Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

— Пегги это не понравится, но я постараюсь все уладить, — пообещала Медора.

Атланта, как и вся страна, пребывала в глубоком унынии из-за великой депрессии. Но несмотря ни на что кусты кизила на близлежащих Холмах Друидов пышно цвели роскошными белыми цветами, а Пегги Митчелл Марш находилась в приподнятом настроении после завтрака, устроенного в честь Лэтема. Указывая на достопримечательности, встречающиеся по дороге, и болтая безостановочно, она везла Гарольда Лэтема и Медору Перкенсон за город — посмотреть на незаконченный монумент в честь героев Конфедерации на горе Стоун-Маунтин, представляющий из себя высеченные на горном склоне на высоте 60 футов конные фигуры трех воинов, и, как это всегда бывало, разговоры о героях Конфедерации, словно горючее, воспламеняли энтузиазм Пегги.

Это была первая поездка Лэтема на Юг, и большинство увиденных им женщин-южанок напоминали ему цветы, выросшие в оранжереях. Но его маленькая, живая и веселая спутница-гид — с ее коротко подстриженными золотисто-каштановыми волосами, большими, цвета морской волны, глазами и задорными веснушками на носу — была прелестным, но, похоже, крепким созданием. И эта обманчивость ее внешнего облика, казалось, придавала ей еще больше очарования. Она была, бесспорно, красива, но при этом энергия, казалось, переполняла ее. Кроме того, она отличалась странной манерой пристально смотреть вниз, под ноги, где бы она ни стояла. Возможно, из-за ортопедических туфель, которые она носила, хотя Лэтем, например, до самого вечера даже не заметил, что ее обувь несколько отличается от обычной.

Впервые увидев Пегги Митчелл, Лэтем решил, что ей не больше двадцати, сделав ее на пятнадцать лет моложе.

Но весь ее облик способствовал этому обманчивому впечатлению — рост меньше пяти футов (155 см), юношеская прическа, застенчивый наклон головы и выражение беспечности на лице. Закоренелый холостяк, ревниво оберегающий свою независимость, Лэтем всегда чувствовал себя несколько настороженно с женщинами, играющими роль роковых особ, и поначалу Пегги с ее природным кокетством застала его врасплох. Но подлинным сюрпризом для Лэтема стали ее грубоватое чувство юмора и непристойности, время от времени проскальзывающие в ее разговоре.

По правде говоря, Пегги даже гордилась своими бунтарскими замашками и любила думать о себе как о «продукте века джаза», как об одной из тех коротко стриженных, видавших виды молодых женщин, которые, как говорили проповедники, «пойдут к черту в ад или будут повешены еще до того, как им стукнет тридцать». И тем не менее было уже 35, но в ад она пока не собиралась, продолжая очаровывать большинство людей, встречавшихся на ее пути, своим прелестным юмором, соленым язычком и женским шармом. И в этом была загадка Пегги Митчелл Марш: забавная смесь эмансипированной женщины и красавицы Юга.

И не прошло и часа, как Лэтем полностью подпал под ее обаяние.

Пегги вела свой изрядно побитый зеленый «шевроле» не спеша, намеренно выбирая отдаленные дороги, которые она хорошо знала. Какая прекрасная возможность, думала она, сыграть роль гида в прогулке по окрестностям города, который она считала таким же родным, как и любого из членов своей семьи.

Несколько часов назад ей позвонила Медора и, сообщив, что у Энгуса в последний момент вдруг оказались срочные дела и он не сможет быть на завтраке, который «Джорнэл» устраивал в честь Гарольда Лэтема, сказала, что Пегги будет совершенным ангелом, если приедет и поможет Медоре принимать гостей. Пегги, конечно, согласилась, поскольку бросать друзей в беде было не в ее правилах. И теперь, когда она с таким увлечением рассказывала об истории создания гигантского каменного монумента, она была даже рада, что согласилась пойти на этот завтрак.

Она ничего не знала о намерениях Лэтема, пока уже во время завтрака он не признался ей, что слышал о романе, который Пегги якобы написала и на который ему бы очень хотелось взглянуть.

— У меня нет романа, — ответила она.

