Oblivion (СИ)

***

Ньют просыпается через пару часов, привычно отзываясь на смутное беспокойство, безошибочно возникавшее едва кому-то из его зверей нужна была помощь. Было в этом что-то магическое, в этой связи, которую Ньют устанавливал со своими подопечными, но никаких заклинаний Ньют для этого не использовал. Все на уровне интуиции, на уровне какой-то совершенно особенной магии.

Просто подскочить и быстро спуститься в чемодан в одной пижаме сегодня не получится. Пижамы на Ньюте нет - он голой кожей прижимается к спящему рядом мужчине, не чувствуя себя неуютно или неловко. И выбраться из-под обнимающей поперек груди руки тоже не так-то просто, но Ньюту удается сделать это, не разбудив Персиваля.

Взгляд на часы дает Ньюту понять, что времени у него не так-то много - скоро мужчина проснется, соберет вещи, хотя, может, перед этим еще успеет раз разложить Ньюта на кровати и вылюбить до трясущихся, разъезжающихся по скользкой постели ног, но потом точно соберет вещи, поцелует и исчезнет из жизни Ньюта навсегда.

Этого не хотелось. Ньют вытаскивает застрявшего под корягой рунеспура, чьи головы снова не смогли договориться, в каком направлении ему двигаться, и думает о том, что было бы замечательно иметь возможность выбраться из чемодана и попадать в чьи-то теплые, крепкие объятия. Рассказывать, как мирил - или пытался, потому что змеиным языком Ньют не владел - рассерженные головы змея, вспоминать, как нашел его полумертвого в Африке - рассказывать, в конце концов про Африку - человеку, в глазах которого зажигается искренний интерес и который умеет слушать.

И который смотрит на Ньюта так, словно он невиданое сокровище.

С рунеспуром Ньют управляется за пятнадцать минут, возвращается в комнату, плотно закрывает чемодан, проверив, чтобы никто из зверей не проскользнул наружу, и возвращается в постель, скинув второпях натянутый халат.

На его подушке спит нюхль. Нет, не спит, скорее всего, просто лежит, прикрыв глаза и едва-едва слышно урчит, словно не хочет потревожить спящего мужчину. Нюхль нежно прижимается к лежащей между подушками руке и от удовольствия подергивает задней лапой. На подушке лежит переливчатый розовый камень - Ньют даже предположить не может, где и когда нюхль мог его украсть, большая золотая монета - вот похожую Ньют видел еще в те времена, когда его пускали в музеи, и нитка жемчуга, которую нюхль очень любил и которую где-то стырил еще до знакомства с Ньютом.

То есть, - Ньют привычно анализирует факты, - нюхль притащил и выложил на подушку все свои самые охраняемые и любимые драгоценности.

Выбрался из чемодана, забрался на кровать, разложил ценности и улегся сам, довольный до безобразия.

Нюхли привязчивые, но они однолюбы, а только с одним человеком этот зверек вел себя так послушно и ласково, не пытался ничего своровать, а теперь еще и решил подарить ему свои главные драгоценности.

Никакое волшебство, действующее на разум, не может работать против столь очевидных фактов.

Ньют, еще не осознав до конца произошедшее, хватает в охапку сонно заурчавшего нюхля и все его побрякушки, и запихивает в чемодан так быстро, что тот даже не успевает возмущенно заверещать. Чемодан Ньют закрывает на замок, для верности перетягивает ремнем, удачно попавшимся под руку, и заталкивает под стол, так далеко, что заметить его, не зная где он, невозможно.

И только после этого возвращается к кровати, пытаясь понять, что ему делать теперь, когда он болезненно-отчетливо понимает, кто лежит в его постели, с кем он занимался любовью всю ночь. И то, что с этим же человеком ему предстоит работать ближайшие несколько дней - ни капли не облегчает ситуацию.

Не облегчает её и давняя, но поверхностная увлеченность им - красивым, породистым, уверенным в себе несмотря ни на что - или кажущийся таким, что в данных обстоятельствах было свидетельством стальной выдержки.

На главу американского Аврората хорошо было смотреть только издалека, так казалось Ньюту до сегодняшнего момента. А еще хорошо на него смотреть, когда он сам смотрит так, как на Ньюта сегодня ночью.

