Модистка королевы

Париж был изнуряюще многолюден. В любое время, в любом месте спешили, толкались толпы людей. Даже во время обедни! И бесконечное число улочек, тесных, без тротуаров, вечно покрытых грязью, даже в богатых кварталах. Приходилось с боем отстаивать перед всадниками свое право пройти по улице. Почему-то эти люди, восседая на огромных лошадях, чувствовали свое явное превосходство. Небольшие экипажи тоже были настоящим кошмаром. Молодые безмозглые наездники, управляя грязными каретами, гнали коней во всю прыть. У меня был выбор: скончаться, будучи раздавленной на месте, или умереть от стыда, представ перед клиенткой грязной с головы до ног.

Этот город просто плевал на вас. Он кишмя кишел мрачными личностями: обыкновенным прохожим приходилось выбирать одежду и чулки такого цвета, на котором меньше всего заметна грязь, проще говоря, черного, что придавало всем унылый вид.

Но главная опасность таилась не в этом. Париж был беспощаден к слабости и нищете; он неумолимо уничтожал маленьких простофиль, только что приехавших из деревни, таких, как я.

Тем не менее я привыкла к новой жизни и мало-помалу стала наслаждаться большим городом, который каждый день преподносил мне сюрпризы. Париж был спектаклем, таким же прекрасным, как «Ифигения в Тавриде» [18] или «Деревенский колдун» [19]. В один день я заметила мужчину, идущего по воде, в другой — мальчишку, который рыл землю, как крот! На третий я увидела умную собаку, которая играла в карты, и даже змею с двенадцатью лапами и растроенным языком! Разве можно тут умереть от скуки?!

У меня было любимое местечко рядом с Мостом Шанж, которое я обнаружила во время одного из походов к клиентке «Модного штриха». Оно напоминало мне бухту реки Соммы и ее красивые извилистые берега. Я часто ходила туда прогуляться по воскресеньям с моей новой подругой.

Я делила комнату с Аделаидой Ланглад, очаровательной блондинкой с ясными глазами и бледным личиком, которое напоминало мне моих сестер Марту и Катерину. Она тоже недавно поступила на работу в «Модный штрих», с легким сердцем покинув пансион, где добросердечные монахини пытались обучить ее пению, танцам, истории и географии, то есть всем тем прекрасным вещам, которых я не знала и которые с радостью бы изучила. Аделаида же с ненавистью вспоминала годы, проведенные в пансионе. Она говорила, что там запрещали все. Девушкам приходилось вставать ни свет ни заря, рано ложиться, носить мрачную одежду. Их держали на коротком поводке и в ежовых рукавицах.

— Нам запрещали смеяться, петь, бегать и даже смотреть в глаза взрослым, представляешь, какой ужас? — рассказывала мне Аделаида. — Пансион — это тюрьма. Ты даже представить себе этого не можешь!

Я не просто могла себе представить тюрьму, я знала ее, поскольку родилась по соседству с этим мрачным пристанищем узников!

Я познавала Париж и парижан. Я познавала моду, настоящую, столичную. Это было так сложно! Для меня, не имевшей достаточного опыта, даже запомнить названия туалетов стало настоящим подвигом. Утренний наряд, вечерний наряд, наряд для церкви, наряд для приема гостей на обед, наряд для исключительных визитов, для визитов повседневных, наряд для двора, для театра, для бала, для охоты, для верховой езды, обеденный наряд, для приема религиозных гостей, для венчания, крестин, похорон… этот список не имел конца. Да и мог ли быть у него конец? Для элегантных людей предусмотрены туалеты на все случаи жизни. Кроме того, необходимо подстраиваться под модные в каждом сезоне ткани и цвета.

