Умру и буду жить (СИ)

— Аллё, Руслан?

— Я ждал твоего звонка.

— Я готов поехать с тобой.

— Неожиданно.

— И тебе всё равно, что я тебя ненавижу? Что я буду умирать рядом с тобой каждый день? Что буду несчастлив?

— Всё будет не так.

— Руслан, ты это называешь любовью?

— Я никак не собираюсь это называть, я увезу тебя и докажу тебе, что…

— Приезжай за мной. Я твой, — перебиваю я.

— Адрес? Надеюсь, что не к Мазурову?

— Нет, Гурзуфская… — я ищу табличку с номером дома. — Три. Я здесь один, я жду тебя.

— А где это?

— Гурзуфская? Это за МКАДом посмотри по навигатору.

— Я скоро буду, — даже по голосу я понял, что Стоцкий улыбается. — Я так долго ждал.

Теперь подожду я. Этот великолепный дом — достойное место для финальной сцены всей этой идиотской трагедии. Интересно, знает ли Стоцкий, как выглядит дом Мурада? Я думаю, что взрыв предполагается в любом случае, поеду я с Русланом или нет. Непонятно только, на какое время он запланирован, об этом знает лишь Грум.

========== 15. ==========

Я обошёл дом вокруг. Красиво, добротно, основательно. Действительно дворец. Тёмные коричневые плитки облицовки похожи на туф, приятный, пористый на ощупь. Но, наверное, это не настоящий туф, дороговато, даже для Мурада. Но вся красота всё же при входе: пространство крыльца щедро отдано под аркадную галерею, опирающуюся на пять арабских колонн со стройной ножкой и увесистым «ордером». Арки, как положено, вычурные, круглые, с острыми «пальчиками», на фасадной части фронтона ажурная резьба по штукатурке. Интересно, кто рисовал орнамент арабесков? Вряд ли Грум. Внутри галереи на стене самого дома глазурованная керамическая плитка ярких зелёных, синих, жёлтых орнаментов, типа мудахерская керамика. Для реплики уголка знаменитой Альгамбры только фонтана со львами не хватает. Двери закруглённые, деревянные, солидные. Двери тоже выделяются изящными колоннами. Окон в этой части здания нет. Здорово! Думаю, что именно этот мавританский портал с небольшим куполом на крыше — главная заслуга Мазура. Он талантливый архитектор, да и имитатор тоже.

Этот дом — часть меня: меня за него купили. Пусть это будет вот эта часть, самая красивая. Думаю, Грум направит взрыв как раз на эти своды галереи, на купол. Надо было внимательно слушать его на лекциях, что он там говорил про управляемый взрыв, про поднятие эпицентра взрыва. Вряд ли взрыв рассчитан ровно на двенадцать. Сколько у меня времени?

Звоню Гале:

— Стасичка, я до этого верблюда дозвонилась! Он напугался не на шутку, аж пердёж стоит в телефоне! Короче, ему уже этот татарин сообщил. Они не поедут туда!

— Гала, во сколько его сын должен был в дом приехать?

— Да не только его сын, они всей шоблой своей джигитской собирались подарок демонстрировать! Сказал обтекаемо — днём. А ты-то где?

— Я… здесь, у дома Мурада. Жду одного человека.

— Стасичка… сыночка… ты не удумал ли чего плохого? — вдруг осипшим голосом и без обычных своих словооборотов выдавила Галя.

— Галя! Всё налаживается! Какое плохое? Хорошо, что ты дозвонилась! Пока! — весело прощаюсь я.

Только дал «отбой», как телефон снова зазвонил. Андрей. Нет. Не беру. Он начнёт орать. А я, быть может, хочу сам. Мне хочется, чтобы этот ублюдок понял, как я его ненавижу. Андрей звонит ещё и ещё раз. Потом звонит Дамир. Потом звонит Иван. Потом звонит Гала. Отключаю звук, а то ещё сломаюсь. Снимаю ремень, сажусь спиной к входной двери. Ремень завожу за одну их двух колонн так, что колонна стала вторым моим позвоночником, ремень пристегнул её ко мне, я продел оба конца в петлицы джинсов, выдернул карабин. Ожелезненные кончики ремня связал в узел, со всей силы затянул. Плюнул на узел, затянул ещё. Хрен развяжешь! Пояс мягкий, ткань сдружилась с помощью слюны, спеклась. Только разрубить мой «гордиев узел». Сижу по-турецки, подпирая колонну. Я — часть дома, я самая красивая её часть. Мне пришла в голову мысль позвонить маме. Не стал. Что я ей скажу? Что твой единственный сын решился написать концовку? И что он не знает, будет ли она счастливой?

