Голгофа (СИ)

Олег обменивает телефон на три шприца (хороший телефон, смартфон) и направляется домой. Движения механические, отработанные годами, словно он не человек вовсе, а кукла, манекен. Да он и не считает себя человеком – уродом, моральным кретином, но не человеком. Дом встречает его мертвой тишиной – за окном блещет зимнее солнце, заливая комнату светом. Олег скидывает ботинки в прихожей, не запирая дверь в смутной надежде, что придет Слава, и все решится благополучно. Но ничего, разумеется, не решится само собой, хотя когда-то, давно в детстве, Олег верил в сказки, чудеса и прочую ересь. Дерьмо. У Олега дрожат пальцы, он достает пачку сигарет, но там ни одной сигареты. Нервно смеется, смех разносится по почти пустой комнате и замерзает. Одиночество охватывает блондина со всех сторон, кутая его в тоске. Тоска съедает душу парню – он сползает на матрас и, уткнувшись в грязную простынь, глухо воет, подобрав под себя ноги. Воет, кричит, старается уменьшить боль, но ничего не выходит. Рана в груди все больше, она болит намного больше руки. Он бьет по матрасу кулаком, проклиная каждого на свете за то, что они счастливы, а он – обыкновенный наркоман-педик, которого отшили. «Ошибка». Это он ошибка. Огромная такая, с протяжной буквой «о», ошибка. Как сказал Слава. Опять он, он вечно, он мелькает в мыслях, он мерещится в дверях. Олег лежит на спине, задыхаясь от глухих бесслезных рыданий, вздрагивая от боли – не физической, душевной. Надо было сказать раньше. Надо было признаться сразу, тогда, в скейт-парке. Получить отказ и сбежать, забиться в свою комнату и перестрадать это. Теперь слишком поздно – теперь в сердце один Слава. Слава. СЛАВА.

Олег не выдерживает, встает, тянется к пальто. Три шприца ложатся ровно в ряд. От двух передоза не будет, Олег помнил. Представив, как его найдут с пеной и стеклянными глазами где-нибудь через месяц, он снова скорчился, подвывая. Слава не придет. Он просто не придет, он хочет остаться «друзьями». ДРУЗЬЯМИ. Пропади все пропадом. Пропади пропадом эти «друзья». В гробу их видел блондин.

Трясущимися зубами парень затягивает ремень на предплечье. Отработанные четкие движения, раз, два – и вот уже по венам струится наркотик. Руки сегодня дрожат, такое с ним впервые, он сразу тянется за вторым. От второго глаза широко распахиваются, и парень хрипло выдыхает. Сердце стучит, как бешеное, словно понимая, что бьется в последний раз. Третий шприц падает из рук, но он все равно его подбирает, колет под коленку, потому что из сгиба локтя струится черная, грязная кровь. До щелчка.

Олег с трудом освобождается от ремня, перекатывается на спину. Во рту сухо, перед глазами что-то странное – ему везде видится Слава. Кажется, он кричит, но не слышит своего крика. Он вообще ничего не слышит и не видит. Третья доза наконец доходит, и Олега выгибает. Он бьется, изо рта идет пена, и он ничего не соображает. Помнит лишь, что боль теперь срослась с душой. Больно не только душе, но и телу. Больно везде. И… плевать.

========== Часть 2. Воскрешение. ==========

Катя проходила мимо и решила зайти проведать. Парень ей нравится, хотя они и решили остаться друзьями, которыми не суждено быть. Олег просто признался однажды, что он «ненормальный», что он «другой». Конечно, не так прозаично – обкуренный блондин признался, что влюбился в Славу еще пять лет назад. Катя тогда собрала вещи и ушла и больше не виделась ни с Олегом, ни со Славой, потому что не могла смотреть им в глаза. Но сегодня что-то заставило ее зайти. Она поднимается по лестнице, видит приоткрытую дверь, и в груди екает. Что-то не так. Последние ступеньки девушка преодолевает бегом, заскакивает в квартиру, и подъезд оглашает истошный женский крик. Потом были звуки сирены, медики, вытаскивающие безвольное тело из квартиры, соседи в халатах, любопытно выглядывающие друг из-за друга. Еще бы – такое зрелище, наркоман сторчался. «- Неужели мертвый? - Да нет, видишь, не в черном пакете. – Да отсюда не видать. – Витя, иди в комнату!»