Ньют думает что, наверное, не выдержит. Не сейчас, так потом, когда придется остаться с ним наедине в незнакомом городе, каждую минуту вспоминая, какой он, Персиваль Грейвс, под своей броней из самоуверенности и отчужденности.

Податливый, горячий, внимательный и чувственный.

Ньют опускается на постель, наклоняясь, чтобы прикоснуться губами к чужой шее. Персиваль на секунду напрягается, выныривая из сна, но мгновенно ориентируется, где он и подставляется ласке с негромким довольным мурчанием.

- Прости, что разбудил раньше, - горячечно шепчет Ньют, вдыхая с кожи пряный, по-морскому солоноватый запах, и малодушно мечтая о том, что чувствует его не в последний раз. Руки блуждают по крепкому телу, лаская скульптурные изгибы, и Ньют совершенно не контролирует их, да и самого себя не контролирует, не знает, как - только что целуя тонкую кожу в ямке между ключицами - оказался между доверчиво раскинутых ног, вбирая в рот твердую от возбуждения плоть, старательно и почти отчаянно ублажая застонавшего мужчину.

- Каждое утро готов так просыпаться, - бормочет Персиваль, опуская одну руку на затылок Ньюта и путаясь в непослушных рыжих волосах пальцами. Ньют ждет, что он надавит, задаст свой темп, но Персиваль только гладит его по затылку, тяжело дыша и разрешая Ньюту самому решать что и как делать.

Ласкает прикосновениями пальцев, давая понять, что ему хорошо. Хорошо, когда Ньют ласкает губами головку, когда скользит языком по всей длине, когда помогает себе рукой и когда почти трепетно прикасается губами к мошонке. Хорошо, когда Ньют старательно сосет, втягивая щеки и когда, скользнув изящным движением наверх, целует в губы, прижимаясь гибким, разгоряченным телом, умоляя о близости, о заполненности, о безумном чувстве принадлежности.

Навряд ли Ньют сможет называть мистера Грейвса по имени, даже если небо упадет на землю и ему вдруг будет это позволено. Не после того, как Ньют выстанывал его, сотрясаясь в выжимающем досуха оргазме, окрасившем мир в электрически-белый. Не после того, как шептал его, прижимаясь губами к мокрой, покрытой капельками пота шее, сцеловывая горчащую влагу и про себя умоляя время пожалеть его и остановиться на этом самом моменте. Когда Персиваль еще в нем, когда их губы сталкиваются в поцелуе и языки сплетаются в причудливой ласке. Когда кожа липнет к коже, и тела кажутся спаянными навечно, словно идеально подогнанные друг к другу кусочки сложной средневековой мозаики.

- Мне жаль забывать тебя, - признается Персиваль, поглаживая прижавшегося Ньюта по взмокшим волосам. - Я знаю, что говорить такое как минимум неприлично, особенно здесь, но…

- Я понимаю, - Ньют прижимается щекой к мерно вздымающейся груди, внезапно совершенно отчетливо понимая, что должен - неизвестно как, но должен - заполучить этого красивого, идеального зверя. Не могут, не должны такие острые, яркие чувства просто исчезнуть. Ньют знает про себя, что он не влюбчив, не похотлив, и до сих пор не мог бы представить, что рядом с кем-то можно просто лежать, рассказывать истории, и чувствовать себя счастливым, делая и этого человека тоже - счастливым.

Лишиться этого - кощунство.

- Ты похож на счастье, Ньют, - Персиваль мягко целует уголок дернувшихся губ, прежде чем в очередной раз со вздохом взглянуть на часы. - Мне пора.

Ньют знает, что пора. Еще немного и он не успеет даже спуститься к зверям, а это совершенно неприемлемо. Опаздывать на встречу с мистером Грейвсом тоже неприемлемо, хотя встречи этой Ньют ждет с легким ужасом.

На прощание они целуются так долго и так страстно, что это больше похоже на секс, тем более, что кроме чисто символически накинутого на голое тело халата на Ньюте ничего больше нет.

- Береги себя, - напоследок просит Ньют, ткнувшись губами под челюсть, чуть прихватывая тонкую кожу.

- А ты не заблудись, путешественник, - Персиваль на секунду мягко улыбается, а потом все-таки уходит, оставляя Ньюта в одиночестве - разве что с полным чемоданом его обожаемых питомцев.