Марджори в поисках пути

— Пан или пропал, Марджори. Полный разрыв. Это — единственный выход.

— Наверно, ты же в таких делах собаку съел.

— Издеваешься?

— Совсем нет.

— Нет, Кое-что было ужасно, я знаю. Но в целом у нас все было отлично. Мы не изувечили друг друга на всю жизнь, и тем не менее мы в тупике. Выхода нет. Ничего другого не остается.

— Ноэль, все нормально, я переживу. Этого можно было ожидать. — Она удивилась, обнаружив, что поднесла к глазам носовой платок, но остановилась на полпути. — Я и сама часто думала, что пора кончать, поверь мне. Просто я бы предпочла сделать это первой, только и всего. Ни одной девчонке не понравится, чтобы ей дали пинка под зад. Да ты это и сам понимаешь.

— Марджори, это ты дала мне пинка под зад. И ты это знаешь.

— Я? Мне кажется, я уже прокручивала в голове этот разговор.

— Ни разу в жизни я не ввязывался в такую драку. Ты меня положила на обе лопатки.

Он измотанный, плохо выглядит, на все сорок, подумала она. Сидит обмякший, руки в карманах потертого пальто, длинные волосы разлохматились, челюсти заросли густой светлой щетиной.

— Ты ни в чем не уступала, ни в одной мелочи. Все — только как ты хочешь или вообще никак. Впрочем, нет, не совсем так. В «Южном ветре» ты начинала, как любая другая девчонка. Но как только умер твой дядя, так все и пошло. Ни одна девчонка не ставила мне условий. Ты заставила меня их принять, тебе это удалось. Но это бесполезно. Мало-помалу это сводит меня с ума. Тебе почти удалось загнать меня в угол, и это до сих пор меня пугает. А испуганный я хожу с того самого седера у тебя дома. Так и живу полосами — то черная тоска, то поросячий восторг, как шизик. Должен же конец-то этому прийти? Должен. — Голос у него задрожал.

— Тот седер. Гениальная идея моей мамочки.

— Гениальнее, чем ты думаешь. Спроси как-нибудь у своей мамочки, что у нее было на уме. Как-нибудь, когда все это будет далеко в прошлом, Мардж, и она будет качать на колене третьего внучка на вашей лужайке в Нью-Рошелл — маленького Рональда Шапиро. Спроси у нее…

— Ладно. Заткнись! — сказала Марджори. — По крайней мере одно хорошо: теперь мне не придется больше слушать об этом чертовом докторе Шапиро.

— Ты права. Я зануда, вечно твержу одно и то же, как тот неотесанный мужлан из одного старого, глупого анекдота. Уж извини.

— Ты только не забывай, Ноэль, я никогда не принуждала тебя работать у Сэма Ротмора. Ты сделал это по своей воле. Я говорила только, что раз уж ты взялся на него работать, то надо делать это как следует, так будет честнее. Я считаю, работа в «Парамаунте», возможно, стала бы страшной ошибкой. Вот это-то тебя и угнетает. Тебе надо бы и дальше сочинять свою музыку и не терять веры в себя. Я никогда не теряла веры в тебя и сейчас верю. Я говорила тебе, что песня станет хитом. Скажу тебе еще кое-что. «Принцесса Джонс» воплотится в реальность, и ее ждет слава. А через год, через два тебя ждет бешеный успех на Бродвее, если только ты будешь над ней работать. Ты стоишь на перепутье. — Его лицо вновь оживилось. Он выпрямился, в глазах заблестел огонь. Она стала надевать пальто. — Только лучше бы тебе сидеть и писать, а не гнаться за миражами, не надо становиться раввином, не надо изобретать новую философию насчет хитов или что-нибудь в этом роде. Желаю тебе удачи, Богом клянусь, желаю. Я никогда не стану жалеть, что знала тебя. Это была мне наука. Мне пора домой. До свидания.

— Обожди. — Она уже собиралась встать, но он остановил ее.

— Мне в самом деле пора, Ноэль. Мама слегла с простудой.

— Посиди.

Она не стала упрямиться.

— Что еще? У меня в запасе не больше минуты. Все кончено.

— Мы еще не все выяснили. Только давай условимся, что мы будем откровенны друг с другом и ты отнесешься к этому как к науке. На удивление разумный взгляд на вещи. Но ведь ты — девушка разумная, как правило, во всяком случае. Ты дала мне очень ценный совет. Спасибо. Теперь моя очередь. На твоем месте я бы забыл Марджори Морнингстар. Я преднамеренно был суров и придирчив к тебе в этом вопросе. Кое-какой талант у тебя, надо признать, есть. Ты действительно актриса. На сцене твоя фигура смотрится очень аппетитно. Голосок у тебя, правда, слабенький, писклявый, но это можно исправить. Для человека без подготовки у тебя удивительное чутье в воплощении характера. Только…

В глазах у нее появились слезы.

