Серое, белое, голубое

— Мы подъезжаем к Ноллендорфплац, — неожиданно раздался голос Биргит.

Я подняла голову. Это четкое сообщение привело меня в чувство. Куда бы меня ни занесло воображение, сколь бы долго я ни отсутствовала, сейчас я встряхнулась, приняв более удобную позу, и заметила в машине бледные лучи послеполуденного солнца. Я взглянула в окно. Вон театр, станция метро и дома, фронтоны которых украшают балкончики с гнутыми металлическими решетками. Они располагались вокруг площади, как раз на пути к вокзалу. Ага, вот я и приехала! И гроза кончилась.

Трое моих попутчиков тоже заметно приободрились. Мими легонько постукивала кончиком сигареты по ногтю большого пальца, Вальтер поднес ей горящую спичку, Биргит сказала: «Вы только посмотрите…»

По колено в воде, что хлестала из канализационного колодца, стояла и пела группка Божьих странников. Нищенка в намокшей юбке, облепившей икры, рылась у себя в сумке, пытаясь что-то найти, и вот достала кожаный дорожный несессер. За стойкой крашенного красной краской буфета мужчины пили пиво и ели колбасу с кетчупом, а за ними неотрывно наблюдали сбившиеся в стаю вымокшие под дождем овчарки. Возле тротуара затормозило такси, оттуда вышел мальчик, который с таинственным видом прижимал к себе какой-то футляр темно-фиолетового цвета.

Мы наблюдали молча, все четверо, за тем, как ведут себя люди, которые, в отличие от нас, не клюют носом, а, напротив, поддерживают оживленную беседу. Мы составляли единое целое, полностью, на сто процентов, — мы будем вместе, все как один, философствовать, обиженно молчать, буянить или смеяться. Который час? Проезжая мимо магазина часов, мы все дружно оглянулись: без пяти пять.

Кляйстштрассе. Кафе «На том свете». В этом зале, освещенном неоновыми огнями, мы не раз сидели с Вальтером за рюмкой. Заведение не закрывалось всю ночь, кого мы там только не видали: журналисты и алкоголики, билетерши и кондукторши, парикмахерши и бармены. Позавчера к нам за столик подсел некий поэт, он милостиво согласился выпить за наш счет кофе с ликером, а потом взялся читать из своих произведений.

— По-моему, это было трогательно, — ни с того ни с сего сказал Вальтер. Он прочитал мои мысли.

В тот же вечер, только позднее, из публики неожиданно поднялись двое музыкантов, никто не видел, как они вошли, они были завсегдатаями кафе. Выключили музыкальный автомат — на долю секунды возникло неловкое молчание, потом зазвучала музыка, гармоника и банджо, — посетители сорвались с мест, каждый стал шутки ради хватать соседа и кружить его в некоем подобии вальса под тягучие, томительные, одинокие звуки забытого шлягера… Вальтер, мужчина за сорок лет, делает в танце короткие шаги. У него затуманенный взгляд профессионального фотографа. В его профессиональную экипировку входят усы и кожаная куртка.

— Магда…

Мими пристально смотрела на меня, покусывая губу. Она шевелила пальцами левой руки, но так и не могла решить, что бы пересчитать. Я махнула в сторону окна.

— Гляди. «Европейский центр». Мы почти доехали.

Мгновение мы обе смотрели на розовую звезду концерна «Мерседес», вращающуюся на своем бетонном основании.

Мы припарковали машину. Вышли. Перед нами было здание вокзала и ступеньки, которые Мими пересчитала все до одной: их оказалось восемь. Поезд, который должен был доставить меня в Восточный блок, стоял, готовый к отправлению, на первом пути. Я попрощалась, вся в слезах. Когда прозвучал гудок и состав пришел в движение, маленькая светловолосая Мими в неправильно застегнутом плаще побежала по перрону, что-то крича вдогонку, и мне вдруг бросилось в глаза, как разительно она похожа на мою мать.

Должно быть, что-то стряслось. Поезд снова стоял. Я не знала, как поступить. Мне не хотелось лишний раз вылезать из постели.

Мы уже много часов провели на границе. Мой паспорт неоднократно проверяли. Женщина в расстегнутом форменном пиджаке без тени сострадания обшарила простыни, мои босые ноги, пристально рассмотрела мое сонное недовольное лицо. Когда эта ведьма удалилась, поезд, похоже, снова пришел в движение, поэтому я закрыла дверь своего купе на задвижку. Хо-хо, едем в Голландию, если повезет, до Нюрнберга можно будет поспать. Я сняла с себя платье и снова улеглась. Было два часа ночи, но проехать ничтожное расстояние от Праги до западногерманской границы оказалось делом весьма нешуточным.

