Семь цветов страсти

— Это как раз было бы великолепно. Прямо по сценарию. Завершить фильм торжеством великого чувства, стирающего все границы, в частности, социальные, государственные, мировоззренческие… Если Артемьев так прост и романтичен, как тебе кажется, он простит прекрасную Мессалину… Любовь преодолеет и это препятствие, что означает полное духовное возрождение грешницы и нравственное торжество героя… Прямо Лев Толстой… Если, повторяю, маэстро — не плут.

— Он настоящий влюбленный. Я сам видел.

— Ну что, что ты такое видел, Сол? Как ловкий парень, прикидываясь простаком, играя в этакого дурашливого героя, прибрал к рукам сердце развращенной, пресыщенной мужским вниманием женщины?

— Нет… это просто невозможно, — он не лицемерил… Такое всегда заметно.

— Если бы было заметно, то брачным авантюристам пришлось бы менять профессию. Не делай скоропалительных выводов, Сол. Я знаю — у тебя мягкое сердце… Руфино — человек без сантиментов, именно поэтому я посылаю его в Вальдбрунн, чтобы разведать подлинное положение вещей.

— Понимаю, он возьмет русского на понт, показав ему кое-какие факты из биографии невесты и проследит реакцию…

— Да, это проще всего. Расчет или истинное чувство в такой ситуации обязательно обнаружат себя.

— Ты бы не возражал, Заза, передать миссию Руфино мне? Я завтра же буду у Дикси и постараюсь все разузнать. Что называется, из первых рук, деликатно.

— Деликатность здесь неуместна, дорогой. Впрочем, отправляйся. Тебе удастся слегка притормозить напор Руфино, чтобы он не зашел уж слишком далеко.

— «Группа слежения» будет там? Я не должен выполнять прежние обязанности как оператор?

— Ну, прихвати на всякий случай свои игрушки. Тебе же без них скучно. Признайся, Сол, ты верно и в постель ложишься с камерой, как этот русский со скрипкой?

— Бывает. Если нет лучшей кандидатуры.

6

Хозяева собрались покинуть Вальдбрунн до весны. С утра Дикси сообщила Рудольфу о намерении устроить прощальный ужин.

— Только, будьте добры, сделайте все как тогда — как в тот день, когда мы впервые уселись за этот королевский стол — цветы, свечи и приборы визави — по самому длинному маршруту.

Они предполагали чинно поужинать тет-а-тет, навестить Башню и накрепко запереться в своей спальне, вспоминая первую проведенную здесь ночь и стараясь не думать о том, что на следующий день «мерседес-бенц» вернет их в Вену…

А к обеду в поместье заявились гости.

От одного имени Соломона Барсака, сообщенного по внутреннему телефону начальником охраны, у Дикси потемнело в глазах. Ей захотелось немедля забаррикадировать подступы к дому, выкатить старинную пушку, стоящую у входа над горкой арбузоподобных ядер, сказаться больной, отказать в визите… Но она распорядилась: «Впустить». Соломон Барсак и прибывший с ним Руффо Хоган! Понятно, откуда залетели эти птички.

— Что за люди? — удивился Майкл решению Дикси принять гостей. До этого момента она клялась, что их уединение ненарушаемо никем — ни деловыми партнерами, ни друзьями. — Про Сола ты, помнится, говорила много хорошего.

— Да, он мой давний знакомый и оператор самой лучшей ленты. С другим не встречалась, только слышала имя. Известный теоретик кино. По-видимому, речь пойдет о каких-то контрактах.

Но вот они появились в гостиной, светски раскланиваясь и шумно восхищаясь имением, и у Дикси сжалось горло, а сердце, почуяв неладное, заметалось подобно попавшему в западню зверьку. После короткой официальной части Сол намекнул, что хотел бы поговорить с «баронессой» наедине. Дикси отвела его в комнату Клавдии, где все сияло после кропотливой реставрации.

— Декорации отменные, отменные… Я бы снял в них что-нибудь романтическое. Мюзикл в стиле «Шербургских зонтиков» или «Звуков Музыки».

— Сол, сегодня двадцать девятое октября. Ты приехал поставить точку в этой истории? — Прямо спросила Дикси, надеясь еще на спасение.

