Deux Ex Machina/Strangelove (СИ)

– Вы не были таким хладнокровным вчера, – заметил Эдвард, подписывая что-то карандашом в своём плане. – Когда я сказал вам, что хочу зайти.

– Да.

– Будто я сказал «а сейчас мы займёмся страстным сексом на глазах у вашей пожилой соседки».

Если бы у Мэттью и был чай во рту, он бы подавился, но вместо этого в глотке застрял воздух. Он прекрасно знал, каково это – поддаваться на отчаянные жесты. Только вот Харрисон был пьян своими же представлениями, а не настоящими токсинами.

– Это неуместно.

– Вы уже поговорили об этом с «любимчиком класса»? Наверное, я уже насолил одним своим именем.

Мистер Беллами молчал, спокойно рассматривая план семинаров на следующую неделю.

– Или он не знает?

Внутри стало вдруг так пусто. А ведь прошло всего три месяца. Всего три.

Мистер Беллами думал о каких-то вещах, которые его не волновали, и чувствовал совершенное ничто. Ему даже не хотелось выпить или забыться. Или тряхнуть Эдварда Харрисона за шкирку пару раз, похлестать по щекам и приказать очнуться.

Он бы возликовал, если бы на это не нужно было затрачивать драгоценную энергию. Он и так слишком уже постарался, был и ранимым, и эмоциональным, в попытках найти что-то, что уже было в нём.

Да, он был скрытным, спокойным и даже медлительным, но Доминик всё равно любил его, или хотя бы утверждал, что любит. И даже если Доминик уйдёт от него (наверняка уйдёт когда-нибудь), Мэттью никогда, за целую жизнь не забудет, как много ему подарил его надоедливый мальчик, который был наполовину взрослым мужчиной, наполовину – ребёнком с кучкой комплексов родом из детства.

Спустя полчаса, Эдвард попросил подвезти его. И ему даже было стыдно за своё поведение – это Мэттью мог сказать по его покрасневшим скулам.

На улицу уже опустились сумерки, когда Мэттью затормозил перед домом Эдварда.

– Зайдёте?

– Спасибо, но нет, – сказал он и стукнул пальцами по рулю, пытаясь изобразить жалкое подобие сожаления.

– На прошлой неделе вы говорили совсем другое.

– Чего вы хотите, мистер Харрисон?

Эдвард снова засмущался. Нет, это было невыносимо. Он был из тех, кто… как и сам Мэттью, из тех, кто хотел столь многого, но сомневался перед каждым шагом.

– Вас.

– Чего именно вы от меня хотите, мистер Харрисон.

Повернувшись полубоком, Эдвард положил руку на рубашку и расстегнул первую пуговицу.

– Зачем вы этого хотите?

– Было очень больно не утереть нос этому засранцу, – в последнем слове, относящемся к Доминику, даже не было злости или обиды. Сам Доминик был ни при чём – внутренние демоны терзали Харрисона. Может, Мэттью просто проецировал себя на него? Он не знал. – Трахните меня, и никто ни о чём не узнает.

Мэттью втянул обе губы. Как было смешно слышать подобное. Лучшая шутка за последние пару месяцев.

– Как раз сделав как вы просите, я даю вам в руки оружие для уничтожения доброй половины моей…

– Пожалуйста?

– Репутации и какой-никакой личной жизни.

– Как тогда.

Эдвард уже понял, что отступать некуда. Глупый, он не обладал великим знанием Мэттью – держать язык при себе и не сдавать жизненно важную информацию. Эдвард облизывал губы.

– Вам нравится, когда я танцую.

Это было больно. Конкретно это было очень, очень больно. Удар между ног.

– Вам нравится моя задница. Моя кожа.

– Вы зарываетесь, мистер Харрисон, – Мэттью не побоялся глянуть прямо в лазурные глаза, дабы усилить эффект. Но ничего более не мог вытащить. Это Доминик был мастером изящных, пусть иногда и не подкреплённых ничем, обвинений. Он кидался дерьмом как чёртов чемпион мира по метанию дротиков.

