Шепотом (СИ)

Лицо Никиши в желтовато-красном свете заходящего солнца кажется ещё более обеспокоенным.

«Помоги мне, ты же видишь, сам я сейчас…»

Из спальни выходит Сонька – уже не обиженная – и закрывает ладошками мой рот.

– Ммм? – откидываю голову назад.

– У тебя противное лицо.

Высвобождаюсь:

– Сокровище моё, сразу видно, как сильно ты любишь папу. Маленькая зануда.

Она возмущённо упирает руки в боки:

– Сам дурак.

Никиша смотрит внимательно, с лёгкой улыбкой, а я, оказывается, до сих пор держу его по-лягушачьи холодную ладонь. Опомнившись, возвращаю её владельцу.

– Сыграем? – предлагает, указывая на телек.

Качаю головой. Затем громко зову:

– Илья, хватит отсиживаться под столом, там и так места мало. Вылезай и топай сюда.

– Угу, – раздаётся приглушенное из кухни.

Вспоминая, обращаюсь к мелкой:

– Дитя моё, ты ещё не сделала домашку? Если эти двое согласятся, можешь привлечь их. Потом я приду – проверю.

– А ты? – пронаблюдав, как я поднимаюсь на ноги, Никиша тоже кладёт джойстик на пол.

– Спать пойду. Устал.

Утопав в спальню, падаю лицом на постель. Некоторое время лежу так.

Шевелиться не хочется.

Что-то я сегодня совсем расклеился.

В голове заезженной пластинкой на трухлявом граммофоне звучит голос Джеки.

«Помоги мне…»

Сукин сын всегда знал, что сказать.

Он-то из тех, кому я не могу отказать – особенно потому, что просит он нечасто, зато если уж ему кто-то приглянулся, сам без всяких просьб и вообще без лишних слов помогает, как может.

Терпеть не могу играть по правилам.

Об этом он тоже знает.

Сам не замечаю, как засыпаю.

Будит меня мелкая, забираясь на кровать к стене. Она уже совсем сонная и через пять минут крепко спит. Зато у меня сна – ни в одном глазу.

Осторожно выбравшись из-под одеяла, топаю в зал. Там, в темноте, Илья, как скорбная всезнающая сова, горбится над телеком и рубится в контру.

Даже не оборачивается, когда я прохожу мимо. А мне сейчас хочется одного – выпить. Напиться, расслабиться и забыть.

Почему это так задевает меня?

Почему я не как обычно безразличен?

Может, потому, что он в безвыходной ситуации – иначе не обратился бы?

Нет уж. Не хочу сейчас об этом думать.

В одном из ящиков кухонного гарнитура стоит бутылка какого-то пойла, волшебным образом приведшая меня в состояние релакса. Но когда она опорожняется наполовину, понимаю, что если вылакаю ещё немного, то никуда не пойду. Поэтому поднимаюсь, в темноте натягиваю верхнюю одежду и иду в коридор.

Перед уходом торкаю Илью за плечо:

– Я вернусь ближе к утру.

Он оборачивается и кивает.

Со спокойным сердцем покидаю родную квартирку.

Выпивка почти не давит на голову, хотя градус там вроде бы немаленький. Решаюсь взять байк.

Неторопливо спускаюсь, открываю подъездную дверь. Однако не успеваю выйти – непонимающе застываю.

Никиша стоит совсем рядом – прислонившись к вертикальной подпорке козырька – трубе, клацает телефон. Первые пару секунд принимаю увиденное за мираж. А галлюцинация, разглядев меня, подходит ближе.

– Ты что здесь делаешь? – недоумеваю.

– Стою, – пожимает плечами.

Недолго перевариваю фразу и засовываю руки в карманы:

– И долго?

– Неважно.

До меня никак не доходит, что он тут забыл. А Никиша неожиданно выдаёт:

– Опять пойдёшь снимать всяких шлюх?

Я аж опешил.

– Эм, что?

Упрямо встряхивает шевелюрой и глядит – глаза в глаза. Невольно складывается ощущение, что он магичит или что-то вроде того. Может, разозлиться, выгнать его взашей и пойти по своим делам? Я сейчас достаточно пьян, чтобы сделать это без угрызений совести.

Но Никиша снова – как этим же вечером – протягивает руку, и только тогда я совершенно трезво понимаю, что этот вот его жест – всегда – с самого начала нашего знакомства похож на жест милосердия.

