Твой силуэт как иллюзия (СИ)

Мгновение взрыва кажется вечностью и отдаёт в каждый уголок тела. Кто-то видит звёзды, кто-то разлетается на осколки и взрывается фейерверками — Антонова потеряла душу. В этот момент она просто продала её за бесценок. Бесценок для кого-то, но не для неё. Можно ли так дёшево продаться? Можно. Потому что жизнь одна. Не жизнь ради секса, нет. Жизнь с удовольствием. Почувствовав вкус наслаждения, нельзя остановиться. Невозможно.

Тот, кто считает физическое наслаждение второстепенным, просто не испытывал его.

Слава дал ей то, что до этой поры было для неё чем-то мифическим, нереальным, плодом фантазии, выдумкой.

— Ещё, — едва шевеля губами.

Если взлетать, то до самого неба, если падать, то на самое дно.

— Это только начало, — с беззлобной ухмылкой в ответ.

А есть ли конец? Нет. Именно сейчас Алеся поняла, о чём однажды говорил ей этот мужчина. Бесконечность заканчивается лишь тогда, когда мы обрываем её.

Любовь душит, а страсть освобождает. И, чёрт возьми, ей нравилось это освобождение! Пусть даже на минуту, на секунду, пусть… Но оно того стоило.

Мысли и чувства могут мелькать и сменяться друг другом, как в детстве картинки калейдоскопа. И так бывает. Она начинала узнавать многое, о чём и не догадывалась ранее.

Случайная встреча? Случайностей не бывает. Судьба? Вряд ли. Воля свыше? Сомнительно.

Реальность. Это реальность.

========== Глава 19 ==========

Настя проснулась с жуткой головой болью. Между ног неприятно саднило: всё же бывший муж давно не прикасался к ней, а вчера…

Отпраздновала развод… Стыдно. До ужаса. Никогда прежде она не позволяла себе таких вольностей. Это вообще на неё не похоже. Это не она. Такси. Заднее сиденье. Шансон в динамиках. Опущенные стёкла. Теснота. Неподдающаяся пряжка ремня под дрожащими пальцами. Жадные мокрые поцелуи со вкусом табака и алкоголя. Тихий нервный смех. Несдержанный русский мат из уст явно нерусского таксиста. Что-то, а первое, что они запоминают в нашем языке – мат. Так ещё и закручивают его с восточным изяществом. Жалкие извинения сквозь смех. Смятые купюры. Подъезд. Темнота между этажами. Кажется, между вторым и третьим. Там часто тусуются малолетки по вечерам, поэтому лампочки долго не живут. Прохладная стена под ладонями, задранная выше груди майка, спущенные до колена джинсы и трусы, бесстыжие шлепки и хлюпающие звуки, кольцо на чужой руке, вжимающееся в её кожу, плотно сжатые губы, сдерживаемое мычание, слабость в ногах, дрожь во всём теле…

Получить оргазм в подъезде, пусть и не обшарпанном, а вполне чистом после недавнего ремонта? Да.

Перовская уткнулась лицом в подушку. Стыдобища. Позорище. Идиотка. Дура. Как она дошла до такого? Она даже лица его чётко не помнила. Помнила лишь ощущения, движения и запах. Удивительное свойство человеческой памяти — избирательность.

И как ей теперь смотреть в глаза Косте? До квартиры не дотерпели, прямо в подъезде… Как подростки.

— Старикова, вставай, алкашня, — Кондратенко распахнул дверь. — Работу никто не отменял, поднимайся. Фу, — он поморщился, — открой окно, перегаром тащит. Жесть.

Настя не двигалась, лишь немного повернула голову. Он ведёт себя так, будто ничего не произошло… Может, для него это правда ничего не значило? Это же Костя.

— Вставай живее! Чёрт, если я из-за тебя опоздаю, лишу телевизора и ноутбука! И без сладкого оставлю! Старикова, мать твою! — мужчина сорвал с девушки одеяло. — Ты что, даже переодеться не смогла, алкашка? — он, скривившись, скептически смотрел на её измятую одежду. — Отвратительно. Мало того, что ванную ночью заблевала и не вымыла, так ещё и… Мерзость. Иди в душ, пугало. А вечером тебя ждёт грандиозная стирка. Заодно и мою постель постираешь. Хотя на моей таких авангардных разводов нет. Бля, у тебя рвота на щеке. Чёрт! — Кондратенко перекосило. — Ты ужасна. — Покачав головой, он вышел из комнаты.

