Серое, белое, голубое

Когда неделю назад я предъявила в аэропорту Квебека свой паспорт и сняла с ленты-транспортера большую желтую багажную сумку, то почувствовала, что мое путешествие прошло слишком быстро. Минимальной оказалась линия водораздела между моим прошлым в Севеннах и настоящим, которое составляли Квебек и Гаспе — места, где прошли мои девические годы. Я решила немедленно отыскать место для ночлега. «Такси!» — прокричала я. На улице уже сгущались сумерки. По дороге в пансион (я назвала первый пришедший мне на ум) я закрыла глаза и не смотрела на мелькающие за окном освещенные улицы и площади, старые дома, стены старой крепости и здание Гранд-Театра — главного театра города, где я когда-то училась и который знала как свои пять пальцев. Здесь можно до глубокой ночи посещать кафе и рестораны, танцевать, участвовать в уличных шествиях зимой во время карнавала. Соревнуясь с другими спортсменами, плыть на каноэ по реке среди льдин… Завтра, подумала я и зарегистрировалась в книге постояльцев пансиона, взяла ключ из рук красивой загорелой женщины, поднялась по лестнице, до блеска натертой мастикой, открыла дверь и увидела постель с белыми простынями, приготовленную для меня в комнате, где кто-то предусмотрительно задернул жалюзи. Ах, как хорошо! Я кинулась на нее плашмя, раскинув руки и ноги.

На следующий день я взялась за телефонную книгу. Захотелось навести справки о моих старых друзьях. Но за семнадцать лет люди обыкновенно меняют имя и адрес. Я попыталась дозвониться Алетте, Джонатану, Лизе… да, особенно мне было интересно узнать про Лизу, раздосадованная, я вдруг ощутила острую тоску по ней, какой-то незнакомый голос называл имя, другой — другое, нет, Лизу никто не знал, я продолжала настаивать: «Ну как же, Лиза, девушка с коричневыми курчавыми волосами, мягкими, как у верблюда, кроткая…» Затем я набрала номер, который, по моему разумению, мог принадлежать моему другу Теренсу, — никто не взял трубку, — наконец я дозвонилась его матери.

«Милая Магда, как хорошо, обязательно приходи к нему в гости, он преподает французский, его жена психолог, у них два мальчика, мои любимые внуки. Кстати, у него сегодня день рожденья!»

Погода была отличная. Я гуляла по извилистым улочкам городка, построенного в семнадцатом веке, а в середине дня заказала себе на обед в кафе блюдо из рыбы и выпила добрую толику сухого белого вина. Затем ноги сами понесли меня дальше, в парке играли дети и двигались по дорожкам хорошо одетые женщины, которые, проходя расстояние от одного выхода до другого, смотрели прямо перед собой, — они шли на работу. Я поднялась по ступенькам к Цитадели, спустилась к деревянному мостику Террасы Дюфферан, где уселась на одну из скамеек с видом на реку, чтобы на свободе почувствовать себя жительницей этого городка, женщиной, у которой интересная работа, муж — преподаватель французского языка, в него она была когда-то по-настоящему влюблена за его синие глаза, завидный аппетит, песни, которые он распевал за рулем, и доброту (однажды он взял ее окоченевшие руки и засунул их себе глубоко под свитер, где было тепло).

— Вам звонил какой-то господин, — сказала хозяйка пансиона, когда я вернулась. — Он просил вас позвонить ему вот по этому номеру.

Полдесятого вечера. На улице Сен-Жан передо мной широко распахнулась дверь. Теренс! — пошли объятия, и сразу следом за тем я очутилась в празднично убранной гостиной, где среди пиджаков и декольте увидела лица Алетты, Джонатана и Лизы. Так вот вы где, оказывается! Я прижалась щекой к щеке Лизы, ее шоколадная рука тихонько похлопывала мою… Лиза, ты совсем не изменилась… Я с удивлением отметила, что время пощадило и Джонатана, и Алетту, и некоторых других моих друзей, лишь Теренс, как мне показалось, немного раздался, что его ничуть не портило, вовсе нет, он был в небесно-голубой рубашке. Теренс подвел меня к своей жене, тоже весьма упитанной, она была само радушие. Я согласилась на той же неделе прийти к ним на ужин, муж и жена переглянулись и тут же принялись с серьезным видом обсуждать меню. Меня ждут артишоки, палтус со сливочной подливкой и соленые тартинки с бенедиктином.