Даже не знаю, злиться, смеяться или равнодушно ударить по руке.

Но позволяю ладони слегка коснуться щеки. С некоторым интересом спрашиваю:

– Приручаешь?

Как грязного щенка, дворовую псину.

– Не знаю, – искренне. – А можно?

Темень разжижает лишь тусклая подъездная лампа.

Проводит рукой от щеки до шеи, до самой задыхающейся в пульсе жилки.

На секунду, буквально на секунду, я чую его жгучее желание сдавить её до обморока, до предвестника клинической, а то и вполне реальной смерти.

Смотрит долго, получая в ответ такой же изучающий взгляд. Не представляю, что бы сказали те, кто увидели нас со стороны. Наконец нарушает тишину:

– Я выиграл.

Сразу понимаю, о чём он.

– Откуда ты знаешь?

– Вижу.

– Хах, да и срок ещё вроде бы не подошел.

– Не имеет значения. Я говорю то, что вижу. И твой взгляд вряд ли изменится.

Не отводит прямых честных глаз, заставляя поверить ему на слово, а моя хвалёная интуиция в который раз молчит.

Действительно, в который?

И вдруг на меня неожиданно – всего на пару секунд, накатывает необъяснимая нежность – что-то вроде той, которую я почти насильно испытываю к Соне, когда вижу её чем-то увлечённой, захваченной или, наоборот, умиротворённо-спящей.

Но в то же время, это не то, совсем не то.

И сейчас эта ночь и эти его тёмные, по-цыгански проницательные глаза в своей глубине заключали нечто такое, чего мне, наверное, никогда не понять.

А может, это всего лишь моё смятение. Вызванное чужим обнаженно-ироническим сигналом SOS.

Save our souls.

Кто из нас и как часто обращался с этим немым возгласом к высшим и не очень силам?

– Поцелуешь меня?

У него тёплая, чуть влажная ладонь.

И сейчас я зачарован. Поэтому никто не посмеет упрекать меня за содеянное.

Тянусь к его губам, а он подходит ближе, позволяя обнять себя за талию.

От него пахнет апельсинами и какой-то жвачкой.

Жадно впитываю этот аромат.

Его руки сжимают мои плечи, а глаза прикрыты.

Он сейчас весь – в этом поцелуе. В чём мне тоже видится некая доля зрелого спокойного милосердия.

Секунда – и я почти ненавижу его за это.

А отстраняясь – пробуждаюсь. Скидываю с себя паутину лживых однотонных чар.

Смотрю – сверху вниз.

– Пусть так, ты выиграл. А теперь не против, если я отчалю к своим шлюхам?

========== Глава 21: Причастие ==========

Тебе нравится смотреть на него со стороны. Это вдохновляет.

Тебе хочется быть ему другом, его поддержкой, его… Образина шепчет пошлости вперемешку с восторженными словами грязной любви, но ты ударом оледеневшей кисти грубо запихиваешь её обратно в её осьминожью будку.

Только бы не чувствовать себя сопричастным. Грешником.

Только бы перестать облизывать губы и вздрагивать – вздрагивать при любом ответном взгляде, движении в твою сторону. И каждый вздрог – изнеможение, каждый вздрог – пытка.

Ты закрываешься Толкиным, зарываешься в его гномьи замки и порождённый Иллуватаром мир, но поздно. Поздно хотя бы потому, что сквозь горящие на языке строчки тебе ясно видятся чужие пламенные глаза.

Нет, на самом деле, в своём обычном состоянии он мало напоминает огонь, но…

От него веет опасностью.

Он не скалится, не рычит, не ощеривается, не выпускает когти, но, несмотря на все свои грязные измышления, подлую натуру и нечестивые замашки, образина всегда держалась с ним настороже. Осторожно выглядывала из клетки и, лишь когда Он был в настроении, претворяла в жизнь некоторые пакости.

Но и те в основном доставляли проблемы лишь тебе.

Про себя жалкая тварь часто бурчала, что Он походит на дикий огонь – пожар на усохших соснах.

Ты сначала не слишком-то ей верил.

Пламенный взгляд не то же, что горящая душа.

Александр – защитник.

Ты видел в нём человека, защищающего себя и дочь, защищающего свой тесный мирок, в который, кроме них двоих, вряд ли втиснется кто-то третий. Разве что… жена?

Но позже понял – в Нём тоже сидит дьявол, только он с этим дьяволом явно на «ты».