Отступления и наказания (СИ)

Открывший глаза Олег, уснувший ночью с Максом в обнимку, потянулся к парню рукой и, улыбнувшись, пригладил его растрепавшиеся светлые волосы. Максим коснулся губами его плеча, покрытого яркими веснушками и произнёс:

— Олег, мы не должны с тобой больше этого делать. Я не могу, прости.

— Ты и не обязан. Я ведь ещё вчера сказал тебе это, Макс.

— И всё же, это неправильно.

— Я тебя чем-то обидел? — глаза Олега подозрительно заблестели, — Если это так, то я…

— Нет, Олег! Нет. Мне было классно с тобой, очень. Но я… Я люблю другого человека.

— Макс, я просто хотел, чтобы тебе было хорошо. И мне тоже. Это ведь не преступление, правда?

— Да, наверное. Спасибо тебе. Я сегодня впервые за долгое время почувствовал себя живым.

Олег поднялся с кровати, напоследок чмокнув Макса в губы.

— Я рад. Обращайся, если что.

Они оба рассмеялись, и Олег, сверкая голой задницей, ушлёпал в ванную мыться.

Но на душе у обоих было совсем невесело.

***

Возвращающаяся утром со смены, Софья еле-еле держала глаза открытыми. Работа по ночам всегда давалась ей с большим трудом, и сейчас придётся глотать таблетки от головной боли, а на ночь что-нибудь снотворно-успокоительное, потому что подремав днём, заснуть вечером будет проблемой той ещё.

Громыхнув дверьми, лифт выпустил Соню на площадке её этажа. Повернув к своей квартире, она чуть не выронила из рук сумку, вздрогнув от неожиданности.

Привалившись спиной к стене, сидя на полу возле её двери спал Михайлов.

Соня уже так привыкла к его присутствию в своей жизни, такого сильного, надёжного, весёлого, всегда старающегося помочь хоть какой-нибудь мелочью. Она не надеялась ни на какие отношения, уж слишком сильно их развела по сторонам жизнь, да и виновата она была перед ним так, что простить нельзя. Но быть ему хотя бы другом она ведь могла, правда? И так болела душа за него, когда приходилось видеть уставшим, расстроенным, сердитым. Хотелось провести ладонью по щеке, утонуть в его крепких руках, забрать себе хоть немножко его проблем, сказать, что она так давно любит его. Всегда. С тех самых школьных лет. И если бы не их случайная встреча, продолжала бы любить на расстоянии. Но уж так сложилось, что она не могла этого сказать. Не имела права.

Вот и сейчас, видя его в таком состоянии, на полу под дверью, у Сони защемило внутри от тревоги за него.

Михайлов похрапывал, приоткрыв рот. На площадке стоял крепчайший запах перегара, и Соню резко затошнило.

— Твою ж мать, Родик! — это всё, что пришло в больную от бессонной ночи голову. Подойдя к мужчине и потрепав его за плечо, Соня попыталась его разбудить.

— Вставай, слышишь! Родик! Какого чёрта? Открой глаза!

Михайлов резко очнулся, будто и не он сейчас храпел на весь подъезд, и, увидев Софью, попытался подняться. Помощи от неё он не принял, и, отодвинув в сторону руку, которой Соня хотела его поддержать, встал сам.

Приняв наконец устойчивое вертикальное положение, Родик уставился в Сонины глаза не мигая, словно пытаясь увидеть её мысли. Соне стало не по себе.

Помолчав некоторое время, Михайлов наконец произнёс:

— Скажи мне, за что? За что, Сонечка? Что я сделал тебе такого плохого, что ты отняла у меня целую жизнь? Жизнь моего сына, которую я пропустил.

Соня ахнула. Внезапно стало очень мало воздуха. Пытаясь вдохнуть, она стала хватать его ртом, но он почему-то не хотел поступать в грудную клетку, и там закололо острой болью. Слёзы потекли из глаз. Ответить было нечего. В двух словах не объяснишься, да и зачем ему теперь её жалкие оправдания. А слушать в подробностях Родик, скорее всего, не станет. Уже вон стоит вполоборота. Шаг — и нет его в их с Максом жизни.

— Откуда ты узнал? — сорвалось с губ.

— Это всё, что тебя волнует сейчас? — презрение сквозило в каждом звуке голоса Михайлова.

Да, ей и вправду, совершенно нечего было ему ответить. Просто всё внезапно кончилось, даже не успев начаться.

