Тысяча и одна ночь (СИ)

    Как возвернулся домой, Чудило не помнил, но зато отчётливо помнил, что на этот раз, он дошёл до самой кровати, и брякнулся в тряпки – вовсе не раздеваясь, как впрочем, и всегда, когда был пьян.

    Смеркалось. По радио, предупредили о штормовом ветре – но этого Николай уже не слышал, ибо сон, к тому времени – уже овладел им - основательно.

    И только форточка хлопала, не переставая, да волна, сорвавшаяся с Северного моря, пронеслась по Балтике, выкатившись огромным потоком на берег Финского залива – и прокатив по устью Невы с грохотом разлетелась – о стену Петропавловской крепости.

    — Ну, надо же, как разгулялась непогодь, — произнёс Николай, собираясь сегодня – порыбачить, на вечерней зорьке.

    А волны одна за одной, словно атаковали неприступный берег – тот самый, на который приступил и облюбовал для себя Чудило.

    Раз Чудило закинул невод,  пришёл невод с одною тиной. Он в другой раз закинул невод, пришёл невод с кучкой фекалий. В третий раз он закинул невод, пришёл невод с одною килькой – Да взмолилась та самая килька:

    — Отпусти ка меня ты в море, дорогой за себя дам откуп, я за то подарю тебе, старче, к дню рожденья большое корыто!

    И ответил ей добрый Чудило:

    — Ах ты, сука, какой тебе старче, на себя посмотри ка – стерлядь! Да к тому-ж на хрена мне корыто, лучше я тебя съем на закусь!

     Почернело синее море, так и вздулись сердитые волны, заходили и воем завыли – словно что то, не то он – брякнул. Надкусил он живую рыбку, и уже её хвостик отведал, как из вод, из под самых глубинных – накатила протестная качка. Закачалась песчаная отмель, заходила шагами грозно – появившись сначала вздувшись, а затем закипев как чайник – хлынув на берег расплескавшись, припустивши при скором беге…

    И оставив на диком бреге, всколыхнув непокорную качку, из студёной воды болотной – принесённой ведром черпнувши, из глубин заморского моря – то, что пыжилось на просторе! Тридцать три мужика заграничных – денно ищущих, где-б за сандалить – да  конец поточить свой крепкий – на чужом берегу халявном, дабы дань не платить по закону, а отведать – усладу даром, поглумившись над ней банально – вместе с батькой своим Балтимором – поглотивши весь мир анально…

    И действительно из вод морских – вышло войско, все равны как на подбор – с ними дядька, в общем рыжий такой.

    — Вы кто такие, — испуганно выпалил Чудило, — я вас не знаю и не  хочу! Кто ваш руководитель!?

    И тут навстречу ему, из отхлынувших волн пенных  – выступил тот самый рыжий, и на ломаном английском – зачитал с бумажки, заранее приготовленную депешу:

***

Правит нами принц – Condon ,

Он тебе прислал пистон!

Как по-русски: One , two , three –

Не один – а тридцать три!

    — Я протестую! Вы же иностранные туристы, и хулиганить на территории СССР не имеете ни малейшего морального права! Завтра же подам протестную резолюцию в ООН – по правам человека!

    И это было последнее, что успел молвить советский молодец.

    Эхо повторило:

    — Завтра! Завтра!

    А сегодня было уже не до того. А сегодня было уже сегодня. Тридцать три молодца на одного – это надо было видеть!

    Нет! Лучше бы этого не видеть – никогда! Одно скажу – заграничные ребята, и впрямь все были как на подбор.

    Чудила очнулся к обеду. Весь перепачканный не только в рыбьей чешуе,  но и в естественном – злостно выдернув из себя очередную ложку – и тут же снова отключился. Ибо силы, снова оставили его.

    Только к вечеру ему удалось добраться до унитаза, и, превозмогая боль – сесть на него – по обычаю дёрнув за верёвочку.

    Но, нет. Унитаз даже не заурчал.

