Кровь у всех красная (СИ)

Хаширама задрал голову, глядя прямо в глаза Мадаре:

— Так какого биджу ты — сам — хочешь бросить брата в одиночестве? Позволить себе умереть, зная, что завтра, через неделю или месяц он взвоет от одиночества и сойдет с ума? Если уж ты впереди — так будь впереди до конца. Сражайся. Доводи его до полусмерти. Лечи, помогай становиться сильнее… А не вот так, когда Изуна даже не может выплеснуть злость, потому что ты переживаешь, как бы отото палец не поранил.

— Ой, да ладно мне нотации читать, — поморщился Мадара. — Я бы попрыгал, давая ему выдохнуться, потом бы обнял, и снова бы стало всё хорошо. До следующего срыва. Когда смысл жизни пытается тебя убить, что ещё можно сделать?

— Подраться с ним насмерть, — серьёзно ответил Хаширама. — Чтобы в следующий раз он пытался убить тебя уже за что-то более конкретное, чем просто «бесишь». То, что ты не сопротивляешься, только больше раскачивает его психику.

— Смеёшься? У меня рука не поднимется. Отпусти, а?

Хаширама несколько секунд вглядывался в глаза Учихе, потом качнул головой:

— Не отпущу. Сиди так пока.

Мадара вздохнул, двинулся, разрывая деревянные оковы равномерным и мощным выбросом чакры. Сидеть на месте он совершенно не собирался.

Хаширама всё с той же невозмутимостью запаковал его снова, добавляя дополнительный слой и поперечные укрепляющие кольца.

Мадара снова сломал с едва заметной тенью недовольства на лице.

Сенджу ухмыльнулся, вызывая тройной древесный барьер достаточно быстро, чтобы не дать пленнику шагнуть в сторону.

Да над ним просто потешаются!

Барьер взорвался ошмётками, отлетая от действительно взбешённого Учихи.

— Да, Мадара! Вот так! — Хаширама почти смеялся, отскакивая от раздробившего скалу удара.

Причем смеялся не язвительно, а легко и свободно.

— Вот это — ты, а не та снулая рыба!

Изуна, до этого не обращавший на шум никакого внимания, вдруг оторвался от Тобирамы и оглянулся. Глаза Учихи расширились, и он зайчиком поскакал из зоны боевых действий.

Мадара налился чёрной аурой, активируя Сусаноо.

— Ани-ча-ан, — простонал Тобирама, звучно прихлопывая ладонь к лицу.

Сенджу смутно подозревал, что через полчаса по ближайшим окрестностям будут тесниться оба клана, прикидывая, уже можно друг друга резать, или подождать, пока главы закончат дружескую разминку.

— Да, Мадара! — Хаширама все-таки расхохотался, кружась между выпадов великана из чакры и даже не пытаясь активировать своего древесного голема.

Активировав Сусаноо, Мадара впадал в состояние, когда медленные словесные, связные мысли исчезают, переставая мешать думать. Сусаноо — ярость, воплощённая в чакре. Сусаноо — боль сгорающего тела. Боль, которая создаёт силу и которую невозможно не любить. Удары сыпались градом, хотя сам Учиха оставался неподвижен. Руки сложены на груди. Лицо застыло маской. Вся ярость, которую так настоятельно провоцировали Сенджу, была выражена в фигуре из синей чакры.

А Изуна бежал куда глаза глядят, лишь бы подальше. Потому что ярость управляла гигантской фигурой…

…а боль расходилась волнами по округе.

Тобирама в несколько прыжков догнал его, схватил за плечо, перебросил обоих Хирайшином к одному из соседних ориентиров. Оглянулся на возвышающуюся над лесом технику:

— Это плохо или вообще пиздец и пора закапываться?

Изуна подумал.

— Н-ну… П-пиздец средних размеров, — проговорил он, слегка заикаясь. Его существенно потряхивало. — Даже й-я не стал исп-пользовать Сусаноо, хотя б-был в подход-дящем состоянии. Оно п-плохо влияет.

— Ну. Ани-чан его вылечит потом. Если будет в состоянии, — самокритично добавил Тобирама. — Ты как? Воды, чтобы умыться? Обнять и поцеловать? Свалить и не трогать?

— С-спрятать где-нибудь, — Изуна вздрогнул. Удар гиганта пришелся в землю, заставив задрожать весь лес. — И об-бнять. Сука, бля-а-а… Какой я милый и адеква-а-атны-ы-ый…

— По сравнению с кем из них? — поинтересовался Тобирама, снова беря Учиху за плечо.

