Тайна Дамы в сером

– Я хочу знать, что было дальше… с тобой и Мануэлой.

Карл поднялся и подошел к окну. Лунный свет, смешавшись с огненными сполохами из камина, окрасил его фигуру мерцающим ореолом и опустил на лицо невидимое, но прочное забрало.

– Она умерла, – сказал Карл.

Аделаида струйкой дыма, дуновением воздуха, шелестом ночных листьев перенеслась к нему и стала рядом. Его профиль, четкий и застывший, словно на старинной монете, его взгляд, устремленный на темный лес под луной на том берегу озера, не испугали ее и не убавили решимости. Она протянула к нему свои белые, обнаженные до плеч руки, взяла его за плечи и развернула к себе.

«Если, – произнесла она мысленно, глядя в его темные, непрозрачные, погасшие под маской глаза, – тебе проще и спокойней молчать, то молчи, не говори мне ничего больше, и я не стану тревожить тебя и досаждать расспросами. Но если есть хоть малейший шанс, что тебе станет легче, что хоть немного уменьшится боль, тогда расскажи мне. Раздели ее со мной так же щедро, как ты делил со мной радость».

– Ее убили, – сказал Карл, – ее и ее отца.

Аделаида охнула и прижалась к нему.

Это случилось в мае, через несколько дней после того, как Карлу исполнилось тридцать четыре.

Он только что с успехом закончил расследование одного долгого и до крайности запутанного дела, и в департаменте полиции центрального округа никто не сомневался, что теперь его ждет очередное повышение по службе.

Друзья радовались, завистники завидовали, окружной прокурор негодовал и строил козни – в общем, все было как всегда.

В семейной жизни Карла тоже было все как всегда – с той только разницей, что у Мануэлы наконец-то появился настоящий повод для ревности. В самом деле, муж стал позже являться домой, выходить на работу по выходным, и нашлись добрые, отзывчивые, чуткие к чужой беде люди, которые сообщили Мануэле, что он пару раз был замечен в боулинге с какой-то молодой особой.

Мануэла тут же произвела собственное расследование и выяснила, что особа вовсе не так уж молода, не намного моложе ее самой, а просто хорошо выглядит. И вообще, это не какая-нибудь неизвестная женщина, а адвокат Диас.

Про эту смазливую адвокатшу Карл ей рассказывал, сдержанно, чтобы не задеть хрупкого самолюбия жены, восхищаясь ее умом и деловыми качествами, а потом познакомил их на какой-то светской вечеринке.

Тогда Диас не показалась Мануэле опасной; держалась она просто, скромно, дружелюбно, да и Карл ничем не показал, что она для него нечто большее, чем товарищ по работе. Скрытно, но неотступно наблюдая за ним весь вечер, Мануэла пришла к выводу, что он не притворяется.

И вот теперь, когда Мануэла снова, после долгого перерыва, начала подумывать о ребенке, нате вам! Боулинг – это серьезно. Ее он никогда не водил в боулинг.

Мужу, несмотря на то что тот пришел со службы озабоченный и уставший, была устроена сцена. Муж, как всегда, стоически вынес град каверзных вопросов, упреков и обвинений; он ничего не объяснял, ничего не признавал и ничего не отрицал. Он просто устало вздохнул и сказал, что между ним и Диас ничего нет. Разгорячившаяся Мануэла потребовала честного слова, и слово было дано. Но после этого муж ушел в свой кабинет и заперся там на ключ, что проделывал крайне редко.

Несмотря на то что он не солгал жене, он все же чувствовал себя не в своей тарелке. Адвокат Диас, прекрасный товарищ, умница, наделенная столь редким среди женщин чувством юмора, тонкая, понимающая, с которой всегда было так легко и интересно общаться, взяла и призналась ему в любви.

После трех лет безмятежного, приятного знакомства это было неожиданностью. Великий дипломат и знаток женской психологии растерялся. Он попытался отшутиться. Глядя на Диас поверх компьютерного монитора (дело происходило в его кабинете), он спросил ее, зачем ей, молодой, веселой, очаровательной женщине, о которой вздыхает половина департамента, этот старый, безнадежно женатый зануда.

Это было ошибкой.