— Подлец, мог бы сказать об этом раньше.

— Марджори, дорогая моя, ты — не актриса. Ты не создана для тягот и грязи, дрязг и мышиной возни театральной жизни. Ты — хорошенькая, миленькая евреечка с крупицей таланта — для любительских спектаклей. Послушай моего совета: ставь все спектакли в синагоге в Нью-Рошелл, будь в них звездой, занимайся этим и…

— Индюк ты надутый, сукин ты сын, я не собираюсь жить в Нью-Рошелл!

Если бы она махнула юбками ему в лицо, он не выглядел бы более ошеломленным.

— Марджори, лапочка! Что за выражения!

— Опять советы даешь, дорогой папочка?

— Злюка.

— Какая же я злюка? Я просто в восторге оттого, как меня водят за нос и за дурочку держат, обзывают глупенькой буржуазной евреечкой семью способами не переводя духа…

Она умолкла, потому что он схватил ее за запястья, больно сжал их костистыми холодными руками и прохрипел ей в лицо:

— Я люблю тебя, ты что, не понимаешь, мучительница ты моя? Ты наслала на меня кары твоего несуществующего Бога. Я никогда в жизни не любил и не хотел ни одной девчонки так, как тебя. Но я не собираюсь кончать самоубийством, чтобы обладать тобой, не собираюсь я и в тюрьму из-за тебя садиться, не стану я и мальчиком на побегушках у Сэма Ротмора. Ты — как ребенок. Ты не знаешь, что ты мне сделала. Ты мне жизнь чуть не сломала. Мне и сейчас и больно, и радостно просто дотронуться до твоей кожи. А что это значит для тебя? Ничего. Тебе еще лет десять надо, чтобы начать понимать страсть, и ничто не ускорит этот процесс постижения. Твоя страсть, как дерево, прорвется на свет Божий из каменистой почвы еврейских предрассудков, и плоды ее станет пожинать какой-нибудь никому не известный балбес — врач или адвокат с постоянным заработком. А я буду старик, а может, меня уж и на свете-то не будет или, паче чаяния, стану богатым и знаменитым, как ты говоришь, но я никогда не буду обладать Марджори Моргенштерн, а именно этого я и хочу.

Марджори плакала, и хотя она видела, что миссис Кляйншмидт наблюдает за ними из бара, ей было все равно.

— Зачем ты вообще ко мне вернулся? После «Южного ветра» у нас все было кончено. К чему этот скулеж? Ты же знаешь, что сам начал все сначала. Ты.

— Конечно, я. И я сделал одну страшную промашку, от которой чуть умом не тронулся. Я решил играть по твоим бредовым правилам — решил сохранять тебе верность, представляешь? Не прикасаться ни к одной девушке. Вот что коренилось во всей цепочке этих извращений. Месяцами я находился в состоянии противоестественного напряжения. У тебя от этого прямо нимб вокруг головы начинал светиться, и все самые завиральные идеи, самые идиотские выходки казались нормальными и даже чертовски умными, вроде той идейки идти пахать на Сэма Ротмора. А был это всего-навсего бред сексуально озабоченной студенточки, а меня, взрослого мужика, от этого наизнанку выворачивало. Вряд ли мне хватило бы мужества поставить сейчас точку, не возникни вдруг Имоджин. Она-то меня и расколдовала. Теперь по крайней мере я могу думать и рассуждать, а то ведь секс совсем мозги затуманил, только об этом и думал. В чем дело? Что уставилась?

Она оцепенела и стала подниматься, но он втолкнул ее обратно в кресло.

— Господи, не говори мне, будто ты поверила Имоджин! Не говори мне, будто ты хоть на минуту поверила, что я спал наверху!

— А я поверила, поверила…

В отчаянии он стал глотать ртом воздух.

— Я думал, ты — хитрюга, притворяешься, что ничего не понимаешь, меня в пот вгоняешь. Марджори, а может, ты и в самом деле ребенок, ничего в жизни не смыслящий ребенок? Мы с Имоджин давным-давно уже вовсю любовь крутим. Никогда в жизни ничего подобного не испытывал. Она там, в Оклахоме, такому научилась, о чем я и…