Умереть, не попытавшись (СИ)

Это было последним, что он смог произнести. Во всяком случае, осознанно, потому что Баки, бросив отчаянный взгляд на часы, заставил его забыть обо всем.

- Ты веришь мне? – тихо спрашивал он, касаясь Стива между ягодиц, и он, сгорая от жгучей, сладкой, почти обморочной неловкости, отвечал:

- Да.

- Позволь мне, пожалуйста, Стив, - горячечно шептал Баки, прижавшись лбом к его плечу, а головкой члена – к месту, о двойном предназначении которого Стив до этого вечера даже не догадывался.

- Да, - снова отвечал Стив, шире разводя колени.

- Смотри на меня. Смотри, Стив.

И Стив смотрел, не отрываясь, на яркие губы, карминно-красные, припухшие, в глаза, такие жаркие, что от одного их взгляда внутри все переворачивалось, на растрепанные волосы, на тени ресниц. Лицо Баки, знакомое с детства, сейчас казалось очень красивым. Стив даже подумал, что Баки – самое красивое, что ему посчастливилось видеть. И то, что это от его неумелых ласк Баки стонал, тихо, горячо выдыхая «мой» куда-то в шею, от вида его искаженного будто от боли лица, Стива вело, как от крепчайшего виски. Баки был с ним, в нем, казалось, он заслонил собой весь привычный мир, в котором и так занимал неприлично много места.

Стив не боялся боли, да ее и не было. Только бесконечное, всеобъемлющее чувство принадлежности, клейма, которое Баки выжег на нем. Он весь был ею, этой меткой. Казалось, каждый след от поцелуя, каждое прикосновение ложатся на его кожу размашистой надписью: «Собственность Баки Барнса».

Стиву хотелось, чтобы все видели эту надпись. Хотел нести ее, как нес свой щит – с гордостью. Но это было за гранью. Чем-то, чему не суждено сбыться. Никогда.

Баки вычерчивал на его влажной от пота груди сложные узоры, пытаясь восстановить дыхание, а Стив лежал, тесно переплетаясь с ним ногами. Под его закрытыми веками плыли разноцветные круги: желтые, красные, оранжевые. Все тело стало легким и звонким, будто до этого самого мига, до того, как они с Баки умерли, распались в пыль, перемешавшись, и заново собрали себя, он и не жил вовсе.

- Я тебя люблю, - прошептал Стив Баки в волосы. – И так будет, сколько бы времени ни прошло.

- Не зарекайся, - ответил ему Баки. – Ты…

- Обещаю.

Баки, приподнявшись, долго смотрел ему в глаза, а потом усмехнулся одними губами:

- Я верю тебе. И тоже обещаю, что пока я жив, в твердом уме и здравой памяти, у меня есть только ты. И будешь. Клянусь.

Стива будто укололи в сердце ледяной иглой. Он резко сел и прижал Баки к себе, будто тот был не крупным мужиком почти одного с ним роста, а только что снятым с дерева котом.

- Не говори так. Ты будто прощаешься.

- Мне теперь не страшно, - ответил Баки. – Больше всего на свете я жалел, что не решился. Тогда, у Золы. Я лежал на столе, со мной творили отвратительные вещи, от воспоминания о которых меня тошнит до сих пор, твердил и твердил звание-фамилию-номер, а сам думал о том, что сдохну, как трус. Так и не узнав, был ли у меня шанс. Теперь…

- Ты не умрешь. Никто не умрет.

- Так не бывает, - возразил Баки и снова его поцеловал. – У меня есть сегодня. Здесь и сейчас.

- У нас есть, - поправил его Стив.

Баки откинулся на подушки, потянув и его, выгнулся, оплел собой, и Стив забыл о неприятном разговоре. Когда у него не было ничего, у него был Баки. Теперь ему и не нужно ничего, кроме него.

***

За окном брезжил серый рассвет, и, собираясь в штаб, они с наслаждением сталкивались локтями, толкались, поминутно касаясь друг друга и путая вещи. Радость вскипала в крови колкими пузырьками, как шампанское, и все казалось легким и преодолимым. Они поймают Золу, завершат войну и вернутся в Бруклин. Вернутся с войны. Из радиолы лился медленный фокстрот, и Баки, дурачась, провел Стива несколько дорожек, закружил, легко касаясь талии и плеча. Стив ощущал, как теплое блаженство, счастье от того, что Баки рядом, наполняет его. Ему все по силам, потому что он, наконец, разглядел правильного партнера.