Не то чтобы его совершенно не волновал разворачивающийся бой. Но конкретно сейчас Сенджу сделать ничего не мог, а жизнь с Хаширамой приучила не волноваться понапрасну. Ани-чан ведь только на первый взгляд выглядел милым и безобидным. На самом деле желание брата хорошенько встряхнуть, а то и придушить возникало у Тобирамы с завидной периодичностью.

И стоило учитывать, что Хаширама не относился к тем, кто бестрепетно принимает удары на себя. Собственно, какие-то шансы таки дать ошалевшему главе клана в морду были только у Тобирамы. Остальной клан, может быть, и потянул бы в объединении, но в том-то и дело, что уважение, приправленное трепетом, а то и страхом, не давало Сенджу действовать по-настоящему синхронно.

Правда, пока что свергать Хашираму ни у кого желания не возникало… Но Тобирама не поручился бы, что неосведомленность клана о некоторых заходах его главы не играет в этом роли.

— Да ваще. Это ж надо б-было додуматься, Мадару спец-циально провоц-цировать…

От гиганта веяло жаждой всеобщего уничтожения, которая заставляла ёжиться и искать укрытие. Это как Ки и депрессивное облачко смешать и раздуть до десятиметровой статуи. Правда, не факт, что Хашираму даже это проймёт…

А его и не проняло.

Удар. Удар. Удар. Мимо. Просчитать движения, серия ударов. Деревянный щит. Удар-удар-удар, финт, наткнуться на барьер, разрушить. Удар. Стряхнуть помеху с ноги. Удар. Удар. Удар.

Хаширама не столько сражался, сколько танцевал. Раньше они никогда не схлестывались с Мадарой один на один — всегда рядом были другие бойцы. И приходилось сталкиваться с Учихой лоб в лоб, чтобы пропущенные мимо себя удары не превратили в кровавую пыль менее везучих бойцов. Сейчас же… сейчас же кровь кипела от проносящейся совсем рядом смерти, и можно было танцевать с ней страстный танец, а не думать, как загородить от обжигающе холодного касания шинигами тех, кто оказался за спиной.

А ещё каждый удар дарил незамутненное, чистое наслаждение. Эмоции. Искренние, яркие, сильные. Направленные только на него.

И, что ещё важнее — наконец-то он может впитать их без остатка, ни на что не отвлекаясь.

— Тебе это нравится, да? — спросил Мадара, нарушая негласное молчание.

— Да, — совершенно искренне ответил Хаширама. — Это всё, — он очертил ладонью фигуру Сусаноо, — было внутри тебя. Мне нравится, — закончил он почти мечтательно.

— Угу, — согласился Мадара и разом свернул технику, чтобы развернуться и молча уйти.

— А вот это было больно, — тихо сказал ему в спину Сенджу. — Очень.

— Я не собираюсь сжигать себя тебе на потеху, — отозвался Мадара, чуть притормозив. — Сенджу… Что за клан любви, когда для удовольствия нужна ярость?

— Дело не в ярости, — Хаширама коротко качнул головой. — Просто… Это было самым искренним, что я мог получить от тебя. И лучше так, чем ты будешь сжигать себя изнутри.

— Да ну? Что посеешь, то и пожнёшь, тебе ли не знать, Хаширама? С чего ты решил, что искренней у меня может быть только ярость?

— С того, что для любви у тебя уже есть Изуна, — почти грустно ответил Сенджу.

— Тьфу, — досадливо сплюнул Мадара и, не оборачиваясь, протянул в его сторону руку. — Иди сюда.

Хаширама шагнул — порывисто, чуть ли не зажмуриваясь, с равной готовностью ожидая и чего-то хорошего, и пробивающего грудь насквозь удара. Коснулся сухой и горячей ладони, сжал пальцы. Чтобы его тут же потянули вперёд и крепко-крепко обняли. Хаши шмыгнул носом, закусил губу… Всё-таки не удержал брызнувшие слезы. Обнял Мадару в ответ — словно любимого, но потерянного брата, которого уже и не чаял увидеть.

— Прости… Я такой идиот…

— Ещё какой, — согласился Учиха, прижимая его к себе покрепче. — Значит, ярости у меня на тебя хватит, а любви — так нет?.. Тц… Очень приятно, что ты тоже считаешь меня чудовищем.

Скулы Хаширамы отчаянно покраснели. Захотелось даже потеребить что-то в руках из-за нахлынувшего смущения. Он не считал Мадару чудовищем — но что толку в словах, когда поступки говорят совсем о другом?