Шум машины, хлопок двери. Некоторое время никого. Потом крик:

— Стась!

— Руслан! Я в доме! Перелезай через забор!

Через минуту Стоцкий спрыгнул на траву двора. Жаль, не вижу его лица: очков не взял с собой. Но он остановился на дорожке, метрах в десяти от ступени крыльца.

— Зачем ты сюда приехал, Стась? — голос Руслана напряжён и хрипл.

— Хотел полюбоваться домом, что стал заложником моего тельца! — звонко отвечаю я. Он знает, что это за дом. Может, не узнал по адресу, но внешний вид мини-дворца ему знаком.

— Зачем ты там сидишь? — Руслан стоит посреди двора, не заходит внутрь.

— Жду тебя.

— Я пришёл, поехали, — машет он рукой.

— Давай побудем здесь, хотя бы с час! Здесь очень красиво, правда?

Стоцкий дёргано смотрит на часы, потом на крышу аркадной галереи.

— Стась, ты трезв?

— Как стекло!

— Стась, поехали… — он просит.

— Иди ко мне!

Руслан ещё раз смотрит на часы. Нерешительно идёт внутрь, ко мне. Присаживается рядом на корточки, смотрит внимательно своими зелёными злыми глазами на меня. Девчонки, наверное, сказали бы, что он красивый. Черты лица правильные, симметричные, стильная причёска, намечающаяся бородка-якорь, высокие скулы, густые брови. Он ещё не видит, что я себя привязал.

— Стась, пойдём, — он кладёт мне руку на плечо, проводит ею по шее, устраивает на моей скуле. Потом второй рукой на другую сторону лица, припадает ко мне и целует в губы. Ах, какие мы нежные! Ах, какие мы страстные! Прямо показательные выступления. Шесть-ноль, шесть-ноль, шесть-ноль, шесть-ноль, ой, пять-шесть… Последнее за то, что прикусил малость. Выдал нервишки! А я ведь часть этого дома! Я статуя при входе! Мне не положено отвечать и языком ворочать. Я бесстрастен, холоден, я из гипса или из мрамора. Но Руслан вдруг резко просовывает руку за шею, другой под коленку, дёргает, пытаясь тащить. Ремень впивается в живот, я начинаю истерично ржать. Получается что-то типа кашля. Стоцкий не понимает, что держит меня? Он лезет ко мне за спину, видит ремень.

— Ста-а-ась, — страшно шепчет он в ухо мне, пытается достать до узла, я бью по его рукам. — Стась! Зачем? Зачем это? Стась, расстёгивай!

Руслан таки скручивает мои руки, наваливается на меня и видит, что пряжки нет, что там узел. Он сразу отпускает меня. Хлесть! Пощёчина! Голова дёрнулась и бахнулась о мою колонну, о мой второй позвоночник.

— Что ты наделал, придурок? — шипит он, а из глаз этих хлорных яд клубится. Но у меня иммунитет на его яд, на его пощёчины.

— Звони Груму! Пусть дезактивирует всё здесь!

Опять хлесть по щеке!

— Идиот! Упрямый блядун! Это невозможно! Я даже не знаю точно, когда должно рвануть и где!

— Тогда оставь меня и спасай свою задницу! Так как рванёт здесь, там над куполом.

— Стась, я сейчас что-нибудь придумаю. Развяжу! — он нагибается, опять сцепляет мне руки, вгрызается в узел зубами. А я, упрямый блядун, давлю животом на узел, стягиваю крепче. Его зубы соскальзывают, не получается, узел крепче. Он, намучившись, отодвигается, тяжело дышит, смотрит на меня зверем:

— Зачем ты это делаешь? — орёт мне, и в его глазах уже не злость, а дрожит отчаяние. Отчаяние консистенции слёз и вкуса моря.

— Я поклялся себе, что ты меня не получишь! Что лучше сдохну! Я тебе как только ни говорил это, как только ни посылал тебя! Ты не понимаешь, ты больной! Ты сломал мне жизнь! Из-за тебя я столько лет без семьи, я вынужден был зарабатывать на учёбу и на жизнь таким способом, что я опротивел сам себе. Из-за тебя у меня всё здесь выжжено, я любить не могу. Только ненавидеть!

— А ты не сломал мне жизнь? Ты отравил её собой! Сначала отравил, а потом сказал: «Нет!» — и противоядия не оставил. Думаешь, мне не больно? Почему, если ты «не голубой», как ты мне тогда сказал, ты стал спать с мужиками? Почему не со мной? Я бы сделал всё для тебя! Ты бы крутил мной, как хотел! Может, я бы исцелился? И все бы были счастливы!