— Мне очень бы хотелось, чтобы вышло именно так. Поэтому я здесь. Но Руфино играет на другую команду… Я действительно вышел из игры, Дикси. И они поклялись мне, что оставили тебя в покое… Это была неправда. — Сол внимательно изучал свои ладони, стараясь выложить все самое страшное. — Здесь «работали» другие люди. У них есть все про вас с Артемьевым…

Дикси закрыла глаза, не желая верить услышанному и думая лишь о том, что лучше бы ей вовсе не рождаться на свет. Сол тронул ее плечо:

— Если Артемьев серьезно любит тебя, он простит… Они, то есть фирма, хотят завершить все прощением. Триумф победившей Великой любви. Но для этого они решили хорошенько испытать вас на прочность: сразить твоего музыканта неопровержимыми фактами. Шеф, судя, конечно, по себе, решил, что Артемьев авантюрист, торопящийся заграбастать тебя, а в придачу — весь Вальдбрунн…

Дикси не слушала. Теперь, когда это случилось — компромисс, заключенный с совестью, все же всплыл на свет, грозя уничтожить расцветшее счастье, она поняла, что давно ждала беды. Считала дни, вздрагивая от каждого телефонного звонка. Жестокие кредиторы явились к должнице в последние часы истекающего срока. Она без сил опустилась на диван.

— Я должна была рассказать ему все… Боже, почему ложь вырастает на самом гиблом месте… Я вывернула наизнанку всю свою душу — всю… Пропустила только историю с этим проклятым контрактом…

— Давай, детка, еще не поздно. Умоляю, — чем скорее ты сделаешь это, тем лучше… Ведь Руфино может опередить тебя… — Сол встряхнул Дикси за плечи. — Смелее, действуй, я позову сюда Майкла. Только не надо бояться: он сильно любит тебя и сумеет понять.

Ожидание показалось Дикси вечностью. Она застыла с закрытыми глазами, моля прощения у кого-то всезнающего. Верующей она так и не стала, но все же обращалась к Нему: «Прости и помилуй меня, Господи… Прости и оставь его мне. Оставь мне моего Микки..»

— Я видел пленки, Дикси. — Майкл неслышно вошел и сел в кресло у окна — напротив нее, но не рядом — раздавленный, униженный, чужой. — Руфино Хоган рассказал мне о твоем контракте.

— Единственное, что я скрыла от тебя. У меня не хватило мужества говорить про то, что стало для меня невозможным, отвратительным, гадким… Завтра конец… У меня были трудные времена и я полагала, что не делаю ничего плохого. Позволила снимать за деньги то, что и так делала для порно-студии… Мы развлекались с Чаком…

— Я видел пленки про нас.

— Они поклялись, что отменили слежку!

— Я должен поверить, что тебя убедили мерзавцы?

— Они представили доказательства, убрали Сола… Да, я поверила. Мне так хотелось в это верить…

— Бедная, наивная, обманутая девочка… А знаешь, что шептал мне этот тип с толстыми ляжками, — что ты специально «продала» фирме нашу историю, разыграв страстную любовь. За рекламу, так необходимую в твоей профессии. И в надежде на то, что я навсегда покину эти места, оставив тебе Вальдбрунн…

— Майкл! Гадость, гадость — это же мерзко! Ты поверил?

— Нет. Конечно, нет — ведь я еще жив. Поверив, я бы умер на месте — от разрыва сердца или отравления души…

Дикси все еще сжимала ладони, сомкнутые для молитвы. Но аудиенция с Всевышним завершилась. Центром Вселенной для нее сейчас был Майкл. Дикси понимала, что должна рухнуть перед ним на колени, умолять простить ее, выпрашивать жалость и хоть какое-то сострадание. Но не могла шелохнуться.

— Что теперь будет? — прошептала одними губами.

— Не знаю. Все изменилось, Дикси… Одна фальшивая нота может испортить прекрасную музыку. Здесь целая какофония… Глумливые «петухи», разрушившие гармонию.

Майкл не обвинял. Дикси физически ощущала боль, превозмогая которую, он говорил с ней.

— Я упоминал, кажется, что не считаю себя фотогеничным. Особенно без брюк и со скрипкой. Это трудно забыть, Дикси. Даже если поверить, что сенсационный фильм не появится в кинотеатрах… Ты выглядела очень убедительно… Я бы отдал тебе приз за лучшую женскую роль. Подвенечное платье, свечи, горящие фанатическим блеском глаза… И в постели…