    — Не понял! В чём дело!? — возмутился Чудило.

    — Всё, мужиков я больше поливать не стану, — надулся унитаз, — это выше всяческих моих сил. Многое я повидал в этом смысле, но чтобы дядьки – ежедневно на биде по утрам бегали – увольте!

    — Уволю! —злобно прокричал Чудило.

    И со всего маху треснул ногой по бачку. Унитаз – звякнул, и испуская последний стон – развалился на две половинки.

16. Быть или не быть, вот в чём вопрос.

     Следующую ночь, Николай решил встретить достойно.  Никаких больше пьянок, довольно унижений.

    Эта ночь, должна была стать  решающей, и он – маленький человек  принимает для себя вызов – этой непомерной и грозной  силы, и встретит ненавистное зло – во всеоружии.

    Надо было только успеть, как следует подготовиться.

    — И уж теперь-то, этому, будет положен конец, раз и навсегда! — решил он для себя.

    Хотя при слове – «конец», Николаю опять стало плохо, и чуть не стошнило, но впадать в преждевременную депрессию – было смертельно опасно.

    — Надо же, какой хитрец, то Греем обернётся, то Балтимором заморским, — думал он, — хватит, сегодня я вскрою эту колоду краплёных карт, и уж наверняка, узнаю, кто является пиковым гомосексуальным тузом. Вот тут-то и настигнет его расплата – за всё хорошее, я щедро отплачу ему – в то же место, той же монетой!

    И вдруг он выпалил, даже сам не ожидая от себя:

    — Честное Ленинское! Клянусь!.. Ой!

    И сам испугался – того что молвил.

17. Последние приготовления к встрече, или за упокой души Давида Розенбаума.

    Решив заловить насильника на живца, Николай умело соорудил из пальто и свитера чучело – положив его в койку, правдоподобно укрыв одеялом. Сам же решил занять удобную позицию с противоположной стороны комнаты – внутри сундучка, доставшегося в наследство ещё от любимой бабушки, выглядывая сквозь приоткрытую створку деревянной крышки. Входную дверь решил не закрывать, так, мол, быстрее – будет всё кончено.

    И так. Настенные часы – пробили  двенадцать раз. И ровно в полночь,  верхней квартире кто-то заходил, его шаги шаркали из стороны в сторону, громко скрипя половицей.

    «Чёрт! — промелькнуло в голове Николая, а ведь там никто не живёт, — бухгалтер то, уж месяца полтора как повесился.  Точно! Да сегодня же сороковой день, никак будет»?

     Топот наверху не прекращался, а наоборот только усиливался, казалось вот-вот, под тяжестью провалиться потолок, и повешенный свалиться в нижнюю квартиру. Чудилу охватил жуткий страх, а вдруг это он и есть – тот самый краплёный туз?

    Тем не менее, шаги из комнаты, в которой повесился Давид Розенбаум – протопали в коридор, было слышно – как заскрипела дверь, а затем, они загромыхали по бетонным ступеням вниз по лестнице. Топот всё усиливался и усиливался, и наконец, остановился прямо возле входной двери в квартиру Николая.

    Чудила – даже не представлял, как может звучать тишина, но теперь он в этом убедился воочию.  На мгновение всё застыло, звон тишины усилился до неимоверных децибелов, всё поплыло словно в замедленном действии. Дверь начала открываться…

    «Зачем же я её оставил открытой»? — спросил  мысленно себя  Николай.

    «Так я же специально,— тут же ответил себе, — я же ждал его, старался заманить – ну того, которого, на живца»…

    Тем временем на пороге появился человек, в проём двери, при освещении тусклой коридорной лампочки – было отчётливо видно – уже тронутое разложением – безобразное лицо покойника.

    И всё-таки Николай сразу признал его – это был Давид, на шее его была надета петля, и обрезанная верёвка спадала примерно до пояса. Видно там её и перерезали когда снимали висельника с трапеции.