Bittersweet (СИ)

Илайя усмехнулся и опустил голову. Волосы занавесили лицо. Конечно, выражение его и так никто разглядеть не мог. Но Илайя и не задумывался о целесообразности своего поступка, делая это больше по привычке. Ему сложно было признавать собственную зависимость от отношений и то, насколько он в них влип. Как муха влипает в каплю янтаря. На первых порах ей кажется, что всё несерьёзно, а потом янтарь густеет и застывает. Вырваться из него реально, только пожертвовав определённым количеством лапок, а без потерь – никак.

Таким вот янтарём для него были отношения. Может, сказывалось отсутствие опыта в прежние годы, может ещё какие факторы. Хотя Илайя сомневался, что длинный послужной список способен облегчать задачу. Редко когда одни отношения копируют другие, если только нарочно не выбираешь для себя людей, максимально похожих друг на друга.

У него такой возможности точно не было, поскольку людей, способных сравниться с Ромуальдом, в его прежнем окружении, не наблюдалось.

Дурацкое имя, максимально приближенное к книгам, вполне возможно, выбранное на основании любви к английскому драматургу. Достаточно мерзкий характер, оправданный не самым приятным окружением, сформированный, вероятно, им же. Некоторые выходки, от которых глаза на лоб лезут. Мизантропия в комплекте с неожиданно огромным количеством нежности, направленной в сторону человека, находящегося поблизости. Казалось бы, полные противоположности, будто две разных личности, живущих в пределах одного тела.

Но это единый характер, преподносящий периодически сюрпризы.

Илайя едва заметно вздрогнул, почувствовав, как Ромуальд перебрался ближе к нему, пальцы осторожно тронули пряди, отводя их от лица. Губы прикоснулись к виску, оставляя невесомый след. Ромуальд зарылся носом в волосы, ничего не говоря. Даже не пожаловался, что они пропитались табаком, а этот аромат точно не входил в десятку его любимых запахов. Но Ромуальд, кажется, сейчас таким мелочам вообще значения не придавал, сосредоточившись на чём-то другом. Илайя чувствовал, что напряжение, порождённое общением с Челси и тайной, открывшейся ныне, всё ещё продолжает висеть между ними, несмотря на то, что разговор вроде бы прошёл успешно, секретов не осталось, а акценты расставлены там, где им самое место.

– Я никому не позволю… – прошептал Ромуальд.

– Что именно?

– Отобрать тебя у меня.

– Разве кто-то покушается?

– Это пространное высказывание. Не обращай внимания, – Ромуальд улыбнулся. – Просто хотелось сказать это, чтобы ты знал. И не сомневался. И не думал о словах моей сестры. Меня не волнует, что она планировала, включая тебя в основной состав, и какие цели преследовала. Тебя это тоже волновать не должно. Вообще. Никогда.

Губы повторно скользнули по виску, прикасаясь едва ощутимо, практически невесомо. Илайе вновь вспоминались собственные мысли о кострах, горящих на песке, о липких от мороженого пальцах, о поцелуе с привкусом молока и фисташек. А в том, что Ромуальд взял бы себе такое мороженое, сомневаться не приходилось.

Он повернулся, но не стремительно, будто собираясь сломать Ромуальду нос своими неосторожными, порывистыми действиями, а медленно. Позволил подушечке большого пальца скользнуть по подбородку, коснуться уголка рта, погладив.

Вероятно, ему следовало наслаждаться этой медлительностью, и он старался играть по чужому сценарию. Первые минуты две, а потом терпение его приказало долго жить, и он сам подался ближе, впиваясь в рот Ромуальда поцелуем, цепляя капюшон и сдёргивая его с головы. Запустил ладони в волосы, прихватил зубами нижнюю губу Ромуальда.

«И тебя тоже никто у меня не отнимет».

Подчиняясь чужим действиям, он откинулся назад, опускаясь на тёплый песок, продолжая хвататься за полы одежды Ромуальда. Он боялся выпускать ткань из пальцев, словно от этого зависело очень многое. Наверное, для него именно так всё и было. Ему хотелось ощущать присутствие Ромуальда рядом, ни на секунду не разрывая поцелуя, не теряя тактильного контакта.