— Прости меня… Если сможешь, прости! — развернувшись на ватных ногах, Соня открыла дверь в квартиру и войдя, захлопнула её перед носом у Родиона.

Всю следующую неделю Родик пытался смириться с мыслью, что половина его жизни прошла не по его правилам. Это не было его решением — расстаться с Соней после выпускного. Так она решила сама. Это не было его решением — иметь детей, не став прежде на ноги, не построив карьеру. Но сын, вопреки всему, родился. Это, блядь, не было его решением — оставить без помощи беременную от него девушку, повесив на неё все заботы о ребёнке. Не было, чёрт бы её подрал! Но так случилось! И кто он теперь? Всего лишь малолетний придурок, вовремя не надевший резинку, или последняя сволочь, оставившая сына и его мать без поддержки?

Но ведь он не знал! Ну не знал же! Почему ж так болит сердце, и кулаки сжимаются от бессилия? Это ведь её вина! Только её! Он ведь любил её и долго искал. До сих пор не прошла та давняя обида: за что она так с ним, почему ушла?

И стоял перед глазами этот мальчишка в инвалидном кресле. Макс. Это ведь его мальчик, его ребёнок, которому и так тяжело приходится, а тут ещё он как снег на голову. Что же делать? Что?

***

После разговора с Родионом Сонечка существовала как во сне. Она всегда знала, что однажды небо накажет её за то, что она скрыла правду от Родика. То, что она была молода и глупа, то, что боялась, то, что не смогла придумать ничего лучше, чем спрятаться ото всех, чтобы сохранить своего малыша, и даже то, что она просрала и свою жизнь тоже, совсем её не оправдывало. Можно было признаться Михайлову позже, но… Что сделано, то сделано.

От таких мыслей Сонечке делалось всё хуже и хуже, постоянно хотелось реветь, от бесконечных рыданий начинало тошнить, а обессилевшую от общения с унитазом Софью клонило в сон. Макс и Олежка нервничали, видя, что с ней что-то происходит, но ничего не могли от неё добиться. И этот замкнутый круг продолжался бы ещё неизвестно сколько времени, если бы однажды на работе одна из коллег по отделу не бросила ей в шутку:

— Что ж ты такая зелёная, Евсеева? Тебя на огурчики случайно не тянет, нет?

Похолодевшая от ужаса и внезапной догадки Соня потеряла дар речи, вспоминая в уме, когда у неё последний раз были месячные. Подсчёты её не обрадовали. Отпросившись в обеденный перерыв у начальства, она сбегала в аптеку и купила тест.

Попи́сав на злополучную полосочку прямо в туалете для сотрудников, Соня, дрожа и зажмурившись, отсчитывала минуты.

Всё. Больше тянуть было некуда. Открыв глаза, она взглянула на тест и обмерла. Две! Их две, чёрт побери! Две! Это был пиздец. Других подходящих к ситуации слов Евсеева не знала.

Едва дотерпев до выходных, в последней надежде, что она ошиблась, или тест попался бракованный, или вообще всё это страшный сон, Соня сходила на приём в женскую консультацию. Но судьба, как всегда, повернулась к ней не той частью тела, какой хотелось бы. Срок — шесть недель.

Придя домой, она долго слонялась, как приведение, из угла в угол, пыталась что-то делать, но всё валилось из рук. Решив хотя бы постирать рабочую форму, Соня вытряхнула вещи из сумки, и на них сверху мягко спланировала тестовая полоска с её приговором.

Сначала Соне стало смешно.

— Ну как так можно, Евсеева, ответь? — спросила она у своего отражения в зеркале, начав глупо хихикать. — На одни и те же грабли, а? А точнее, на один и тот же х… Блин, ну нереально же! — смех уже душил её, переходя в рыдания.

Внезапная истерика накрыла Софью. Упав на диван, она заревела белугой, уткнувшись в подушку лицом,

— Какая же ду-у-у-ра! Романтики захотелось, идиотка! В твоём-то возрасте! Что же делать-то тепе-е-е-рь? Что-о-о-о?

Софья не услышала, как вернулись из тренажёрки Максим с Олегом. Макс въехал в дверной проём и замер, увидев валяющийся поверх брошенных кучей вещей тест на беременность и воющую на диване мать. Мысли в его голове даже не успели оформиться, как он оказался у её постели и, схватив за мелко подрагивающий локоть, очень тихо зашептал: