Panacea (СИ)

И мгновенно серьезнеет, глядя в доверчивые колдовские глаза.

— Тебе надо вернуться в деревню, Тэхён, сейчас там безопаснее всего.

Тот обмер и сорвался на объятия.

— Но… — он почувствовал, как вяжет в животе полымя. — Как я от тебя уйду теперь?

Не представляется возможным. Тем не менее, Чонгук настаивает, сложив руки на его талии.

— Послушай… Сейчас я пока не смогу обеспечить тебе должную защиту. Стоит только отлучиться, как на тебя могут напасть, и будь ты хоть трижды колдуном, от убийственных клыков тебя ничто не убережет. Остальным шайкам не по нраву то, что происходит. Чуют, собаки, что я хочу сделать.

Тэ и рад бы прислушаться, но даже попросту отслониться от Чонгука и потерять ореол его тепла – страшновато. Впрочем, совершать глупости еще страшнее, неизвестно, чем это может обернуться. Все остальные - не Чонгук.

— Что именно ты намерен делать? — Тэ не отпускает его руки.

— За девяносто верст отсюда, у подножия горы, есть одно местечко, где раньше была стоянка наших предков. Ты, наверное, знаешь, — и Тэхён кивает. — Мать рассказывала мне, что там до сих пор остался храм, построенный в честь прежней веры. Хочу наведаться туда и все разузнать относительно нас и моих будущих планов. К тому же поблизости живет отшельник, а я слышал, он многое повидал за сто десятков лет…

— Я все понял, можешь не утруждаться объяснять. — Тэхён как будто обиделся, но быстро взял себя в руки, приосанился. — Как будто мне заняться больше нечем, как таскаться с волками по лесам…

Он гордо задрал подбородок и направился к выходу. Чонгук нагнал его уже у моста и развернул на себя, прошипел:

— Я хочу как лучше.

— Ничего не имею против.

Имеет, еще как. Нижняя губа подрагивает с досады и взгляд растерянный. Чонгук, впрочем, не особенно желает оставлять его в деревне, как бы та ни была защищена - всякое может случиться. И черт возьми, отказаться от ощущения всесильности, сладости, что разрывает нутро, когда Тэхён рядом и когда принимает глубоко в себя в минуты близости - невозможно.

— Хорошо, — сдается волк. — Я провожу тебя до ворот. Оповести старосту, что пропадешь на некоторое время. Надеюсь, хоть какой-никакой ученик у тебя есть на замену?

— Есть. А потом что все-таки? — слабо улыбается Тэхён.

— А потом… — Чонгук приблизился к нему и лизнул щеку. — Будешь учиться кататься на волках.

Ведьмин хитрый смех, робкий вздох:

— Я обязательно научусь, вот увидишь…

А Чонгук видит только преобладающее красное и яркие искорки в навеки тлеющих глазах.

***

Тэхёну пришлось лгать много и долго, чтобы его отпустили по тайным магическим делам. Собрав вещи в наплечную суму, снарядившись снадобьями и зельями и спрятав в сапог верный кортик, Тэхён дошел до места встречи и завлекающе улыбнулся.

— Будет опасно, — предупреждает Чонгук.

— Хотелось бы.

И впервые Тэхён становится свидетелем того, как человеческое тело расходится по швам, обращаясь с немыслимой скоростью в большого сильного зверя, чья густая черная шерсть может утопить в себе обе ладони по самые запястья. Тэхён гладит его и теребит за уши, не испытывает страха, но трепещет, преклоняется перед величественной красотой. И дикое животное рычит для виду, но глаза имеет совершенно умные. И мокрый холодный нос. Тэхён целует в него и забирается на могучую спину, удивляется тонкому белому полумесяцу, украшающему холку, а цвет шерсти на рисунке точно такой же, каким цветом волосы Тэхёна.

Волк делает упругий толчок от земли вперед и приходится держаться так сильно, как только можно.

========== 4. ==========

По мере того, как сокращался путь, величавая гора надвигалась в сизо-голубой дымке все ближе и казалась страшнее. Дорога избита камнями, ухабистая и поросшая травой, но ее опасностей и крутых поворотов Тэхён почти не ощущал: так гибко и мягко стелется по земле волчий быстрый шаг, так согревает родное тепло и утешает древняя сила.

