Модистка королевы

Эта профессия требовала напряженной работы всего организма: голова должна была все помнить, ноги без устали носить меня по городу, пальцы умело держать иглу, уши ловить все новости последнего времени, а язык распространять их дальше. Находясь в доме мод, я слышала столько новостей, сколько не узнала бы никогда, даже если бы досконально изучила все газеты. Ни одной свежей сплетне не удавалось укрыться от нас. Я, однако, предпочитала укрощать волны оборок, усмирять плиссировку, приноравливаться к воланам, гофрировать кружева.

Больше всего меня занимали головные уборы. Я украшала их газом, лентами, свежими цветами. Старшая портниха заметила, что я делаю это со вкусом, интуитивно выбирая правильные сочетания цветов: холодные тона — чтобы сгладить яркий румянец одних клиенток, маленькие перья или розы — чтобы оживить мрачные физиономии других. Я начинала изобретать. Пагелла оценила мои первые попытки творчества. Старшая портниха, мадам Сагедье, выглядела растерянной, видя, как увлеченно я мну муслин [24]. Она наверняка задавалась вопросом, что движет мною — желание выделиться или получить более высокое жалованье? Или же — и подумать страшно — любовь к этому проклятому ремеслу? Но старшая портниха знала точно, что хозяйка уважает меня. Все девушки, за исключением Аделаиды, занервничали. Тем более, что наши клиентки желали теперь, чтобы именно я занималась их туалетом. Особенно те, что не блистали красотой. Они говорили, что зеркала в «Модном штрихе» наименее жестокие во всем Париже.

— Пришлите ко мне Розу, непременно Розу!

— Эта девочка — настоящая волшебница.

Сказать, что я была довольна, слыша такие комплименты в свой адрес, значит не сказать ничего.

Каждый день я стремилась узнать что-то новое о любимом ремесле, овладеть ранее незнакомым приемом. Спустя некоторое время я уже могла работать в ритме опытных мастериц. Как и мадемуазель Виктория, мадам Сагедье пришла к выводу, что у меня есть природный дар. Но без работы талант — ничто или почти ничто. Итак, благодаря природной склонности и терпению я овладела искусством украшения, «поэзией моды», как говорила мадам Пагелла. Хозяйке нравилось, чтобы к ее имени прибавляли разные эпитеты, любимыми были: «великая начальница вкуса», «эксперт в вопросах красоты».

Моя жизнь протекала вдали от дома, но тосковать стало некогда: я была постоянно занята проблемами, связанными с работой, жалованьем, жильем, хозяйкой и подругами-ровесницами. Я, конечно, скучала по Аббевилю, но и у Парижа обнаружились свои хорошие стороны. Солнечные воскресные дни я проводила с подругами, и такие встречи быстро вошли у нас в привычку. Было бы преувеличением сказать, что все мы прекрасно ладили, но сидеть вместе на берегу Сены, смакуя припасенную провизию, доставляло нам немалое удовольствие. Пагелла относилась к нашим вылазкам с одобрением. Но она не знала всей правды.

— Нет ничего лучше, чтобы как следует сдружиться, — говорила она.

Воскресенье — это была свобода. Взявшись за руки, мы с Аде поднимались по улице Гурд [25], не торопясь прогуливались по пустынным в это время Елисейским Полям. Мы болтали, болтали без умолку… Слова Аделаиды больше не возмущали меня. Говоря по правде, они восхищали своей дерзостью. Жизнь, мужчины и все такое прочее, говорила подруга, — все это старая песня, тут ей нечего рассказывать. Однако за маской познавшего жизнь человека скрывалась маленькая девочка, которая была такой же страстной мечтательницей, как и я. И голова ее была забита исключительно любовью.

Часто мы доходили до заставы Шелот. Я очень любила это место.

— Тебе еще не наскучил наш «Модный штрих»? — спросила Аде однажды.

Она была готова продолжать работать, но еще не отказалась от мысли когда-нибудь выйти замуж. Я считала, что мы, во-первых, и так неплохо проводим время, а во-вторых, авторитет хозяйки стоит большего, чем власть мужа. Кроме того, мне действительно нравилась моя работа!

Отказаться от замужества не означало, однако, отречься от любви, от ее удовольствий и волнений. Аделаида в этом вопросе неплохо разбиралась. У нее ведь были поклонники… Учтивые юноши в красивых напудренных париках часто заходили в наш магазин. Они ведь являлись главным образом поглазеть на девиц, а не для того, чтобы подобрать себе темляк [26] или ножны. Аде была добрейшей девушкой и очень влюбчивой. Она загоралась от одних только пронзительных взглядов и смелых улыбок, от горячих, проворных рук дворянчиков, бывших в Париже проездом. Моя подруга коллекционировала ухажеров тайком от Пагеллы, которая вовсе не была слепой.

— Эта вертихвостка нагуляет себе сокровище, — жаловалась она время от времени Сагедье.

Но проходили недели и месяцы, а Аделаида оставалась такой же подвижной и стройной. Проворные ножки без устали носили ее то на прогулки с кавалерами, то к мосту Неф, к «фабрикантше ангелов» [27]. Несколько раз я сопровождала Аде. Чтобы уйти и вернуться незамеченными, приходилось дожидаться наступления темноты. Вообще, все надо было делать тайком: продать душу, да еще и заплатить за это десять луидоров [28]. Однажды я решила, что теряю подругу. Она буквально тонула в луже черной крови. После этого чрево Аделаиды осталось пустым навсегда.

Эти повторяющиеся аборты наградили Аде рядом серьезных инфекций, разрушавших ее изнутри, но она была жива, и уже это являлось чудом.

Выйти замуж или продолжить работу — с этим вопросом в конце концов пришлось столкнуться и мне. Я свой выбор тогда еще не сделала. Единственное, в чем я была уверена, — так это в том, что никогда не оставлю Аделаиду, такую хрупкую, хотя она держалась бодро, и такую одинокую, несмотря на стаю ухажеров.

Вскоре Аде, глядя на дю Барри, решила сыграть в благородную графиню.

— Ты думаешь, король найдет меня привлекательной? — спрашивала она жеманно. — Разве я не так же хороша, как эта дю Барри?

Говорили, будто сладострастный Луи XV не мог устоять перед дерзкой округлостью декольте и молодой бархатистой кожей. Впрочем, почему бы и не Аде? Ведь ей легко удавалось вскружить голову любому. Себя, нагруженную принципами, я считала безнадежной. Аделаида смеялась, утверждая, что я, может быть, и имею талант к шитью, но в амурных делах уж точно ничего не смыслю.

В то время девушки из моей мастерской обходились без кюре и замужества, но не без кавалеров. Нравы, которые я строго осуждала, царили, впрочем, повсюду. Я видела в этом грех и разврат, но, как и все, привыкла. Ведь я тоже дышала легкомысленным воздухом нашего века и моды.

Из скромности я всегда прятала личную жизнь от посторонних глаз. Поэтому современники, недолго думая, обозвали меня старой девой и лесбиянкой, а я не была ни той, ни другой.

Какая пора может быть чудеснее времени первой любви?! Мне нужно вернуться в те годы, чтобы рассказать об этом. Они ушли безвозвратно, и я этим вполне довольна. В молодости мы не способны видеть реальность, принимаем демонов за ангелов и удивляемся, почему мы так несчастны. Нелепо верить, будто существует волшебный башмачок, который с первой же попытки подойдет к ножке. Я считаю, что все это чудеса.

На самом деле с моим «первым башмачком» я встретилась очень скоро.

Почти сразу после приезда в Париж.

Этот мужчина сразил меня своим шармом. За ним закрепилась репутация человека ненадежного, но он был красив, как ясный день… Разве можно устоять перед молодым высоким мужчиной с каштановыми волосами и горделивой осанкой?

Белльман-Ноель… Все-таки не бывает красивого имени и внешности одновременно. Красавец снаружи, урод внутри. Полная противоположность моей славной вороне из Аббевиля.

Вначале возлюбленный называл меня «мое сердце», «моя королева». Я хранила все его письма. Для чего, хотела бы я знать?.. Эти послания были такими же лживыми, как и его губы, слишком уж большими, как его ноги, его руки, как он весь.