Марджори в поисках пути

Официант поставил перед ними бифштексы. Марджори сказала:

— В «Рипле» такого не подают. Господи, мясо! Стадо свиней может забастовать, но актриса-практикантка бастовать не осмелится. По большей части мы жили на арахисе и шоколадках «херши». Ммм! Какие булочки! Вкуснятина! А там на завтрак такие булочки давали — как из каменоломни, холодные, корявые, твердые, зубы сломать можно. Я не преувеличиваю, Уолли. Укусишь такую булочку, и на ней кровь остается. Впрочем, хватит. Отличный бифштекс.

— Так хоть какие-то роли тебе перепадали?

— Крохи, да… — Она вытерла рот салфеткой и зашлась в приступе кашля. — Черт, думала, все прошло, целый день не кашляла. Моррис был просто возмущен, когда услышал мой кашель. Он ведь доктор, знаешь. Это было в субботу во второй половине дня, и я лежала в постели, думала, отлежусь, чтобы во время спектакля не кашлять. В тот вечер я должна была работать билетершей. Моррис сказал мне: если ты встанешь с кровати, я с тобой разговаривать перестану. А когда он увидел, что я пришла в театр в вечернем платье с голой спиной, он сделался красный, как рак. Потом мы с ним здорово поругались. Он обозвал меня дурой, сказал, что меня просто надули, и тому подобное. Ну а я, щеголяя голой спиной, назвала его мещанином. Но он был совершенно прав. Знаешь, всего пару дней назад я выяснила, что Элизу я играть вряд ли смогу. Роль обещали еще в июне одной девушке, Салли Трент, знаешь, такая блондинка, которая сыграла ту потрясающую сцену в последней пьесе Кауфман. У меня нет ни одного шанса. И никогда не было. Ох, Уолли, как не хотелось мне оставлять папины деньги в жирных лапах Клиффа Раймера! Если увольняешься, тебе ничего не возмещают. Но я все продумала. Я найду работу, хоть полы скоблить, а папе деньги верну.

— Раймер хорошо устроился, — сказал Уолли. — Без рабынь он никогда не останется, как ты считаешь? Не важно, скольких людей он лишил надежды, на следующий год подрастет новая поросль девушек, готовых умереть, но попасть на сцену.

— Это точно. Ноэль называет это тропизмом девушек среднего класса. И, пожалуй, он прав. Я думаю, девяносто процентов ребят в «Рипле» такими и были — существа, которые повинуются тропизму. Да чего греха таить, я и сама такая же. Кстати, я все-таки была Марджори Морнингстар.

— Поздравляю.

— Спасибо. У меня в доказательство есть шесть афишек. Хотя на трех из них я билетерша.

— Как поживает Ноэль? — спросил Уолли, аккуратно разливая кофе.

— Прекрасно.

— Он, кажется, в Мексике?

— Да.

— Есть что-нибудь от него?

— Конечно.

— Долго он там собирается пробыть?

— Понятия не имею. Думаю, пока не спустит весь свой гонорар за «Старое лицо луны».

Они помолчали. Уолли снова спросил:

— А что это за разговоры насчет его отъезда в Голливуд?

С изумлением в голосе, которое она попыталась скрыть, Марджори переспросила:

— В Голливуд? Это для меня новость.

— Он написал Гричу, что принял предложение работать в Голливуде. Он поедет туда, когда Мексика ему надоест.

— Какая прелесть.

— Странно, что он тебе об этом не написал.

— Странно? Почему?

— Марджи, ты что, порвала с Ноэлем?

Марджори отпила кофе.

— Там и рвать было нечего, Уолли. Ноэль Эрман — всего-навсего милое привидение. Его то видишь, то нет. Я прекрасно провела с ним время и ни о чем не жалею. Но он растаял в воздухе, испарился, во всяком случае, для меня, и правильно сделал. — Она вдруг замолчала, с удивлением глядя, как Уолли достает из кармана пачку «Лакки Страйкс». — А куда же подевались «Кул»?

— Не знаю. Это, наверно, потому, что я закончил колледж. — Зажег сигарету он тоже не так, как раньше — воровато, сгорбившись. Сейчас он чиркнул спичкой и затянулся. Она отметила также, что глядит он прямо на нее, а не в потолок или на скатерть. — Мардж, а почему ты не вернулась в «Южный ветер» до конца лета?

— Я? В «Южный ветер»?

— Грич с ходу взял бы тебя обратно. Он много о тебе говорит.

