Комплекс Мадонны

Нажав на кнопку звонка, он стал ждать.

Услышав звук звонка, два вспотевших девятнадцатилетних юнца застыли на месте. Они были в кабинете доктора Фрера; их работа была полностью завершена, и Грант прервал их, когда они праздновали первобытный rite de passage [4], который заключался в отрывании книжных обложек, справлении нужды в ящики письменного стола и царапании полированных поверхностей консервным ножом с ручкой в виде гидры; заключительным оргазмом разрушения должен был стать костер. Диван Фрера, ручной работы итальянского мастера, был разодран на части, в его вспоротые внутренности брошены спички, а Рафаэль и Марио танцевали безумную мамбу под звуки доносящейся из небольшого транзисторного приемника музыки. Раскрыв ножи, юнцы направились в комнату для посетителей. Остановившись у двери, они прислушались к тяжелому дыханию Гранта. Хитро подмигнув приятелю, Рафаэль поднес нож к своему животу, показывая, куда он поразит пришельца. Марио широко улыбнулся, и его золотые резцы блеснули в косом свете лампы, горящей в кабинете.

Дверь медленно отворилась, и в щель неуверенно, словно выползая из панциря черепахи, появилась голова Гранта. Глаза негра выпучились, увидев разбитые люстры, перевернутые столы и раскиданные по всему кабинету бумаги. Грант вошел внутрь, и Рафаэль и Марио встретили его лицом к лицу. Юнцы услышали, как у негра от изумления перехватило дыхание, и тут же двинулись к нему, обнажив ножи и извиваясь змеями. Они ударили его одновременно, точно эта согласованность имела важное значение, и удар явился заключительным движением сложного танцевального номера. Колени Гранта подогнулись, и он медленно развернулся, точно падающий пьяница в дешевом балагане. По мере того как негр опускался, перед его глазами сильнее и сильнее бегали разноцветные точки, наконец появилось лицо давно умершей жены, не то, каким оно было после смерти, а то, юное и девичье, каким он впервые увидел его; лицо смотрело из зияющей пещеры, но тела не было, а в глазах светились оранжевые и золотистые огоньки. Грант попробовал улыбнуться, но рот отказался повиноваться. Затем у основания пещеры он увидел две пары сверкающих черных ботинок с острыми носами, которые напугали его и заставили отшатнуться. Его голова ударилась о край длинного невысокого журнального столика, и Грант погрузился в темноту.

Минуту юнцы стояли молча, затем Марио закрыл дверь.

— Que pasa? [5] — спросил Рафаэль.

— No se [6].

Марио безучастно пожал плечами и понюхал пластинку «Бензедрина». Это прояснило его голову.

Опустившись на колено, он прислушался в поисках признаков жизни.

— Es vivo? [7] — спросил Рафаэль.

— No se.

— Quizas esta muerto? [8]

— No es importante [9], — ответил Марио.

Сунув руку в карман Гранта, он нашел там кое-какую мелочь, но ни одной банкноты.

— Восемьдесят три цента, — с отвращением произнес он.

— Tengo mal a la cabeza [10], — сказал Рафаэль, вертя головой, словно стараясь загасить полыхавший внутри нее огонь. В свою очередь достав пачку «Бензедрина», он впился зубами в мягкую резинку.

Марио поднял десантный вещмешок и сказал:

— Nosostros marchamos ahora [11].

На улице им обоим стало лучше. По дороге из центра Марио остановился на авеню Колумба у бакалейной лавки и купил там восемь пачек жевательной резинки «Джюйси Фрут». Четыре он протянул Рафаэлю.

— Гостинец от ниггера, — сказал он. На остальные три цента они купили семечек и разделили пополам. Оба любили лузгать их во время танцев, сплевывая шелуху на пол. Сев на автобус, они доехали до Сто двенадцатой улицы. Времени было около десяти, до встречи с Лопесом оставалось еще несколько минут, и они поиграли на деньги с другими парнями у входа в бар «Старый Сан-Хуан». Опоздавший на час Лопес показался им процветающим предпринимателем, будущим petit bourgeois [12]. На нем был надет черный мохеровый пиджак, а белый шелковый галстук приколот к белой расшитой рубашке заколкой в форме меча. Молодой пуэрториканец с вызовом стряхнул пепел с сигары на краденый белый «кадиллак», стоящий перед «Сан-Хуаном».