За полдня, с короткими перевалами, им удалось преодолеть больше половины пути. Оставалось совсем немного, и непроглядная чаща леса поредела, раздвинулась, оголяя опушку с большими, зацветшими мхом и зеленью каменными плитами, они прочно вдавлены в землю, и каждый шаг отдает внутри тянущим, колющим по мышцам эхом. Затих и зазвенел воздух, птичьи голоса заглохли.

У Тэхёна закружилась голова: так всякий раз, когда он имеет дело с первородной магией. Чонгук, убедившись в безопасности вокруг, обернулся и вовремя подставил Тэ плечо, а тот оперся о него и прикрыл глаза.

— Как ты? — Гук прижал его к себе и поцеловал в макушку.

— Ничего, справлюсь… Здесь раньше было нечто на подобии места заклания у лесных ведьм.

— Значит, нечего задерживаться, — сурово заметил Чонгук. — Нужно заночевать подальше отсюда, не думаю, что темнота будет нам на руку в пути.

— Погоди.

Тэхён опустился на корточки и провел рукой по спутанным стебелькам примятых цветов. Там, на сером монолите, все еще оставались руны с рублеными в одинаковом уклоне углами.

— Сложен он, ведьмин язык?

Чонгук присел рядом и, приглядевшись, не узнал письменности, у них, волков, она совсем иная, близкая к общей. Только жрецы, коих при альфе бывал один верный на всю стаю, имели отличную от других языковую ветвь с упрощенным символичным алфавитом. В котором Чонгук, конечно, тоже ни черта не понимает.

— Не так уж всё и сложно, — ухмыльнулся Тэхён, беззвучно пошевелил губами. — Здесь сказано: «И быть крови там, где ей суждено, и падать падшим, и не подниматься тем, кто не с нами». Этим исписана вся плита.

— Вот же дурь, — возмутился волк и поморщился.

Еще во времена волчьих распрей, когда накипело и выплеснулось море дёгтя и у людей, падали города и разбивались деревни, а восстания охватили континент одно за другим, да полыхали огнем горизонты, ведьмы и колдуны разбегались кто куда, став врагами, которых стоило опасаться и ненавидеть. Некоторые из них оседали в лесах и приучались жить, как угодно природе, некоторые собирались в кучку и противостояли одинаково рьяно, что людям, что волкам, озлобились, но оставались и те, что, несмотря на гонения, примыкали к войскам и шли бок о бок с воинами.

Долгие годы войн истощили земли, утомили народ, который, в конце концов, и забыл – отчего взялся за оружие. Менялись правители, и течение жизни возвращало городам славу, деревням старост, а магам за надобностью помогать во врачевании и восстановлении мира – честь. Разбитые волки перестали представлять неминуемую опасность, и защитных чар вокруг жилых зон сталось достаточно, чтобы сохранить жизнь большинству. Гнойный нарыв взорвался и зажил, оставив рубец и память.

Тэхён родился на почти сотню лет позже происходивших событий, и знает историю по воспоминаниям бабушки, а та по воспоминаниям своей матери. Да и всему, что когда-либо мог знать Тэхён, его обучила именно она - своенравная ведунья, поскольку родителей не стало слишком рано.

…Ночлег устроили поодаль, в закутке под навесом еловых лап, опьяняющим запахом сырой и терпкой осени, развели костер и уселись на замшелый валун, постелив припасенный Тэхёном плед. Устроившись в объятиях Чонгука, он заговорил о том, что было задолго до их встречи. О прытком детстве и учебе колдовству, о бабушке, которая бубнила и хлестала его за непослушание осиновым прутом, гоняла за травами и всегда добивалась того, чтобы у Тэхёна начало получаться хоть что-нибудь. Тэ часто путался, и она уже не чаяла, что будет с него толк. Однако, упорствовала, ругала на чем свет стоит и отпускала Тэхёна одного повсюду, «чтоб не привыкал». Но бывало и так, что она прижимала его к себе крепко-крепко, вот так, как сейчас Чонгук – к самой груди, и целовала в ухо.

Пахла бабушка разнотравьем: шалфеем у шеи, можжевеловой настойкой на запястьях и порошком пижмы, стертым крючковатыми пальцами. Она учила Тэхёна любить все, что он видит, не причинять вреда ни муравью, ни прочему зверю, именно она подсказала ему, что «волков бояться – в лес не ходить» - это буквально. И никогда не обращалась к той части магии, что требует жертв и крови, еще при жизни над ней насмехались знающие, порочили ее имя, но она не обращала внимания на пересуды и растила внука, которого всегда называла «бестией», давала тумака, а вечерами, когда тот уж шибко просил - пела колыбельные.