Роза для дракона (СИ)

Мне стыдно перед всеми: перед собой, перед Роззи и, конечно, перед тобой. Если сможешь, прости меня. Если хочешь, посмотри мне в глаза. В последний раз. Завтра я улетаю. Но не буду называть адреса для писем, не найдут меня совы.

Просто поверь. Так нужно. Потому что здесь, рядом с вами, я умру от собственных чувств. Стыда и любви.

Лили».

Он закрывает на ключ гостиничный номер и сдает его без намерения вернуться вновь. В руках только папка с документами и маленький чемодан – все, чтобы начать новую жизнь. Вдали от того, что разрушено непонятно кем, но не без его участия. Скорпиус не знает, что будет делать дальше. Ясно только одно: ему нужно встретиться с отцом. Но сначала он поговорит с Лили. Потому что ему еще хотя бы один раз нужно посмотреть в её глаза.

Близко.

Он снова предлагает ей руку и приглашает на танец. Там, где очень людно, и их легко может увидеть кто-то из знакомых. Скорпиусу все равно, а Лили прячет ладони в длинных вытянутых рукавах, зажимается.

– Почему? – спрашивает он.

– Что «почему»?

– Ты хотела меня увидеть, а теперь, будто тебе и сказать нечего.

Она тогда долго смотрит на него: драгоценным изумрудом светится печаль в ее глазах. Несколько волосинок упало на лицо и щекочут, раздражают, но Лили, кажется, не замечает этого.

– О чем можно говорить, если я сказала тебе все еще в Петербурге? И говорила еще раньше – в Хогвартсе. Несерьезным тоном. Надеясь на ответное признание в форме шутки, когда в сердце все тяжело и серьезно.

– Так и есть.

И хотя эти слова призваны успокоить ее, она съеживается еще больше и становится похожей на вытащенную из-под дождя кошку.

– А как же Роззи? Она моя сестра! Родители, тетя Гермиона и дядя Рон? Мне даже представить трудно, какой это будет скандал.

– Роза не любит меня. Я знаю. А я… никогда ее не любил.

Это звучит жестоко, как если бы гигантский стеклянный шар луны вдруг упал бы на землю и разлетелся на тысячи острых осколков. Так и есть. Они на ее лице, устах, они причиняют ей боль, и Скорпиус убирает их собственными губами. И понимает, что это просто соль. Слезы.

…

Они засиживаются в кафе допоздна, и на деликатный кашель бармена Скорпиус лишь резко возражает:

– У вас на дверях табличка: «Работаем до последнего клиента».

– Не нужно, Скорпиус, – Лили легонько тянет его за рукав.

– Простите, сэр, – немедленно извиняется мужчина. – Просто моей жене нездоровится. И я так хотел вернуться пораньше.

– Хорошо, – неожиданно улыбается Скорпиус, – простите. Я бываю несдержан. Можно, пожалуйста, счет?

Они идут по улице молча, избегая слишком освещенных мест.

– Думаю, тебе пора домой. Уверен, что родители будут волноваться.

– А ты? Куда отправишься ты?

– Не знаю. Сниму номер в гостинице. Ненадолго. Всего на пару дней. Потом меня ждет новая поездка. А потом я снова вернусь. Так будет всегда.

– Ты можешь остановиться у нас дома.

– Думаю, твои родители не придут в восторг от такой блестящей идеи.

– Ты можешь спать в комнате Джеймса, – не слушает его девушка. – Он давно не живет с нами. Я как раз прибралась там недавно.

– Лили! Что скажут мистер и миссис Поттер?

– Понятия не имею, что скажет отец. Он в отъезде. А мама… мама сначала расстроится, а потом поймет… если с ней откровенно говорить, она всегда и все понимает.

– Тогда тебе придется оставить нас с миссис Поттер наедине, прямо за завтраком.

Она не смеется, но Скорпиус чувствует улыбку, озарившую лицо Лили, когда она кладет голову на его плечо.

– Ты настоящий садист. Утром мама готовит оладушки, и я не переживу, если пропущу завтрак.

– Мы будет завтракать со всеми почестями, оладушками, но не у тебя дома. Предлагаю корзину для пикников и какую-нибудь маггловскую крышу.

– Ну, зачем же маггловскую? Крыша миссис Розмари будет куда как экстравагантнее. Ставлю десять галеонов, что она нас даже не заметит.

