Семь цветов страсти

— Ты не знаешь, какой сегодня день? А число, месяц? — спрашивала Дикси, ожидая услышать недовольное рычание Майкла:

— Прекрати! Мы живем в другой системе координат. Когда появится солнце, выйдем на прогулку, лишь проголодаемся — потребуем еду. А Вену навестим по первому снегу — начнется деловой сезон — оформление развода, заключение контракта… Весной состоится свадьба — самая роскошная в этих краях.

— Как же мы узнаем весну?

— Очень просто. Прямо под окнами, как сообщил Рудольф, газон с крокусами. Они первые пробивают лиловыми и белыми головками снежную крышу. Вместе с ними начнем пробиваться к солнцу и мы.

— Ах, Микки, ты специально придумал такой календарь, чтобы отложить дела. Снега здесь вообще, наверно, не бывает. А значит, по-твоему, зимы… Но вот зато цветов — море. И значительно раньше, чем в Москве.

Хозяева гуляли по своим владениям, держась за руки, наряженные, как для сцены. Дикси в голубом песцовом палантине Клавдии, завещанном ей в личное пользование. Майкл — в длинной шинели стального сукна, относящейся к эпохе Австро-Венгерской империи, и будто извлеченной из театральной костюмерной. Но Майклу шинель нравилась, он уверял, что чувствует в ней себя русским поэтом Лермонтовым, убитым на дуэли в прошлом столетии.

Действительно, барон Артемьев выглядел очень романтично — поднятый воротник, обшитый по краю тускло-серебряным галуном, и длинные, как на бетховенском парике, темно-медные пряди, которыми охотно играл ветер. Майкл носил белые лайковые перчатки (тоже из замковой «костюмерной»), согревая свои тонкие, зябнущие от бездействия пальцы. Каким же неотразимым казался он «баронессе»!

Пошептавшись с Рудольфом, она получила однажды то, что хотела — новенький «Полароид» с огромным запасом кассет. Теперь можно было ловить мгновения, запасаясь картинками на будущее. Чаще всего Дикси снимала Майкла тайком, так как он продолжал считать себя отвратительно нескладным даже после появления ее фотошедевров. «Наедине с клавесином» — босой Маэстро, в накинутой на голое тело шинели сосредоточенно «принюхивается» к извлекаемым звукам крупным внимательным носом. «Пигмалион и Дикси» — склонив голову и слегка прищурив каштановые глаза, он смотрит на возлюбленную с гордым восхищением, словно только что завершил труд по «вылепливанию» лежащего перед ним в позе рембрантовской Венеры розового тела.

Не хватало «спящего Маэстро» и, наконец, случай улыбнулся Дикси. Проснувшись, она тихонько выскользнула из объятий. Упавшая рука Майкла нащупала лежащую всегда рядом скрипку и прижала ее к щеке. Он счастливо улыбался, свернувшись калачиком у погасшего камина в обнимку со своим сокровищем. Растопыренные пальцы бережно и жадно обнимали затейливо выгнутые бока «деревянной подружки».

Дикси отошла к окну, чтобы точнее «взять» кадр, но тут же ахнула, припав к подоконнику.

— Микки… — не оборачиваясь позвала она. — Милый…

Он мгновенно проснулся от необычной интонации ее голоса и подойдя, обнял Дикси за плечи.

— Что же, значит, пора… Сезон борьбы за наше сказочное будущее объявляю открытым!

Перед ними расстилался совсем иной мир — притихший, холодный, тщательно выкрашенный за ночь снежной краской.

После завтрака, выслушав недоумения Рудольфа по поводу неожиданного снегопада, бывшего последний раз в эту пору накануне Первой мировой войны, хозяева поднялись на Башню. Холмы, поляны, леса, еще не сбросившие листвы, покорно приняли тяжесть влажного снежного покрывала. Кое-где пробивалась яркая, недогоревшая крона ясеня или клена, темные ветки елок серебрила седина. Лужайки и газоны парка, спускавшиеся к свинцово-блестящей реке, светились матовой белизной. Пустота, чистый лист, на котором предстоит начертать свою новую судьбу — прекрасную небывалую мелодию.

— Ну что ж, пора просыпаться, радость моя. Пора начинать бой.

От пронзительных порывов влажного ветра, несущего над их взлохмаченными головами и над всем продрогшим миром рваные клочковатые облака, от страха и восторга, предшествующих всякой праведной битве, они крепко обнялись. И стояли долго, как на перроне у отбывающего поезда. Из-за суконного плеча Майкла Дикси увидела мелькнувший внизу световой зайчик и обмерла, не в силах ни закричать, ни заплакать. Перед глазами мгновенно вспыхнуло чужое, ненужное воспоминание: сплетенные на золотом песке южного острова обнаженные тела, следящий за ними из-за кустов объектив Сола. Зеркальный отблеск, залетевший издалека, шальная пуля, устремленная в сердце.