— Я никогда туда не вернусь, Уолли.

Он смотрел из-под очков большими карими глазами прямо на нее. Глаза были умные, ласковые, прямо как у девушки.

— Почему?

— Ни за что!

— Да, конечно, это было бы слишком хорошо, чтобы так было на самом деле — мы с тобой там вместе.

— Разве ты не закончил со мной, как и с «Кул»? Мне казалось, да. Любишь ты тоску нагонять.

— Может быть, ты — лишь символ, — сказал Уолли. — Допускаю, что это зашло слишком далеко. Я, кажется, превращаюсь из Марчбэнкса в майора Доббина. Самое смешное, Мардж, — и книги тут здорово ошибаются, — майор Доббин может перемениться и стать для какой-нибудь другой девушки Хитклифом [6].

— Ну-ну. И как ты чувствуешь себя в роли Хитклифа?

— Не жалуюсь.

— Молодец, — сказала Марджори.

— А еще я пишу великолепный фарс. Грич, не знаю почему, думает, что на следующий год я вернусь. В следующем году я стану знаменитым, богатым и независимым. А что, разве я не могу сразить тебя наповал своей молодецкой удалью и блестящими перспективами и затащить тебя к себе в пещеру?

— Ты говоришь, совсем как Ноэль.

— Поедем домой.

— А ты не хочешь свозить меня на танцы? Я хоть развлекусь.

— Ну конечно. Я свожу тебя, куда пожелаешь, на всю ночь до утра.

— Беда в том, что ты, Уолли, сдается мне, не хочешь жениться. Ты используешь меня для отвода глаз, как ширму, для молоденьких девочек, которые уже увиваются за тобой. Великая загубленная любовь и все такое прочее.

Несколько секунд он смотрел на нее, потом неловко улыбнулся.

— А теперь ты говоришь, совсем как Ноэль.

— Конечно. Чародей в Маске, так он себя называет. Он был мне наукой, это уж точно. — Она укуталась в светло-вишневую шаль, которую Ноэль прислал ей из Мексики. — Похоже, мы ходим по кругу. Старый его трюк. Ладно, поехали.

— Помнишь, ты говорил мне в прошлом году, что Ноэль больше ни на что не способен? А как насчет «Старого лица луны»? — Это первое, что она сказала в такси.

— Я тогда, помнится, перебрал рому с ананасовым соком, помню оранжевое солнце в шесть раз больше обычного, оно садилось за деревьями, — ответил Уолли. — А больше ничего. Помню только, что хотел тебя придушить или камнем ударить. «Старое лицо луны» — настоящий хит. Я был бы ослом, если бы отрицал это. Когда Ноэль в ударе, он потрясающий парень.

— Он переписал заново «Принцессу Джонс». На днях ее должны поставить, — сообщила Марджори. — Это будет сенсацией, и тогда, наверно, все мы будем хвастаться, что знакомы с ним.

— Может быть, — сказал Уолли уже не так добродушно.

Танцевать он тоже стал гораздо лучше. Во время медленного фокстрота, откинувшись в его руках, она сказала ему:

— Мне кажется, у тебя есть девушка.

— Полно, если хочешь знать.

— Нет, одна. Кто-то над тобой работает.

— И как тебе нравится результат?

— Только не переборщи, не стань слишком приглаженным. А то не будешь больше самим собой.

Затем она спросила, о чем будет его фарс. Довольно неохотно он рассказал ей сюжет. Сюжет показался Марджори сырым и несмешным.

— Читается гораздо смешнее, чем воспринимается на слух, — объяснил Уолли.

— А для меня роль найдется?

Уолли улыбнулся.

— Если ты согласишься обречь себя на тяжкие муки, которые хуже смерти, я впишу еще одну роль — специально для тебя.

— Прости, не могу представить тебя в роли соблазнителя актрис, подающих надежды, Уолли. Это скорей по части Ноэля.

Уолли покосился на нее, вертя в руке стеклянную палочку из стакана с виски.

— Когда-нибудь ты должна будешь рассказать мне, как ты бросила Ноэля Эрмана. Это одно из самых замечательных достижений двадцатого века, как перелет Линдберга в Париж.

— Ты полагаешь, что мне удалось его бросить? — Я бы наверняка узнал, если бы это было не так.

Они снова помолчали. Первый раз, с тех пор как она с ним познакомилась, он внушил ей легкое беспокойство, что было приятно.