И они вновь продолжили обсуждение известных писателей и их книг, обнаружив, что их литературные вкусы весьма схожи. Поэтому когда Лэтем предложил ей за небольшие комиссионные подыскивать в Атланте и прилегающих районах рукописи, которые могли бы заинтересовать издательство Макмиллана, она согласилась.

Лэтем не был обескуражен ее отказом признать существование романа, поскольку, говоря об этом, она избегала смотреть ему прямо в глаза, и он понял, что ее слова — ложь. Лэтем чувствовал, что, несмотря на свою разговорчивость, миссис Марш была не из тех женщин, для которых солгать ничего не стоит. И кроме того, он понял, что полностью согласен с Лу Коул: его маленькая живая собеседница была одной из лучших рассказчиц, которую он когда-либо слышал.

У нее были четкая мягкая дикция южанки и мелодичный приятный голос. Говорила она быстро и с большим мастерством. Лэтем даже решил, что ей очень нравится выступать в роли рассказчицы, покоряющей слушателей. Она была просто очаровательна, эта женщина, обладавшая к тому же редким чувством юмора, и когда она рассказала ему историю о том, как в дни ее журналистской молодости она, обвязавшись боцманской цепью, повисла за окном на высоте шестого этажа, чтобы почувствовать, что испытывает скульптор, работая на высоте 60 футов над созданием монумента в честь героев Конфедерации, Лэтему как никогда раньше захотелось познакомиться с ее рукописью.

«Едва я почувствовала твердый пол под ногами, — рассказывала Пегги, — как фотограф заявил, что пленку в его камере заклинило и потому кадры надо бы переснять. Ладно. И я вновь повисла за окном, повернув к фотографу лицо и уставившись прямо на него. Если бы судьба всей Конфедерации зависела от моей готовности висеть на высоте шестого этажа над землей, заявила я, Шерману пришлось бы совершить еще один марш к морю!»

Когда они вернулись в машину, Лэтем вновь заговорил о романе, хотя и рисковал потерять ее расположение.

— Я не люблю быть назойливым, — начал он, — но Лу Коул сказала, что вы и в самом деле написали роман, и я бы очень хотел посмотреть рукопись.

Быстро взглянув на него, она нахмурилась и, прежде чем завести машину, сказала:

— Я вынуждена признать, что действительно работала над романом, но говорить об этом пока рано.

— Хорошо, но не могли бы вы по крайней мере сказать мне, о чем он?

— О Юге, — ответила Пегги.

— Как и «Табачная дорога»? Тоже о дегенератах и выродках? — поддел он ее.

— Нет, он о стойких людях, южанах, отказавшихся признать поражение Юга.

— Почему вы никому не показывали его? — спросил Лэтем.

— Ну, во-первых, он не готов, а во-вторых, я не думаю, что его может кто-нибудь купить, потому что в нем говорится о женщине, которая любит чужого мужа, но между ними ничего не происходит, и потому, что в нем всего лишь четыре проклятия и одно грязное слово.

— Это какое же? — улыбнулся Лэтем.

— Неважно.

— И все-таки я хотел бы посмотреть вашу рукопись.

— Я уже пообещала Лу, что, если когда-нибудь закончу этот роман, «Макмиллан» будет первым издательством, которому я позволю познакомиться с ним.

На следующий день было прекрасное апрельское утро, солнце было неяркое, и в воздухе пахло весной. Пегги, пообещавшая мистеру Лэтему и Медоре собрать всех молодых авторов, которых она знает, и привезти их после полудня на чай в писательский клуб Джорджии, провела утро на телефоне. К вечеру, как она писала потом, Пегги загрузила в машину «всяких и разных подающих надежды писателей и повезла их в клуб на чай, где они должны были увидеть живого издателя во плоти».

За чаем Лэтем вновь начал разговор о ее рукописи.

— Давайте не будем говорить об этом. У меня действительно нет такой рукописи, которую я могла бы показать вам, — упорствовала Пегги.

— Послушайте, — отвечал Лэтем, — это самая странная реклама, с какой я когда-либо сталкивался. Вы говорите, что не имеете готовой рукописи, и в то же время все ваши друзья «болеют» за ваш успех.

Она отвела взгляд и быстро сменила тему.