Дикси спрятала лицо в теплый шарф на груди Майкла, пахнущий таким летучим, таким ненадежным счастьем.

— Не отпускай меня, Микки. Никогда не отпускай!

Он изо всех сил прижал ее к себе и почему-то, наверно оттого, что от любви и нежной жалости перехватило дух, подумал: «Вот так бы и умереть — не разъединяя слившихся губ».

4

— Итак, мы выходим к финалу. Сегодня двадцать пятое октября — редкое везение! Могу признаться, что впервые укладываюсь в сроки. Хотя толкусь на режиссерской делянке чуть ли не три десятилетия. Руфино, ты помнишь мой первый фильм? — Шеф начал выступление перед членами Лаборатории в каком-то элегическом тоне.

— «Голубые слезы». 1957. Студия Лоренса, убытки три миллиона… — с готовностью, компьютерным голосом дал справку Руффо Хоган.

— Довольно, довольно! — с досадой остановил его шеф. — Достоинства истинного интеллектуала определяются не возможностями профессиональной памяти, а умением вовремя забывать ненужное.

— Я как раз собирался подчеркнуть, что не только «Голубые слезы», но и три последовавшие за ними ленты начисто выпали из обстоятельных описаний твоих творческих достижений, Заза. Не без моей помощи все твои биографии начинаются с триумфального «Выстрела в спину».

— Это урок для всех. — Шеф ледяным взглядом обвел присутствующих. — Вам придется кое-что хорошо запомнить, господа, и кое-что забыть после того, как наш фильм наделает шуму.

— Постучите по дереву, шеф. Вся соль в финале, который еще предстоит снять, — напомнил продюсер.

— Коротко опишу ситуацию тем, кто в силу своей занятости не смог следить за развитием «импровизационного стержня» нашего сценария. — Руффо обратился к молчаливо отсиживающей группе «технарей». — Мы сделали попытку вывести действие к финальной прямой. Как известно, наши герои расстались. Москвич, как у них водится, запил горькую, опустившись до свинского состояния, француженка затеяла истерическую возню вокруг подготовки собственного самоубийства. Составила завещание, записала музыку Артемьева в исполнении уличного бродяги и заявила о своем желании посетить напоследок Вальдбрунн. Очевидно, для последней встречи и разрыва с русским. Мы приняли все это за чистую монету и поспешили опередить события. Письма, подброшенные нами в замок для его неудачливых хозяев, имели намерение помирить и сосватать эту пару, что нам и удалось. «Группе слежения» посчастливилось заснять поэтические сцены на верхушке Башни, сдобренные изрядной долей высокопробной эротики.

— На мой непросвещенный взгляд, эксперимент не слишком удался. — Заявил Квентин. — Помнится, кто-то здесь обещал убойные кадры.

Продюсер с вызовом посмотрел на шефа.

— Да, мы намеревались сделать шаг по целине и общими усилиями мы сделали его. После того, как Соломон Барсак выбыл из игры, я схватился за голову. Но незаменимых людей, к счастью, нет… Вот так и меня когда-нибудь спишут на свалку… — Шеф мрачно осмотрел компаньонов и скомандовал в механику: «Прокрутите в темпе последний ролик. Я хочу убедить уважаемого спонсора, что его деньги потрачены не впустую».

В комнате погас свет и на экране зашумел ветвями клен над могилой капитана Лаваль-Бережковского, в сени которого носатый скрипач затянул «Ave, Maria».

— Дальше, дальше! — скомандовал шеф. — Во… Чудесно. Я готов смотреть волнующую сцену снова и снова. Разве это не убедительное доказательство моей изначальной идеи, которую кое-кто из вас считал бредовой? Какая выразительность в нарочитой статичности, какая необычная, невозможная для нормального кино игра планов! Смело и необычайно трогательно! Честное слово, этот жадный секс на верхушке Башни, под ночным небом… Это обреченное неистовство двух зрелых, слившихся в любовном экстазе людей! Нет — в экстазе Любви! Белые колени, поднимающиеся из-под черного платья, этот фрак! Изысканно, чертовски изысканно! Смотрите! Вы когда-нибудь видели секс во фраке? Нет, естественно, не в комедии. Предполагали, что мужчина без штанов и в «бабочке» выглядит смешно? Ничуть. Этот парень сделал невозможное — трагедия и фарс в полном масштабе! Уверен, он переплюнул бы самого Дастина Хоффмана, если бы сообразил сменить профессию.