Сияние (СИ)

========== 1913 ==========

Февраль в этом году выдался холодным. С финского залива задувал сильный, пронизывающий ветер, заставляющий редких прохожих плотно кутаться в шубы и шинели. Улицы Санкт-Петербурга стремительно пустели, несмотря на то, что стрелки часов на Адмиралтействе только недавно перевалили за семь вечера.

К большому, ярко освещённому дому, что в Сапёрном переулке, один за другим съезжались экипажи. Это место было хорошо знакомо многочисленным представителям столичной богемы во многом благодаря владельцу.

Аким Самуилович, миллионер, владелец многочисленных заводов и фабрик, меценат и покровитель искусств принимал у себя самых разных людей. Здесь бывали и чопорные царские министры, и священнослужители в длиннополых рясах, и революционеры, мечтающие о справедливом государстве, но чаще всего в этом доме принимали поэтов, писателей, музыкантов, которых владелец дома ставил превыше других. «В юности я тоже писал стихи, с тех пор поэзия — моя страсть», — любил повторять этот породистый, вальяжный мужчина, чем-то неуловимо напоминающий английского лорда.

Гости, кто по одному, кто парами входили в распахнутые настежь двери, стягивали шубы и шапки, облегчённо улыбались, ощущая разливающееся по членам тепло от камина. Старый швейцар с длинной окладистой бородой низко кланялся, принимал одежду и рукой почтительно указывал в направлении лестницы на второй этаж.

— Извольте-с проходить, господа. Хозяева ожидают, — подобострастно приговаривал он.

Поднявшись по высоким ступеням гости оказывались в просторном холле, где их встречал молодой человек в чёрном, идеально сидящем смокинге с голубой гвоздикой в петлице. Высокий, стройный, элегантный, в свои шестнадцать лет он выглядел прирождённым аристократом. Это ощущение подчёркивал нос с горбинкой и карие миндалевидные глаза, смотрящие с неожиданной для столь юного возраста серьёзностью. Это был Леонид, младший и любимый сын Акима Самуиловича, или Лёвушка, как его чаще называли домашние. Юный «гений» и будущий поэт, который и являлся главным героем вечера.

В этот день давался домашний спектакль, и не какой-нибудь Чеховский «Медведь» или «Les Deux Timides» Эжена Лебуша, а постановка самого Лёни, представляющая из себя полупьессу-полуводевиль с музыкой, танцами и самое главное стихами.

Леонид приветствовал каждого из гостей лёгким поклоном и провожал в огромную, танцевальную залу, по случаю преобразованную в маленький театр.

В большом камине тихо потрескивали дрова; старинное фортепиано работы немецких мастеров стояло в углу импровизированной сцены, обозначенной красочными, ещё не успевшими до конца высохнуть декорациями. По стенам висели многочисленные картины, в основном работы голландских и французских мастеров. По центру, как в театре, полукругом были расставлены венские стулья.

Постепенно зала заполнялась. В первом ряду по центру почётное место занял известный на всю столицу искусствовед Николай Николаевич Врангель. Справа от него театральный художник Судейкин, за ним молодой, но уже известный поэт Георгий Иванов. Слева — Николай Степанович Гумилёв с супругой Анной Андреевной, которая только недавно отошла после родов и начала выбиралась в свет. Лицо её выглядело крайне измождённым.

Поэты, писатели, музыканты, художники, просто творческие личности — по большей части молодёжь, хотя присутствовали и люди постарше, а также многочисленные родственники. Среди них Михаил Алексеевич Кузмин, считавшийся близким другом семьи и покровительствовавший юному Леониду. Пять лет, как уже были изданы «Крылья», но «воинствующий циник» и «хулиган», как его окрестили коллеги по цеху, был всё таким же мечтательно-пылким, лёгким и увлечённым поисками своего места в жизни.

Пока представление не началось, он тихо переговаривался с Гумилёвым, обсуждая предстоящую тому в ближайшее время экспедицию в Абиссинию.

Отдельно от всех в самом углу присел непонятно как сюда попавший отец Алексий, благочинный Санкт-Петербургских морских церквей. Старец, чей возраст уже приближался к восьмидесяти годам. На окружающих он взирал с лёгкой улыбкой, кротостью и абсолютным смирением.