Звёзд с неба не падало, но его мечты об идеальном свидании сбывались с небольшими поправками на реальность. Никакого мороженого и костров. Промежуточный этап благополучно пропущен, чтобы сразу перейти к поцелую. А лучше – поцелуям. Если бы не они, то всё походило бы на детские забавы. Щекотка, от которой он хохотал и старался увернуться, но вновь и вновь оказывался в руках Ромуальда. И наушники, вновь разделённые на двоих, когда можно лежать на остывающем берегу, держась за руки и слушая нечто определённое, ставшее их общим за время пребывания в Норвегии. И стремление влезть в воду, не закатав предварительно штанины. И совершеннейшая блажь, когда они, впав на время в детство, играли в догонялки, бегая по пляжу. Падали на песок, смеясь, моментально становились серьёзными и вновь целовались.

– Никто и никогда, – шептал Ромуальд.

– Никто и никогда, – вторил ему Илайя, цепляясь пальцами за плечи, будто боялся не устоять на ногах и упасть, хотя уже это сделал. – Никто. Никогда.

========== 46. ==========

Soundtrack: Blutengel - Dein Gott

Есть на свете определённый тип людей, которым достаточно открыть рот и произнести пару слов, чтобы здравый смысл сделал ручкой, ноги подкосились, а дыхание стало прерывистым, предельно откровенно демонстрируя внутреннее состояние и готовность на что угодно, только бы этот разговор продолжался бесконечно. Только бы он никогда не заканчивался. При этом – не имеет значения, что же произносит обладатель такого голоса. Он может мягко нашёптывать заранее заготовленную речь, наполненную словами любви, а может читать лекцию о квантовой физике. Эффект в обоих случаях получится одинаковый. В глазах темнеет, голова идёт кругом. Внешний мир теряет актуальность, человек полностью превращается во внимательного слушателя, сосредотачивается на том, что ему говорят, представляет обладателя этого голоса, мысленно пририсовывая себя рядом с данным оратором.

Реальность больше не имеет смысла.

Реальность растворилась.

Впрочем, когда слова, доносящиеся из трубки, звучат настолько нежно, бархатисто и ласкающе слух, сложно не поверить в искренность. Нереально подумать, что разговор может быть спланирован заранее, потому не содержит в себе ни слова правды.

И вроде подсказывает богатый жизненный опыт, что это не столько искренность, сколько типичные мужские уловки, но всё равно хочется верить, что сказанное не является стопроцентной ложью.

Примроуз могла бы слушать этот голос вечно, но ей досталась пара фраз, а потом в трубке воцарилось молчание. Собеседник ожидал от неё ответа. Она с трудом подавила торжествующую улыбку, взяла себя в руки и, не затягивая особо, ответила на предложение согласием. Услышала удовлетворённый смешок. И посчитала, что соглашения в определённом вопросе они достигли.

«Счастье моё, не хочешь встретиться где-нибудь на нейтральной территории?».

«Когда?».

«Прямо сейчас».

«У меня есть предложение поинтереснее».

«Например?».

«Могу пригласить тебя на личную территорию. Как насчёт того, чтобы приехать ко мне домой?».

«Ты уверена в правильности того, что предлагаешь?».

«Да».

«Хорошо. Называй адрес».

Она продиктовала, не считая, что поступает опрометчиво. На губах сама собой появилась торжествующая улыбка. Достаточно насмешливое выражение относительно счастья почему-то не показалось ей издёвкой. Примроуз в этом высказывании видела иной смысл, не тот, что был вложен в него Ромуальдом.

По сути, не мешало бы немного подумать о том, насколько нелепым был этот разговор, насколько подозрительно всё выглядит со стороны. Но Прим не забивала голову напрасными подозрениями и подвоха, как такового, не видела. Ей нравилось думать, что звонок этот стал не ответом на угрозы, а результатом длительных стараний, приложенных к покорению одной крепости, оказавшейся не настолько неприступной, как казалось прежде.