Разорвать порочный круг (СИ)

В загоревшихся нездоровым блеском глазах Болтона Волчица все еще могла видеть ненависть и злобу, которые она бы не хотела, чтобы он ощущал. Тяжело вздохнув и набравшись духа, она заговорила:

— Когда бандиты оглушили тебя и увезли меня, то я впала в панику и готова была кричать от своего бессилия. Я всё думала, чтобы ты был жив, пришел за мной. Боялась остаться одной, с ума сходила от того, что не знала, жив ты или мертв. Если бы… если бы так вышло, что ты погиб, а я понесла бы от одного из этих мужчин ребенка, то убилась бы горем. Я бы не перенесла еще одной потери, я бы места себе не находила. Мне кажется, я бы перестала дышать от боли, что осталась одна.

Он внимательно слушал Сансу, чувствовал, как щемило сердце от жалости к ней. Должно быть, это было нелегко для нее.

— Самое страшное, что я бы возненавидела ребенка, — продолжала говорить жена, и Рамси вдруг подумал о себе, ощутил, как защемило в груди, начала накатывать волнами боль. Почему? За что ему это? — Не захотела бы иметь с ним ничего общего. Я бы… — в груди кто-то бил ножом, голова, казалось, взорвется от ослепляющей боли. Голос продолжившей говорить жены отошел на задний план и прекратил существовать. Сейчас для него существовала только эта боль собственного бессилия, а потом это чувство бессилия начало размываться, к нему присоединилась боль невосполнимой потери. В груди уже не просто било ножом, а вырывало вместе с ним куски плоти, вырывало душу. Но у потери не было лица, и нельзя было понять, откуда происходило бессилие. Однако они были здесь, были реальными, и в голове проскочило стрелой осознание.

Так чувствовала себя Мама.

Это была ее боль.

И в этот же миг все стихло, вся боль ушла, вырвавшись из груди последним всхлипом.

—… Я бы поступила жестоко… — долетел до ушей голос обнимающей и гладящей его по голове жены. Она прижимала его к себе и с сожалением говорила дальше: —… он ведь не был бы ни в чем виноват, а я бы заставила его страдать из-за злости на то, что со мной сделали. От боли я бы возненавидела все, что было бы хоть как-то связано с моими насильниками, и навредила бы невинному ребенку и даже не поняла бы этого.

Санса замолчала и, поняв, что Рамси успокоился, разжала объятия. Она выпустила его из них, но руку с его ноги не стала убирать. С грустью и пониманием глядя на мужа, она мягко произнесла:

— Поэтому прошу, не держи зла на нее. Я знаю, это трудно, но прошу — не злись.

— Я больше не злюсь на нее, — он прикрыл на мгновение глаза, а затем тихо добавил, ощущая, как спирало дыхание: — Ей было так плохо…

Глаза начало жечь от подступивших слез, но почти ни одна из них не сорвалась вниз. Так и остановившись на полпути к полноценному плачу, они были смахнуты ресницами. Было только грустно за то, что произошло с ними обоими.

Проморгавшись, Рамси открыл глаза и увидел, как Волчица с толикой изумления и одобрения смотрела на него. Ему самому было удивительно, что все завершилось, и до сих пор не верилось, что с таким так быстро можно было распрощаться. В очередной раз пролистывая страницы памяти, он с облегчением обнаружил, что боль закончилась и осталась только легкая грусть, дающая о себе знать при самых тяжелых воспоминаниях.

Мама не была виновата в случившемся.

Болтон чувствовал некоторую тяжесть на сердце и приятную усталость, словно целый день скакал на коне, ощущал вес руки Сансы на своей здоровой ноге и не желал, чтобы та куда-либо убирала ее. Прикрыв на несколько секунд глаза, глубоко вздохнув и вспомнив о раненой, а теперь болящей после метаний по постели ноге, он открыл глаза и, выдавив улыбку, сказал:

— Спасибо.

Искренняя улыбка встретила его благодарность, а сидящая напротив Санса с добродушием произнесла:

— Дай я тебя обниму.