Адвокат Диас тут же оказалась по его сторону монитора, и нежные ручки обвились вокруг его шеи. Адвокат явно собиралась доказать ему, прямо здесь и сейчас, что он вовсе не стар и ни в каком смысле не безнадежен.

Карла спас деликатный стук в дверь. Это пришел один из троих его сотрудников. Вообще-то они не имели привычки стучать в дверь шефа, известного своим демократизмом, но, с другой стороны, и шеф не имел привычки закрываться.

Сотрудник, задавая свои деловые вопросы, с любопытством приглядывался к шефу и его гостье. Но по лицу Карла благодаря ацтекской выучке ничего заметить было нельзя, а адвокат смирно сидела на стуле для посетителей, опустив голову, и листала какие-то бумаги. В комнате и в одежде обоих был полный порядок. Сотрудник ушел разочарованный. Дверь за ним осталась открытой.

– Я подожду, – сказала Диас на прощанье, понизив голос так, чтобы локаторы за дверью не смогли ничего уловить, – если бы ты действительно любил свою жену, я не сказала бы тебе ни слова. Но ведь ты просто исполняешь долг, и рано или поздно тебе это надоест.

И ушла, оставив Карла в душевном смятении.

Смятение это было вызвано не тем, что неожиданное признание Диас нашло в нем какой-то отклик, а тем, что в ее последних словах была, возможно, доля истины.

После этой истории Мануэла как-то притихла и сцен больше не устраивала. Карл держал себя как обычно, иногда задерживался на работе, иногда приходил вовремя. Имени Диас в доме больше не произносилось.

Карл не знал о том, что в последнее время Мануэла часто виделась с отцом и рассказывала ему о своих подозрениях. Старик, надо отдать ему должное, не разделял ее опасений. Твой муж, при всех его недостатках, человек честный, говорил он дочери, и лучше бы ты ему доверяла. Мы, знаешь ли, не любим, когда нас подозревают и тем более устраивают за нами слежку, говорил он. Этим ты ничего не добьешься, только оттолкнешь его от себя.

Мануэла слушала, кивала, соглашалась.

В последний свой приезд она уже не жаловалась на то, что у мужа, по-видимому, кто-то есть. Она жаловалась на то, что он охладел к ней.

– Почему ты так решила? Он что, с тобой больше не спит? – спросил сеньор Лопес, враг всяческих недомолвок и эвфемизмов.

– Нет, спит, но… То есть, я хочу сказать… Когда он со мной, мне иногда кажется, что он думает о ком-то другом.

Сеньор Лопес крякнул. Ему было жаль дочь, но он был мужчиной.

Он окинул взглядом ее красное, с несколько отвисшими уже щеками и двойным подбородком, лицо, ее грузную фигуру, затянутую в шелковое платье размера на два меньше, чем следовало бы, ее пухлые руки, мнущие мокрый кружевной платочек, после чего потрепал ее по широкой, влажной от жары спине и сказал, что все это глупости.

– А может быть, – не унималась Мануэла, – все-таки сказать ему про золото?

Тут уже сеньор Лопес был категорически против, и Мануэла ничего не добилась. Старик даже немного обиделся на нее за ее настойчивость.

– Вот когда я умру, тогда делай что хочешь. Нарушай наши традиции. Ты уже преуспела в этом, выйдя замуж за гринго… а теперь вот жалуешься на его невнимание и даже хочешь его подкупить!

– Вряд ли это возможно, – тяжело вздохнув, признала Мануэла.

– Если бы это было возможно, – веско заключил сеньор Лопес, – он не стал бы твоим мужем. Потому что я пристрелил бы его собственными руками.

Через два дня после этого разговора он разбил свою новенькую желтую «Феррари» и, чрезвычайно расстроенный, явился в дом зятя.

Было раннее и очень тихое утро (дети уже ушли в школу, а прислуга еще не приходила). Карл в кабинете разговаривал по телефону с начальством, и утешать старика пришлось одной Мануэле. Она поставила в духовку противень с его любимым имбирным печеньем и сварила кофе по-ацтекски.

– А ведь я собирался сегодня съездить в Акапулько, навестить твоего двоюродного брата, – жаловался сеньор Лопес, принимая из рук дочери керамическую кружку с угольно-черной, дымящейся жидкостью.