— Чем вы зарабатываете себе на хлеб? — спросила я вдруг, ни с того ни с сего, как полная идиотка, того мужчину, рядом с которым я затем случайно оказалась.

Он представился:

— Мишель Туссен. — И, поклонившись с подчеркнутой вежливостью, сообщил, что работает в лаборатории астрофизики.

Что-что? Астрофизика? Астрономия? Так, значит, передо мной человек неба, наблюдатель звезд, изучающий синюю бескрайнюю равнину, которая размером в тысячи миллионов раз больше, чем могут вместить в себя наши зрачки… Габи!

— Так вы работаете в обсерватории?..

Я изучала лицо астронома, а в мыслях передо мной возникло совсем другое существо — мальчик с оттопыренными ушами и глазами, похожими на плоские коричневые камешки.

— Университет уже мало использует старую обсерваторию, — сказал Туссен.

Я видела, как он рос, этот малыш, как раскачивался, перебирал пальцами, размахивал руками, смотрел всегда в сторону, — эта ночная птичка, не терпящая прикосновений к своим перышкам. Примостившись на одном краю тьмы, он смотрит в подзорную трубу на что-то по другую сторону пространства, ему неважно, что его внимание сосредоточено только на одном: узнать, каковы его координаты в бесконечности. Я подсовываю ему великолепный журнал. Взгляд невменяемого скользит по моему лицу.

— Почему не использует? — спрашиваю я собеседника.

— Судите сами. Огни города, загрязненная атмосфера, малое число ясных ночей в этой части света.

И он рассказал мне, что канадцы совместно с французами построили обсерваторию на Гавайях. Однажды он проводил там исследование, да-да, именно там, на многокилометровой высоте, в разреженном воздухе на Мауна-Кеа, это было страшно. Проведя там несколько дней за телескопом, управляемым компьютером, с которым не сравнится никакой человеческий глаз, он спустился вниз с горы на вспомогательную станцию, все еще достаточно далеко от обитаемого мира, и целый день, кто бы к нему ни обращался, не отвечал ни слова.

— У меня в глазах потемнело, — произнес он, и я заметила по нему, что он все еще под впечатлением. На меня смотрел худой симпатичный мужчина с глубоко посаженными глазами. — Ну, да ладно, давайте я лучше схожу и принесу вам и себе еще по стаканчику.

Чуть позже он пообещал сводить меня в старую обсерваторию. «Вы увидите, зеркальный телескоп с 35-сантиметровым фокусом по-прежнему в полном порядке».

«Зеркальный телескоп по-прежнему в полном порядке». Так он, кажется, выразился? Какая скромность! Это было — Боже правый! — просто бесподобно! С обитого кожей кресла на четырех колесиках — его спинка была установлена при помощи рычага под углом в сто градусов к сиденью — я из положения полулежа смотрела в светло-зеленый цилиндр 35-сантиметрового телескопа Шмидта на небо Северного полушария… этот купол… эта фиолетовая стена с точечками на ней, какие знакомые точки, но здесь не только это, здесь целое действо разворачивается: ленты туманностей, темные, похожие на реки пятна и на их фоне шесть бело-голубых факелов.

— Плеяды…

Было уже далеко за полночь, темно как в могиле, когда Мишель Туссен отворил передо мной дверь обсерватории. Безмолвный зал. Столб, соединяющий все этажи, служит опорой телескопу. На глаза мне попалась книжная витрина.

— О! — Я обнаружила написанную моим проводником научную работу.

Когда Туссен предложил мне в подарок экземпляр его изданной на английском книжки «Формирование галактик», я сказала: «Да-да, конечно, огромное спасибо» — и попросила об одной маленькой любезности: «Пусть из вашего университета отошлют книгу по такому-то адресу». Я назвала фамилию адресата, улицу и номер дома на голландском побережье. Габи. Звуковой образ его имени прочно сидел у меня в мозгу, до боли знакомый, он продолжал стучать в висках даже тогда, когда, поднявшись на три лестничных пролета, я села в кожаное кресло, а Туссен у меня за спиной с помощью механического устройства на двух колесиках отдернул полог и стало видно небо. Габи.