…

Они шли и шли по улице, соединив руки. Запястье Лили царапал обручальный браслет Скорпиуса, который тот так и не решился снять. Ей было стыдно, но в то же время как-то странно. Она ощущала собственную правоту, как никогда ранее, ведь Скорпиус и она всегда должны вот так ходить за руку по ночному городу. Жаль, что правда эта открылась только сейчас.

Скорпиус гладил тыльную сторону узкой ладони большим пальцем и сомневался во всем. Кроме того, что держит за руку ту, которую любит.

====== Самый громкий крик — тишина ======

Сын! Если я не мертв, то потому

что, связок не щадя и перепонок,

во мне кричит всё детское: ребенок

один страшится уходить во тьму.

Сын! Если я не мертв, то потому

что молодости пламенной — я молод —

с ее живыми органами холод

столь дальних палестин не по уму.

Сын! Если я не мертв, то потому

что взрослый не зовет себе подмогу.

Я слишком горд, чтобы за то, что Богу

предписывалось, браться самому.

Сын! Если я не мертв, то потому

что близость смерти ложью не унижу:

я слишком стар. Но и вблизи не вижу

там избавленья сердцу моему.

Сын! Если я не мертв, то потому

что знаю, что в Аду тебя не встречу.

Апостол же, чьей воле не перечу,

в Рай не позволит занести чуму.

Сын! Я бессмертен. Не как оптимист.

Бессмертен, как животное. Что строже.

Все волки для охотника — похожи.

А смерть — ничтожный физиономист.

Грех спрашивать с разрушенных орбит!

Но лучше мне кривиться в укоризне,

чем быть тобой неузнанным при жизни.

Услышь меня, отец твой не убит.

Стихи И. Бродского

К огромному облегчению Драко Роза все же засыпает ближе к рассвету. Сам мужчина лежит, не смыкая глаз. Не смог, когда с губ девушки сорвалось: «А что теперь? Как жить дальше?» Время, остановившееся на одну ночь, набирает ход стремительно, догоняет собственный график, а может быть, зло усмехаясь, пытается обогнать само себя.

Сквозь окно настойчиво пробираются первые лучи утреннего солнца, и тогда, осторожно освободив руку, Драко встает с кровати, чтобы опустить тяжелые шторы, накинуть халат и осторожно коснуться губами теплой макушки. Она спит, свернувшись в клубочек, подтянув колени к подбородку. Роза смотрится такой крошечной, теплой среди белых айсбергов подушек и одеял. Он осторожно прикрывает ее плечи, снова касается губами волос и обещает шепотом: «Я скоро вернусь».

…

Октябрь словно извиняется за расхлябанность и хулиганство своего младшего брата — сентября. Облысевшие раньше времени деревья качают тонкими руками ветвей, будто прощаясь с последними погожими деньками. Солнце улыбается из-за туч широко и беззаботно, но Драко кутается в мантию, силясь побороть дрожь, овладевшую телом. Мысли обрывочны, и если вчера то, что происходило в голове, он считал страхом, то теперь к этому чувству прибавилось множество других, далеко не веселых. Если накануне Драко думал только о пропавших документах, то теперь эта мысль была отодвинута куда-то на задворки сознания, более насущными, как оказалось, проблемами.

Мужчина размышляет о Розе и о сыне. О том, что натворил (да, в этом Драко целиком и полностью винил себя). А еще он понимал, что отдать Розу теперь не сможет. Ни сыну, ни Богу, ни черту — никому.

Уже сидя в кабинете и пытаясь отогреться у камина, он думал, что не знает, сколько времени документы отсутствуют в сейфе и, что если кража произошла не вчера, почему вор до сих пор не дал знать о своих требованиях? Мозг нашел удобную платформу, оттолкнувшись от которой, стало возможным оставить рассуждения об этой проблеме «на потом» и углубиться в тему более волнующую. Драко извлек из стола чистый пергамент, новое перо и принялся писать.

Буква цеплялась за букву легко и ладно, подкрепляя его уверенность, в верности принятого решения. И он уже поставил точку под собственной подписью, как вдруг, в дверь, разделяющую кабинет и приемную, раздался громкий стук. Гулко. Отвратительно громко разнесся этот звук в утренней тишине, а секунду спустя на пороге появился Скорпиус, и выглядел он совершенно неважно. Пробившаяся еще пару недель назад щетина теперь уверенно трансформировалась в негустую, но неприятную бородку. Это было семейной особенностью Малфоев, передававшейся от отца к сыну, а потому старшие, понимая, что такая растительность выглядит не элегантно, регулярно и гладко брились…