Deux Ex Machina/Strangelove (СИ)

Дремали все, кроме Роже, который вдруг сказал:

– Извини за этот детский сад.

– Я замечательно провёл время, Роже, – Мэттью просто нравилось произносить его имя.

– Приезжай ещё, – улыбнулся он в ответ.

Тоска взыграла болью в груди только когда поезд всё-таки прибыл.

Роже и правда будил своих подопечных и коллег как заботливая мама детей.

– Оставим их наедине, – сказал он им. Мягкие, сонные объятья и приятные пожелания посыпались на него со всех сторон. Роже добротно пожал ему руку и подмигнул, после чего все они растворились, будто утренний туман, и остался только Доминик на руках, который едва ли разодрал глаза. Так не хотелось его будить.

Если бы ему дали шанс остаться здесь навечно с Домиником, спящим на его коленях, он бы, наверное, остался.

– Доминик, сокровище моё.

– Что? Я уже почти… ещё не опаздываю.

– Я должен ехать.

Доминик въехал резко, буквально за секунду. Его глаза распахнулись, он был как никогда бодр, но в нехорошем смысле.

– А где эти?

– Оставили нас наедине, моя радость.

Вздох Доминика мог бы быть одним из инструментария хирурга, настолько тонко и глубоко он резал.

– Мы увидимся через столько же месяцев.

– Даже чуточку меньше, – попытался привнести хоть немного позитива в происходящее Мэттью, но глаза Доминика не врали.

– Я на грани, сейчас сяду и поеду с тобой обратно, – Доминик смеялся. Его смех был тихий и драгоценный.

– Что бы там ни было, я люблю тебя, – Мэттью поцеловал его, и они оба сморщились от того запаха и вкуса, который сопутствовал их последнему поцелую. Они обменялись улыбками.

– До скорой встречи, – сказал зачем-то Доминик.

– До встречи, радость моя.

Мэттью впервые в жизни надеялся на лучшее. Не для себя, для них обоих. Он подавлял свой скептицизм изо всех сил, пытаясь заставить себя поверить – всё будет хорошо. Даже лучше, чем хорошо.

Полутьма в салоне спасла его от мыслей, и он вырубился в поезде впервые, в обнимку с макбуком, так и не положив багаж на верхнюю полку.

Комментарий к О том, кто под ним, или над кем он

* курение убивает

** Я тебя обожаю, ты знаешь. Я жду тебя.

Я тебя тоже, моя радость. Тяжело поверить, что мы снова будем вместе

Но мы были вместе все это время, не так ли?

*** Ты знаешь, я тебя люблю.

Да. Ты знаешь, я тебя тоже

До скорого, мой мальчик

До скорого, сэр

**** Ты такой красивый

Спасибо, мой мужчина. Тут не говорят по-английски

========== О небесах ==========

Как и учило писание, Мэттью признал свои прегрешения и позволил себе объять пламя смущения, которое испытывал. Воспоминания приносила буквально каждая вещь, каждый человек. Капранос со своими шутками на работе, Мистер Харрисон, который всё не терял надежды на что-то.

Последний приходил в лаборантскую и просиживал там часами, несмотря на то, что их интеракции даже трудно было назвать полноценным общением. Мистер Беллами не обращал на него внимания и даже ни разу, наверное, не взглянул ему в глаза с тех пор, как проставил в протоколе последний экзамен.

Университет снова опустел, предоставляя всем желающим свободу самовыражения.

Мистер Харрисон в один из таких свободных дней даже минимально накрыл стол – сделал чаю, пока мистер Беллами ходил в деканат, расчистил стол для совещаний, который служил временным складом того, что «я сделаю немного позже».

Взглянув на всё это, Мэттью вздохнул.

– Мистер Беллами, – вякнули сзади после того, как клацнула дверная ручка. – Я попробую ещё раз.

– Не нужно извиняться. К тому же, передо мной, – мистер Беллами глянул через плечо, и, наверное, впервые встретился с ним взглядом.

– Почему…

Вопрос так и повис в воздухе.

– Вы игнорируете меня так сильно. Будто меня нет.

Они присели и занялись своими кружками с чаем, усердно дёргая пакетики за ниточки.

Признаться честно, мистер Беллами устал. Он устал пытаться изложить свои мысли наиболее лаконично, ведь всё равно ничего не становилось более лаконичным в итоге. Наиболее щадящим вариантом всегда было молчание, но оно, по всей видимости, мистеру Харрисону надоело.

– Мы ведь даже не друзья.

– Мы были.

– Были, – кивнул на это мистер Беллами. Время словно замедлилось, а кровь застыла в венах, отказываясь циркулировать и выдавать пульсацию.

После продолжительной паузы мистер Харрисон поднял свои светлые глаза и сказал:

– Вы правы. Но я всё ещё хочу вас… то есть, изменить ваше отношение.

– К чему? – сморгнул мистер Беллами.

– Ко мне.

Всё это в его исполнении звучало даже неловко.

– Тогда уходите, – просто сказал мистер Беллами.

Не прошло и десяти секунд, как мистер Харрисон уже сгребв охапку все свои бумаги. Неужели он так просто уйдёт?

– Мудак, – стопка полетела на стол, а Харрисон вскинул руки. Упёр их в бока, потом провёл ладонями по светлой шевелюре, взъерошил волосы, потёр челюсть, снова тряхнул головой. – Зачем тогда ты воспользовался мной?

– Как грубо, мистер Харрисон.

– Что?

Мистер Беллами вздохнул.

– Хочу напомнить - вы сами предложили вами воспользоваться. А теперь говорите, что я инициировал всё это. Из вас никакой манипулятор, мистер Харрисон.

– Никакой! Никакой… – он выглядел так, будто его же эмоции разрывали его на части. – А ваш любимый Ховард, съебавшийся отсюда…

Внутри закололо нечто похожее на злость, но мистер Беллами промолчал.

– О, он замечательный манипулятор. Как жаль, что манипулятор в твоём понимании равнозначен мудаку, отъявленному гребаному мудаку. Вы стоите друг друга, потому что ты, – у Харрисона тряслись руки настолько, что было видно даже на расстоянии, когда в него ткнули пальцем. – Ты такой же блядский мудак.

Слова легли на грудь бетонной плитой. Мистер Беллами вздохнул и терпеливо поднял взгляд, чтобы посмотреть на Эдварда, но тот как раз этого и избегал.

– А вы, мистер Харрисон, чрезвычайно невежливый зарвавшийся юнец. Доминик, – мистер Беллами повторил, – Доминик никогда не блефовал своими чувствами. Он всегда предельно честен и учтив, и я никогда не чувствовал себя оскорблённым в разговорах с ним, сколь бы напряжёнными, – здесь Харрисон снова начал сгребать все свои принадлежности и бумаги, – они ни выходили.

К щекам мистера Харрисона прилила кровь, его скулы в буквальном смысле пылали, пока он пытался ответить что-то, то и дело раскрывая рот.

– Прежде, чем вы скажете что-то, о чём потом пожалеете, уходите.

– Ненавижу, – прошептал он и бурей вырвался из лаборантской.

Через полчаса напряжённой работы и нежелания вымыть кружки, которые в то же время очень сильно раздражали, телефон зазвонил.