До моего слуха доносились тревожные звуки. Они зарождались где-то вдали, медленные, тихие, угрожающие, такие звуки всякий узнает нутром, поневоле обеспокоится даже тот, кто незнаком с тайным языком глухой стены и тюремной двери с бесшумным запором. Гулкий топот сапог. Жаркое дыхание собак, которых держат на поводке. Я подлетела к окну и закатала вверх штору.

На улице туман. Поезд остановился на плавном повороте. Вагонов было так много, что я не могла разглядеть ни первого, ни последнего. Правда, метрах в ста от себя я различила освещенное прожекторами здание, над входом в которое виднелось название населенного пункта. Помезье. Еще я увидела в тумане группу мужчин и женщин в форме, с собаками на коротком поводке, маршировавших в сторону поезда. Я быстро надела туфли, платье и плащ.

Хочу домой, подумала я. Шум приближался. Не хочу, чтобы кто-то или что-то меня задерживали. Из соседнего купе раздавались приказы на языке моего отца, который я понимала с трудом. Теперь, раз уж я решила вернуться домой, я спешу. Дверь в мое купе открыли рывком.

Вообще-то все это было смехотворно. Они кого-то искали — преступника, врага государства. Неужели они в самом деле думают, что подобный субъект сидит в ящике под спальной полкой? Они постучали прикладами автоматов по потолку, обшарили незанятые верхние места. Ползая на коленях, исследовали пол. Когда все удалились, я вспомнила, что уже видела лицо той женщины, она бросила на меня ничего не выражающий взгляд, я еще обратила внимание, что теперь пиджак на ней был застегнут.

Я стояла у окна, сна ни в одном глазу. Мимо проплывала ничейная земля. Я увидела наблюдательную вышку, яркие прожектора, деревянные настилы с оградой из колючей проволоки. За перелеском показалась следующая станция. «Ширндинг», — прочитала я на табличке, это уже была Германия. Интересно, какой меня увидел одинокий дежурный, стоявший на платформе? Наверное, я показалась ему привидением со стиснутыми зубами. Женщина возвращается домой, несколько дней назад ее вдруг что-то кольнуло, возник неясный душевный подъем — не пришло ли время, — но теперь, после того эпизода на границе, она с упорством маньяка, которому чуть было не подставили подножку, одержима одной-единственной навязчивой мыслью: черт побери, я еду домой!

Перед глазами проплывали лиственные и хвойные леса, освещенные солнцем долины и обнесенные изгородями фермы. Несмотря на ясную июньскую погоду, на лугах было мало животных. Я приближалась к родному дому. Из Праги добиралась на поезде. Затем автобус доставил меня в глубь Моравии. Чем ближе подъезжаешь, тем яснее вспоминаются цвет и свет родной деревни. Больше всего меня радовали первые лучи солнца, утром, когда оно еще только восходит из-за холмов, мне было в ту пору лет пять или шесть. Дорога взбирается в гору. Ты замечаешь, что не слишком внимательно смотришь на ряды буков, на кукурузные поля, на огромную страшную кучу сельскохозяйственных отходов, возможно, не подошло еще время узнать, как идут дела. Лучше зайти вначале в кабачок, который, как ты наверняка помнишь, расположился в самой высокой точке села, там, где сходятся три проселочные дороги и где летом на площадке традиционно разжигают огонь и начинают праздники. Во время этих праздников ты стоишь под открытым небом пронзительно-розового цвета и не можешь глаз отвести от живых петушков, которые торжественно приплясывают под звуки волынки на украшенных лентами столах…

Автобус остановился на вершине холма. Не успела я со ступенек сойти, как уже увидела — вон он, стоит трактир «Гостинец на выгледеш». Это название, которое я и выговорить-то не могла, затронуло во мне какие-то струны. Я осмотрелась кругом и засмеялась. Гостиница «На смотровой площадке». Гостиница «На смотровой площадке». Разве это не смешно? Фасад выходит на обсыпанное со всех сторон щебенкой бетонное зернохранилище, из боковых окон вид на бензоколонку. Я толкнула входную дверь — она оказалась заперта. Тут я обнаружила написанную от руки бумажку с каким-то сообщением.