Привет, любимая (СИ)

      Знакомый голос сказал над ухом:

      - Совсем сдурела! Ну-ка, поднимайся!

      Я попыталась открыть глаза. Тонны снега лежали на веках. Все не получалось разлепить их. Наконец попытка удалась. С трудом и не сразу. Лицо мужчины, который что-то беззвучно, как рыба в аквариуме, говорил мне, расплывалось.

      Роман? Откуда он здесь? Здесь должны быть одни черные деревья и снег. Это их царство. Не надо... Не надо меня трогать. Или это не Роман? Все равно... Мне здесь так хорошо...

      - Не надо... Не могу... - прохрипела я. Глаза сами закрылись. Штормило. Зачем ветер так сильно дует? Вдруг сметет, унесет далеко-далеко?.. Кто-то держал меня подмышки. Для чего держать? Все равно ноги разъезжаются. И, вообще, оставьте вы все меня в покое... Разве не видите? Я умереть хочу... Меня стошнило. Чья-то холодная рука легла на мой лоб. Ох, как хорошо-то. Потом меня подняли, перекинули через плечо и понесли непонятно куда. А деревья-то... Они же остались? Почему мы их с собой не берем? Не надо меня нести... Не надо! Сейчас опять вырвет...

      Сон был необыкновенным. Или это бред? Наверное, бред. Сны у меня в последние годы кошмарные. А тут... Мне чудилось, будто я лежу дома. На своей кушетке. Под одеялом. И плыву на кушетке куда-то. Прямо по воздуху. А немного в стороне и снизу стоит Рыжий. Я плохо вижу его. Он расплывается. Но я точно знаю, что это он. Держит Ванечку на руках. Ванечка обнимает его ручонками и звонко спрашивает:

      - Папа! Ты совсем к нам плиехал? Или еще не совсем?

      - Совсем! - смеется Мишка и крепко обнимает сына. А я плыву, плыву над ними по воздуху. Хочу крикнуть Ванечке: "Не верь ему. Это неправда. Он врет. Он от нас отказался. Он врет". И не могу. Нет голоса. А Ванечка счастливо заливается. Возле кушетки вдруг появляется тетя Нина. Она растет, растет... Становится огромной, как готовый взлететь аэростат. Я пугаюсь. Мне некуда будет плыть по воздуху на своей кушетке, если она не прекратит расти. Но она пухнет все больше и, наконец, голосом Олега говорит... Говорит так громко, что у меня звенит в ушах:

      - Да сделай же что-нибудь, черт возьми. Ведь она же умрет!

      Кто-то умирает? - пугаюсь я. Где тетя Нина? Я ее больше не вижу. Она умрет оттого, что стала огромной, как дом? Рыжий, которого я тоже почему-то больше не вижу, отвечает тоскливо:

      - Я сделал все, что мог. Теперь только ждать.

      - Чего ждать? Она умирает, разве не видишь?

      - Да пошел ты! - свирепо огрызается Рыжий. - Сказал: надо ждать.

      Чего ждать? Чего? Я так давно жду... Все жду, когда же моей кушетке разрешат плыть дальше. А они не разрешают. Рыжий не разрешает. Держит зачем-то кушетку. Ведь я могу не успеть... Туда... В тот замечательный светлый коридор, откуда просто веет великой любовью и покоем... Могу не успеть. Надвигается ночь. Вот... Вот она - эта непереносимая чернота... Вокруг меня... Она страшная. Она на меня давит. Я ничего не вижу!

      - Дайте мне уйти отсюда! - кричу я в испуге.

      - Куда, Аленький? - тревожно спрашивает меня Рыжий.

      Где он? Тут темно. Холодно. Я его не вижу. Шарю вокруг руками.

      - Миша! Миша!

      - Я здесь... здесь... - шепчет он нежно и берет меня за руку.

      Ничего не вижу. Где же он?

      - Миша! Не уходи! Пожалуйста! Ну, не уходи! - я плачу.

      - Вот глупая, - невесело смеется он. - Куда я от тебя уйду? А, любимая?

      Почему я не вижу, как он смеется? Не вижу его замечательных чертиков в глазах? Кругом темно. Куда же он делся?

      - Миша-а-а-а-а ... - снова кричу я.

      Что-то мокрое и холодное касается моего лба.

* * *

      Солнце било прямо в лицо. Я зажмурилась. Трудно привыкать к свету. Настолько от него отвыкла. Вещи приобрели какие-то слишком резкие очертания. А у меня совсем еще недавно все плыло перед глазами, то исчезая, то появляясь вновь. Теперь уже ничто никуда не исчезает. Все на своих местах, все неподвижно. И этот свет... Глазам больно!

      - Мама... - послышалось рядом.

      Я осторожно приподняла ресницы. В полосе яркого солнечного света стоял Ванечка. Руки по-взрослому держал в карманах шортиков. Его рыжеватые кудряшки сверкали на солнце разноцветными брызгами. Где-то я такое уже видела. Но где? Когда? Вот досада, нее могу вспомнить.

      - Ваня, - позвала его. И сама себя с трудом услыхала.

      - Мамочка, молчи, не то кашлять будешь, - командирским шепотом сказал Ванечка, смешно вытаращив глазенки. - С тобой нельзя говолить. Папа лугается!

      - Кто?

      - Папа, - торжественно пояснил Ванечка и добавил, засияв радостной улыбкой. - К нам папа плиехал!

      Фу-у... Это все еще бред. Конечно, я брежу... Вот и голова кружится. И дышать тяжело. Интересно, какой такой папа мог приехать к Ванечке? Бред, да и только...

      - Какой еще папа, Ванечка? Что ты, милый?

      - Обыкновенный папа, золотко. Как у всех. И хватит сюсюкать с парнем! Ванечка! Растишь мне из мужика бабу!

      Я с трудом повернула голову на этот голос. На стуле у стены сидел Мишка. Уставший. Лохматый и небритый. Расслабленный, как отдыхающая кошка.

      Ну вот! Небритый Мишка! Разве это не бред?

      - С Ванечкой сколько не сюсюкай, все равно бандитом растет, - пояснила я недовольно. Пусть Мишка не заблуждается на счет сына. Потом опять взглянула на Рыжего и иронично спросила:

      - Кстати... Это ты что ли папа?

      - А кто еще, хотелось бы мне знать?! - воинственно спросил он. В глазах его плясали омерзительные чертики.

      - Ванечка, - тихо попросила я, - посиди немного на кухне, милый. Мне с Ры ... с твоим папой поговорить нужно.

      Ванечка с места не сдвинулся. Стоял, теребил кармашек на шортиках. Вопросительно глядел на отца.

      - Иди, Ванька, иди, - снисходительно разрешил тот.

      Ванечка развернулся и колобком укатил на кухню. Ну вот, он меня уже и не слушает. Я для него больше не авторитет. Черт знает, что такое! И этот Рыжий... Я закрыла глаза. Устала. Но память вдруг сыграла со мной злую шутку. Вспомнилось, как мы стояли в прихожей у Олега, а потом - на лестнице. Вспомнились Мишкины слова: "Чей сын?.. Когда это мы с тобой успели?.." А теперь ему, значит, сын понадобился? Признал отпрыска? Обида заполыхала в душе... Бабу ему, видите ли, из мужика растят!.. Обида и гордость...