Леонид, встретив всех приглашённых, скрылся в собственной комнате. Руки его потряхивало от волнения, сердце стучало словно колокол, страх сковывал юную душу, так жаждавшую признания и славы. Он устало опустился на стул и рассеянно окинул своё отражение в зеркале. Увиденное ему не понравилось. Он хотел казаться взрослее, чем есть на самом деле, но всё равно не выглядел сформировавшимся мужчиной. Скидок же на возраст он не терпел.

В это время дверь в комнату приоткрылась и в неё осторожно протиснулся невысокий, худенький парень. Всего на полтора года младше Леонида он выглядел совсем ребёнком. Фигура его ещё окончательно не сформировалась, плечи были слишком узки, и чёрный фрак висел слишком свободно. В петлице красовалась такая же нежно-голубая гвоздика. Лицо раскраснелось от волнения и сквозь пудру на щеках проступали алые пятна.

— Лёня, я боюсь, — еле слышно прошептали губы юноши.

— Ну чего ты, Влад, — тут же подскочил с места Леонид. Его глаза подёрнулись неожиданной теплотой, в них мелькнула какая-то скрытая нежность и желание защитить любой ценой. — Всё будет хорошо. Вот увидишь.

— А если я собьюсь и всё испорчу?

— Для меня ты всё равно будешь лучше всех. Всегда! — тихо прошептал Лёня, обнимая мальчика и пытаясь успокоить. — Ты столько сочинял, писал музыку, репетировал. Неужели теперь готов отступиться? Этим ты подведёшь не только меня, но и Лулу, Никса, всех, кто столько готовился.

— Твоя сестра вновь смеялась надо мной, — чуть обиженно ответил мальчик, прижимаясь к Лёне и пряча лицо у него на груди.

— Лулу над всеми смеётся, и ты не исключение. Просто не обращай на неё внимания. Тем более сейчас для насмешек у неё есть Никс. Он уже две недели как поругался со своей матушкой и живёт у нас.

Слова ли, или уверенный голос и поддержка Лёни, но мальчик постепенно успокоился и даже робко улыбнулся. Глаза его засветились надеждой, руки перестали дрожать.

— А теперь пойдём. Пора начинать. Гости уже, наверное, заждались. Даже Анна Андреевна пришла. Она так долго не была у нас, — уверенно проговорил Лёня, с сожалением разрывая дистанцию между ним и Владом.

Импровизированная сцена осветилась мягким светом, за фортепиано занял место Влад, который, лишившись поддержки старшего товарища, вновь разволновался. Тонкие пальцы скользнули по клавишам и зазвучали первые, еле различимые звуки.

Словно из темноты перед зрителями выступил Леонид. Он выглядел необычайно хрупким, нежным, как будто сотканным из воздуха. Руки его взлетели вверх словно крылья подбитой птицы, зазвучали слова, простые повторяющиеся слова.

Он старался смотреть в зал, но взгляд то и дело утыкался в юного музыканта, который, сосредоточившись на игре, не видел ничего вокруг. Слова звучали как продолжение музыки, постепенно в них появился стихотворный ритм и размер.

Прилетели бескрылые птицы

Из страны бледно-розовых роз.

Побледнели таинственно лица,

Словно их заморозил мороз.

Влад медленно поднял глаза от клавиш, словно зачарованный звучащим голосом. Их взгляды скрестились, как будто делая их одним целым и неделимым. Леонид лёгким кивком подбодрил младшего товарища, и тот понял его без слов, вновь обретая уверенность.

Музыка становилась всё громче, слова всё тише. Взгляд разорвался и пальцы музыканта ударили невпопад, разрывая установившуюся идиллию. Из-за сцены раздались громкие крики «ура» и стук барабана. Леонид печально, как будто обречённо отступал назад. Шаг, другой и он скрылся из вида. Его место тут же занял огненно-рыжий, нескладный, зеленоглазый Никс. Ему уже было давно за двадцать, но с барабаном в руках и сияющей улыбкой на устах он казался вечным мальчишкой. Тум-тум-тум, отбивал он ритм. Динь-динь-динь, вторило ему невпопад фортепиано.