– Даже сейчас у меня возникает ощущение, что нас здесь трое, – рассмеялся тихо Эдвард. Коварно рассмеялся. Это был возбуждающий смех. – Я буду ждать. Подумайте об этом.

Он вышел из авто и напоследок склонился, чтобы добавить:

– А я подумаю над тем, поболтать ли мне со своим старым другом.

Честно, думал Мэттью, всё равно это походило на обыкновенный блеф. Ничего не произошло, за что сам себе он был благодарен, и не хотелось даже признавать, что произойти могло. Мэттью стоял прямо на границе. Он уже завладел этой мятежной душой тогда, в чёрных улицах Лондона, и ещё одной, и Доминик выглядел так, будто едва-едва прощал ему такое. В любом случае, Доминик будет зол конкретно на Эдварда.

Дышать вдруг стало тяжело. Проходили уже, даже не раз. В прошлый раз, когда Мэттью казалось, что он не может позволить себе исходить похотью при мысли о Доминике Ховарде, что судьба положит их в постель и разденет без их личного участия, ничего так и не произошло.

Всё произошло потому, что Доминик Ховард так хотел. Доминик.

Мэттью скучал по сексу, это было очевидно. Он всё так же разглядывал своё тело, валяясь в ванне с облаками пены от геля для душа.

Только он даже не пытался себя трогать так, как хотелось. Он откинул голову на задний бортик и закрыл глаза, обмякая на белом кафеле.

Он был готов сказать десять тысяч пошлостей на ухо подмахивающей ему шлюхи, его личной шлюхи, и Доминик бы обязательно мстительно вцепился в его плечи короткими ногтями, но он знал, что он был предметом телесного обожания до того, как стал чем-то необходимым в жизни мистера Беллами. Мистер Беллами приносил жертвы его телу, а Мэттью взял и – влюбился.

Легко было так думать о Доминике, когда его не было рядом. Если бы он был в соседней комнате, у Мэттью бы даже не повернулся язык сказать ему, подобно тому мальчику из Парижа (как его, Морис?), что тело Доминика – его собственность, хочет он того или нет. Его награда, которую Доминик сам ему вручил, когда Мэттью трахал его лицом в простыню.

Всё это отнюдь не помогало заниматься бумажной работой, и Мэттью решил приналечь на неё на следующее утро. Вторая смена не была такой уж и плохой вещью. Во всяком случае, ко всему можно было привыкнуть.

В эту неделю он слишком много времени проводил наедине с собой. Вести нудные разговоры со своей логичной половиной уже наскучило даже ему самому.

Не было и дня, чтобы он не вспомнил о Доминике, точно так же, как он забыл о нём в прошлую.

Доминик не писал и не звонил – он предупреждал, что будет работать волком, чтобы обеспечить себе все радости жизни, включая Caprice des Dieux и нормальную еду в принципе, не говоря уже о вине за ужином со своими новыми знакомыми.

Пока вдруг, в воскресенье, Доминик не возмутился ему на ухо (Мэттью в это время готовил себе ужин, помешивал в кастрюле рис):

– Угадай, кто мне написал?!

– Кто? – сердце отчего-то упало в пятки.

– Этот ублюдок, – фыркнул Доминик. – Харрисон.

Мэттью уселся на стул, тут же почувствовав на плечах непомерную усталость. Ему хотелось тут же рассказать Доминику о том, что он просто-таки изнемогает от напряжения, так что скоро яйца начнут позвякивать на каждом шагу. Как бык с гребаным звоночком при беге. Что Эдвард Харрисон на самом деле доёбывается до него уже два месяца, и что про конференцию никто даже не хочет упоминать во второй раз, так что Мэттью умрёт от излияния спермы в мозг.