— Вы нашли то, что я хотел? — мимоходом спросил он.

— Aqui esta [13], — сказал Марио, демонстрируя голубой вещмешок.

— Завязывай с испанским, — властно приказал Лопес. — Именно поэтому нас называют спеками [14]. Оттачивай свой английский, приятель, — порекомендовал он — сам уже укоренившийся житель.

— Деньги принес? — спросил Марио.

— Да, прямо с собой. Ты что, кретин или кто? Гулять по испанскому Гарлему с тремя сотнями в кармане, чтобы меня прихлопнул по башке какой-нибудь ублюдок! — Он остановился и затянулся «Уайт олд пантанеллой». — Сейчас поедем и заберем их.

— Я вскрою «кадди», — предложил Рафаэль.

— Поехать в краденой тачке и все испортить? Засунь свои идиотские идеи себе в задницу!

— Я тормозну такси.

— Давай лучше это сделаю я, — предложил Марио, пытаясь подлизаться.

— Ты полный кретин. На месте таксиста я ни за что бы не остановился перед тобой. Ублюдки, подобные тебе, пришивают таксистов, а затем разглядывают фотографии в «Дейли Ньюс», на которых изображены четыре плачущих малыша и рыдающая жена, оставшиеся после водителя, которого ты пырнул ножом. Оставь при себе свои кретинские идеи.

Такси откликнулось на пронзительный свист Лопеса. Водитель забеспокоился, увидев, как вместе с Лопесом в машину садятся Марио и Рафаэль.

— Шеф, не беспокойся об этих безмозглых. Они слушаются меня. Гони к Администрации порта. — Лопес помахал перед лицом водителя десятидолларовой бумажкой. — Это чтобы ты увидел, что тебе заплатят. Если бы к тебе сели два таких подонка, могли бы появиться какие-то проблемы.

Тедди забросил Фреров домой, теперь Барбара оказалась в полном его распоряжении.

— Я никогда не испытывал такого сладкого ощущения во рту, — сказал он. — Ты когда-нибудь раньше пробовала шоколадное суфле?

— Я его ела впервые, — ответила Барбара.

— Хочешь бренди?

Тедди подождал, словно давал ей время подумать.

— Ладно, пойдем ко мне. Я тебя угощу.

Она никогда не приглашала его к себе в квартиру; предложение взволновало его. Держа руку на колене Барбары, Тедди думал, бывал ли в похожей ситуации какой-нибудь мужчина счастливее его? Молодая женщина не делала попыток стряхнуть его руку; она даже не смотрела в его сторону. Тедди затаил дыхание, опасаясь, что малейшее движение изменит ее настроение и он снова будет отброшен диким порывом.

— Тебе нравится прикасаться ко мне, — сказала Барбара.

— Я прикасаюсь не ради касания.

— Неужели? Тогда ради чего?

В процессе логического противоборства она обычно с ловкостью хирурга перерезала ему горло. Не успевал Тедди ничего почувствовать, как кровь начинала хлестать из его шейной артерии.

— Ну… я люблю тебя. Поэтому мне так приятно.

— А разве не наоборот? Разве это не приторное, тошнотворное чувство, которое подобно подступающей к горлу желчи?

— Иногда, — признался Тедди.

— Разве не стали бы наши отношения больше удовлетворять тебя, если бы ты смог запереть меня в сейф, словно сертификат?

Он смущенно засмеялся.

— При желании ты мог бы доставать меня оттуда и гладить. И знаешь, существует множество девушек, которые были бы рады такому положению.

— И что с того?

— Найди себе одну из них.

— За эти годы у меня были дюжины таких. Всех форм и размеров.