Она распростерла руки, привстала в постели и потянулась к Рамси, который в ответ с радостью подался к ней и обвил руками её талию. Никто не спешил разрывать объятия. Они оба гладили друг друга по спине и плечам и сидели на протяжении долгого времени, прижавшись один к одному. Догорала свеча. В повисшей тишине раздавшийся шепот Сансы мог показаться чем-то диковинным:

— Почему ты никогда не рассказывал мне об этом?

— Я не знал, — прошептал бастард и медленно разорвал объятия. Он глядел на Старк припухшими, болящими от пролитых слез глазами и просто надеялся на то, что она поверит ему и поймет. — Это звучит глупо, но я не знал, — у него было такое ощущение, что он открывал сегодня для себя целый мир, впервые знакомился с самим собой. — Многого не помнил, многое не вспоминал, — он замолчал, вспоминая, как чувствовал себя раньше, что думал, и понял, что не верил, что был тем человеком. Они словно были и едины, и ничего общего не имели между собой; это было… странно, однако было желание сказать об этом и Сансе.

— Только сейчас я понял, как был зол. Всегда был так зол, ненавидел всех вокруг. Мне кажется, я не чувствовал ничего, кроме этой ненависти и злобы.

Болтон шмыгнул носом, прикрыл лицо тыльной стороной руки и молчал, просто глядя перед собой на постель. Он слышал, как Волчица подобралась ближе к нему, положила на плечо руку и проговорила, с грустью взирая на него:

— Тебе было просто плохо.

В глазах засвербило, заныло сердце. Ему все еще было тяжело об этом говорить.

— Да…

Бастард закрыл глаза, дал откатиться назад подступившим слезам. Через несколько секунд стало легче. Было желание все равно попробовать выговориться, и он произнес:

— Во сне, — Рамси замолк, думая над тем, что хотел сказать. — Во сне, когда я побежал к маме в дом, кое-что произошло, — он замолчал, вспоминая сон и пропуская его через себя. Боги, эта ночь была похожа на безумие, в котором он пытался отыскать свой путь. — После гибели щенка я чувствовал себя так, словно потерял… близкого человека, словно я остался один и уже ничего не могло быть, как прежде. Хотел поэтому быть рядом с мамой.

Рамси хотелось сказать, что мама разбила ему сердце, однако, только начав произносить эту фразу у себя в голове, он понял, что не смог бы этого сказать вслух, не ударившись в слезы. Он не мог понять почему, но каждый раз, как пробовал сказать эти слова, словно из ниоткуда выныривала жгучая боль и нагоняла на глаза слезы. Приходилось останавливаться на полуслове и прогонять явившуюся боль. Похоже, не всё было так просто…

Не намереваясь сдаваться, Болтон с осторожностью перебирал про себя другие фразы, проверял, не откликнутся ли они щемящим чувством в груди. Облизывая сухие губы, он в конце концов выговорил:

— Мне было так больно, было такое ощущение, что мир прекратил существовать. В один момент боль достигла такой силы и я почувствовал такую обиду на маму, что в голове что-то произошло… Боль просто исчезла… почти все исчезло, кроме… желания отомстить и больше никогда не почувствовать это боль еще раз. Мне кажется, с этого момента я не чувствовал ничего, кроме злобы и ненависти. Либо умирал со скуки, либо готов был убить всех вокруг. Я…

Рамси осекся на полуслове, почувствовал, как к горлу подступил ком, как болезненно сжалось все в груди. Он не сможет выговорить это «Я-»… думать об этом было больно и не получалось закончить мысль даже у себя в голове. Но очень хотелось это сказать, и он, тяжело сглотнув, прошептал с полуулыбкой на губах:

— Мне стало лучше.

— Это хорошо, — прозвучало у Болтона практически над ухом. Санса теперь сидела вплотную к нему, на ее лице играла маленькая улыбка, а в следующий миг ее рука обвила его плечи, а сама девушка прильнула к нему, положила голову на плечо и обхватила второй рукой за талию.

Рамси взглянул в покоящееся на его плече лицо улыбающейся жены и совсем тихо, почти неслышно прошептал, обнимая ее в ответ:

— Спасибо…

Повисла тишина. Не хотелось никуда двигаться, не хотелось разрывать объятий… Не хотелось снова чувствовать одиночество и покинутость, не хотелось ощущать тревогу, плотно засевшую внутри.