Настя боялась пошевелиться. Что это было? Отчитал как школьницу, оплевал и свалил. В этом весь Костя. А как же секс? Для него действительно такие вещи ничего не значат. Трахнул и забыл. Точнее будет сказать: отодрал в подъезде, как какую-то потаскушку.

Перовская села на кровати и посмотрела на рвотные разводы на простыни. Ужас. Её одежда, та, в которой она была в клубе, измята и испачкана, пуговица на джинсах вырвана и потеряна где-то. Кошмар. Она никогда в жизни так не напивалась.

С трудом поднявшись, Настя сгребла постельное бельё в кучу и бросила на пол в углу комнаты. Вечером. Она всё приведёт в порядок вечером. Сейчас важнее привести в порядок саму себя. Она доковыляла до душа и с наслаждением подставила своё тело под упругие прохладные струи воды. Счастье есть. Ещё бы чашечку крепкого кофе… Спать хотелось до одури.

— Старикова, шевелись! — Стук в дверь. — Мы реально опоздаем!

Настя закуталась в сизовский халат, ставший ей родным, и босиком прошлёпала на кухню.

— Пей. Живо. Есть будешь? — Костя сунул ей под нос таблетку и протянул стакан воды.

— Нет, тошнит.

— Ещё не всё выблевала? Да ты монстр, — хмыкнув, он подвинул ей чашку с дымящимся кофе. — Никогда бы не подумал… А с виду приличная девушка. Внешность обманчива.

— Кость…

— Да ладно, чего ты? Я ж так, по-дружески. Если я тебе не скажу, то кто? Я понимаю, что повод был, но не так же! Говорил, поехали домой, поехали вместе… Нет, тебе мало веселья было. Довеселилась. Ты как работать будешь? Надейся, что Крюков с пониманием отнесётся, сам вчера гульнул. Это твой единственный шанс.

— Костя…

— Молчу я, молчу. Тебя хоть проводили вчера? Хотя пофиг. До дома добралась, а это главное.

Настя напряглась. Или он шутит, или она чего-то не понимает.

— В смысле? — Чашка со стуком опустилась на стол. — Мы вообще-то вместе были! — Это уже настоящее хамство с его стороны.

— С кем? — Кондратенко вгрызся в бутерброд с варёной колбасой.

— С тобой! — Грань.

— Ты в порядке? — мужчина сочувствующе взглянул на неё. — Я пару раз до отшиба тоже напивался. Забей.

— Я всё помню! Всё!

— И как тумбочку в коридоре свернула, разбив статуэтку с ангелочками? С моими, блядь, любимыми ангелочками!

— Нет.

— Вот как? А ты напряги мозг, напряги эту жижицу! Самое важное вспомни. Блёвушки в ванной, например. Кстати, коврик я чистить не стал — бесполезно. Я его выбросил. А песенку Матроскина помнишь? Я отлично помню. Засыпал как раз. Думал, ты угомонилась. Ага, наивный. Коньяк на полу помнишь? Дорогой коньяк, выдержанный… Был. Ты бы, кстати, босиком не ходила. Я пол вымыл, но вдруг стекло где завалялось.

— Ох…

— Напомнить, как ты меня назвала, когда я тебя в спальню наконец затолкал?

— Не надо.

— А я напомню, — мужчина оскалился. — Папочкой. Ты так вопила, что все соседи, наверное, слышали твои душераздирающие крики. Папочка, не бей, папочка, прости… Продолжить?

— Не нужно! — Настя опустила голову.

— Старикова, тебе пить нельзя. Вообще. Тебя градусы в настоящее чудовище превращают.

— Что не помешало тебе трахнуть меня! — девушка произнесла это с какой-то детской обидой.

Бутерброд застрял у Кондратенко в горле. Он долго откашливался, а потом выдавил из себя:

— Ты не протрезвела, что ли? Старикова, я не знаю, какие глюки ты словила, но прекращай. Если ты эту херню несёшь с дури, я просто забуду, но если ты желаемое за действительное выдаёшь, я разочарован. Я надеялся, что ты понимаешь род наших отношений. По-моему, я изначально всё объяснял.

— Я же помню!

— Так… — мужчина поднялся. — Прости за грубость заранее, Старикова. Не знаю, приснилось тебе это, приглючилось или тебе правда кто-то присунул, но меня не впутывай. К сведению. Я полчаса уговаривал тебя поехать домой, но ты осталась. Припёрлась под утро, устроила бедлам и завалилась спать. И если уж быть совсем откровенным, — он усмехнулся, — у меня на тебя даже немного не шевелится. Совсем. Никак.

— Но, — Перовская вытаращила глаза, — я же точно помню! В подъезде!