Уже тогда я была уверена в двух или трех вещах. Чтобы стать мастером в области моды, надо обладать зоркими глазами, ловкими пальцами и проворными ногами: чтобы бегать по городу, разнося клиенткам готовые туалеты. Необходима и очень хорошая память, чтобы держать в голове все эти немыслимые названия…

Нужно было многому научиться — и я училась. Моде, швейному мастерству, жизни — всему тому, о чем не пишут в книгах, но о чем перешептываются днем в ателье и вечером, перед тем как заснуть. Я не знала ничего из того, с чем пришлось столкнуться в новой жизни: ни манер, ни нарядов, ни разных историй и скандалов. Я продевала иглу, перепрыгивала потоки грязи на улицах, как ослик, нагруженная многочисленными коробками, не забывая прислушиваться и смотреть во все глаза. Я жаждала всему научиться, все узнать.

Глава 3

Проходили месяцы и годы, которые не были для меня особенно счастливыми. Но, говоря по правде, неудачными их тоже назвать нельзя.

Так кем же я была? О чем мечтала? По-моему, в то время я не думала ни о чем, кроме работы. Будни в ателье были изнуряющими, но я обладала завидным здоровьем, и тяжелый труд не пугал меня. Я работала допоздна, охотно помогала старшей портнихе и Пагелле, тем более, что ночные забавы втайне от хозяйки не приходились мне по вкусу. Некоторые девушки, которых называют беглянками, сердились на меня за это. Они безуспешно звали меня поучаствовать в их проказах.

Я не осуждала подружек, но чувствовала, насколько сильно от них отличаюсь. Гулять с кем попало (главное, чтобы прическа была модной), играть в «Венеру» или в «Софи-красивое тело» со стариками, развратными и больными, — спасибо, нет. Некоторые испытывают, вероятно, слабость к подобным извращениям, но я не из их числа.

Моя новая жизнь почти ничем не походила на прежнюю, но все казалось мне скорее естественным, если не считать насмешек некоторых девушек. В то время я была убеждена, что таковы все парижанки. Говоря начистоту, я считала их злыми. Вначале мои манеры, неопытность, акцент и даже имя вызывали у горожанок лишь презрение.

Их презрение я переживала молча. Я знала, что нельзя демонстрировать свое душевное состояние, что нужно прятать обиду. Я знала также, что должна приспособиться к новому положению. В первую очередь я изменила имя, данное мне при крещении. Пагелла находила его слишком заурядным.

— Это вульгарно, — говорила она с плохо скрываемым отвращением.

Часто в ателье девушки, смеясь, перекидывались шуточками, имитируя мой акцент, который был довольно сильным и резал им ухо. Провинциальная интонация и устаревшее имя смешили их до слез. В доме, который кичился привилегией обслуживать французский и испанский двор, старинные имена вышли из моды. А ведь они должны были ласкать слух как самая нежная колыбельная Беркана. У большинства девушек имена были иностранные, модные, очень изящные.

— Как вы находите имя Оливия? А Шарлотта? — неутомимо помогала мне в моих поисках Пагелла.

И хотя я не приходила от них в восторг, тем не менее старательно держалась принятых в ателье правил, потому что так было нужно. В результате Марии-Жанне пришлось исчезнуть.

В то же время я всеми силами старалась избавиться от акцента, понимая, что с ним далеко не уйти. Хорошие манеры и красивое имя имели огромное значение. То, как меня станут называть, должно нравиться не только Пагелле. Я хотела, чтобы мое новое имя было простым и нежным, как бархат, и я нашла его — Роза!

— Вот это уже лучше, — одобрила хозяйка.

Имя «Роза» понравилось Аделаиде, даже остальные девушки согласились, что оно изящнее моего старого и не такое простоватое. «Мадемуазель Роза» — так стали называть меня клиентки. Им понравилось это красивое имя. Как мало было нужно, чтобы изменить отношение ко мне парижанок, подумала я. Ведь бывают намного более серьезные самоотречения. Новое слащавое имя подняло меня в глазах окружающих, повысило мой престиж. Присвоив столь привлекательный ярлычок, я без труда стала своей в большой семье работниц дома мод.

Конечно, нужно было продолжать учиться. Узнать, что такое тракенар [20], научиться обращаться с шенилью [21], с компером [22], с «корзинами» для платья и маленькими бономами [23].