На рыдающую девушку, спускающуюся за процессией, смотрят особенно внимательно, судачат насчет ее нестандартного вида – «наркоманка, подружка его, а ведь хороший парень был, да после смерти матери скатился». Никто не делает попыток помочь, никто не дергается, когда девушка спотыкается. Дети не уходят, выглядывают из-за спин озабоченных родителей. Каких-то десять минут и снова тишина. Все разошлись по домам и переваривают информацию. Только плачущая девушка отказалась ехать в больницу.

*

Олег просыпается, пищит аппарат, тело ломит, но на попытки подняться обнаруживается, что его пристегнули к кровати. «Выжил, значит», - горько думает он. Вертит головой в попытке рассмотреть, есть ли кто-нибудь в палате. Никого. Сердце бухает вниз, бьется медленно, накачанное антибиотиками. Значит, даже не пришел. Олег безнадежно поворачивает голову назад, на потолок. В глазах стекленеют слезы, которые уже не выплакать. Болит живот, легкие, рука, под коленкой, жмут ремни на запястьях. Сбоку стоит капельница – видимо, ему промыли кровь и что-то поставили. Олег надеется, что яд, откидывается назад еще больше, прогибая подушку и смотрит в потолок. В таком положении его через несколько часов находят врачи. Они заходят, за собой ведут женщину, на которой нет лица. Тетя. Она ахает, вытирает слезы, что-то говорит, но слова доходят до парня медленно – ему попросту все равно на всех, ему хочется, чтоб они ушли и дали ему сдохнуть.

- Олежка, ну как же так, такой мальчик был… - причитает тетя, и Олег почти ненавидит ее. Зачем она пришла? Чтобы стоять, ронять слезы, вытирать сопли и делать вид, что ей не все равно? Да она звонила один раз – летом, чтобы узнать, работает ли он или нет. Узнала, что не работает, попеняла, что не заходит проведать сестру и все. – Доктор, как у него дела?

Олег бесцельно смотрит в потолок. Как у него могут быть дела, если он обдолбался и чуть не сдох? Да, доктор, как у него дела?

- Ну, кровь мы промыли, вены почистили, теперь он почти чистый. Денька через два перенаправим в наркодиспансер, пропишем лекарства, запишем к психиатру – все по плану… - доктор говорит и говорит, а Олег уже устал его слушать. Он прикрывает глаза и снова представляет Славу. Перед смертью всегда думаешь о самых дорогих людях – он думал о Славе. И даже сейчас думает об этом говнюке, который наплевал на их дружбу.

И плевать. Плевать на все. Олегу становится так все равно на происходящее вокруг. Он молча сносит последующие два дня с презрительными взглядами от медсестер, которые перешептываются у него за спиной. Нар-ко-ман, говорят они. И как таких земля носит, шепчутся. Олегу все равно. Его переводят из реанимации в обычную палату, а затем стремительно выкидывают в клоаку города – наркодиспансер, где менты ходят 24 часа в сутки, где блюют на пол и кричат на весь этаж, умоляя дать дозу.

А потом наступает ломка, и Олег выпадает из реальности на неделю, на месяц, на время, которое он не помнит. Время перестает существовать, существуют лишь чешущиеся вены, сухой язык и «доза, умоляю, дайте ширнуться…»

*

Слава живет эти дни, как на игле. Он вздрагивает, когда кто-то называет его имя, словно все вокруг знают, что он ПЕРЕСПАЛ с парнем. Все знают, что он преступил черту. Кажется, что каждый смотрит ему вслед и плюет под ноги. Слава запирается в квартире, из которой выгнал Иру, и несколько дней пьет, пытаясь выкинуть из головы все, что произошло. Одновременно он пытается вспомнить, что именно произошло. Он помнит, что была трава и водка, были теплые, не по-братски ласковые руки Олега, которые НЕ ДОЛЖНЫ быть такими. Почему? Зачем?

Потом Слава вспоминает взгляд побитого щенка у Олега. С утра, когда он проснулся и понял весь ужас ситуации. Помнит этот его дурацкий свитер, который он почему-то не снял, член, взгляд на который Слава боялся бросать. Помнит эту идиотскую спешку и страх, что Олег снова набросится на него или хоть что-то скажет опять такое неправильное. Славу трясет при мысли о неправильном. Он судорожно крутит головой и наливает себе еще стопку, но потом передумывает. Олег что-то говорил тогда, вечером, но он не помнит, хотя отчаянно пытается. Это кажется важным даже сейчас, но в памяти у Славы ничего не осталось.