Тайна Дамы в сером

– У меня есть к тебе предложение, – сказал тесть, – и, думаю, ты его примешь. После того как терпеливо и не перебивая дослушаешь меня до конца.

По мере того как он излагал свое предложение, настроение Карла и в самом деле менялось – от полного неприятия услышанного до признания хотя бы теоретической возможности того, что он, Карл, станет заниматься подобными вещами.

– Ты – не воин, – говорил тесть, – ты мог бы им стать, но ты не хочешь. Ты слишком легкомыслен и доверчив. Ты не видишь в людях зла и склонен всем все прощать. Ты не любишь проливать кровь. Сейчас жизнь улыбается тебе, и ты думаешь, что так будет всегда. Это простительное заблуждение, свойственное юности; но чем скорее оно рассеется, тем будет лучше и для тебя, и для Мануэлы, и для ваших будущих детей. Однако, – продолжал тесть, – у тебя острый и изобретательный ум, и разгадывать загадки ты умеешь, пожалуй, не хуже любого ацтека. Я знаю, о чем ты подумал, когда я заговорил с тобой о службе в полиции. Успокойся, там достаточно парней, которые стреляют лучше тебя, бегают быстрее тебя, охотятся и выслеживают с гораздо большей пользой, чем мог бы это делать ты. Это настоящие охотники. Воины. Стрелки. Но вот мой добрый знакомый, комиссар полиции Мехико, считает, что им также нужны люди, умеющие, как он выразился, выстраивать логические комбинации. Он даже собирается открыть у себя в департаменте «аналитический отдел» (эти слова тесть произнес, иронически усмехнувшись), и ему, пожалуй, могут пригодиться такие книжные умники, как ты. Пока другие будут выслеживать, преследовать и сражаться, ты будешь сидеть в собственном кабинете (тесть особенно подчеркнул последние слова), в тишине и покое, курить трубку, бренчать на гитаре и размышлять, как делал этот ваш знаменитый… как его…

– Знаменитый, – возразил Карл, – бренчал на скрипке.

– Это несущественно, – строго взглянул на него тесть, – если для размышлений тебе понадобится скрипка, ты ее получишь. Ты получишь все, что понадобится для работы; ты будешь заниматься тем, что, по-видимому, подходит тебе больше всего, – решать задачи и разгадывать головоломки; и за все это ты будешь получать неплохие деньги. К тому же, – завершил тесть свою логически обоснованную и безупречно выстроенную речь, – и нам не помешает свой человек в полиции.

– Я подумаю, – сказал Карл.

– Подумай, – сказал тесть. Выбил свою трубку о ствол пышно разросшейся в глиняном вазоне араукарии и ушел спать.

Так и случилось, что молодой недоучившийся археолог оказался на государственной службе в далекой, экзотической, такой непохожей на родную Швейцарию стране.

Но, разумеется, отдельный кабинет со всем необходимым для работы он получил далеко не сразу.

Сначала состоялась свадьба (они тихо и скромно расписались в мэрии, сообщил Карл жаждущей подробностей Аделаиде, а уж потом, на гасиенде Лопес, с шумом, треском и праздничной пальбой из всех видов стрелкового оружия состоялась церемония в полном соответствии с древними обычаями). Затем Карл на законных основаниях получил мексиканское гражданство, стал называться сеньором Карлосом Родригесом и в качестве такового был зачислен в полицейскую академию Мехико.

Прошло еще немало времени и событий (в частности, у Мануэлы родилась дочь Лаура), прежде чем комиссар полиции уступил настойчивым напоминаниям своего ацтекского друга и, пожав плечами, согласился привлечь курсанта Родригеса к расследованию одного из дел.

– Но, надо думать, больше он плечами не пожимал, – вставила, блестя глазами, Аделаида, – потому что курсант Родригес очень хорошо справился с заданием…

– Курсанту Родригесу просто повезло, – возразил Карл, – дело оказалось совсем несложным.

– Вроде поиска угнанной машины? – улыбнулась Аделаида.

Карл тоже улыбнулся и допил свой кофе.

Без четверти двенадцать зазвонил телефон.

– Здравствуйте, майор, – сказал Карл.

Неужели все-таки нашли, поразилась Аделаида, и так быстро, за каких-нибудь три часа…

– Нашли, – подтвердил Карл, внимательно выслушав все, что ему сказали в трубку, и поблагодарив, – и не только нашли, но и доставили сюда. Я скоро вернусь. Не торопись, – добавил он, имея в виду остатки десерта.

Аделаида проводила его взглядом и прилежно занялась подтаявшим сливочным мороженым.

Чьи-то влажные, липкие пальцы легли ей на веки и чей-то женский голос, хрипловатый, явно нетрезвый, предложил угадать, кто.

Аделаида терпеть не могла подобных шуток и сухим тоном предложила незнакомке оставить ее в покое. Незнакомка, хихикнув, освободила Аделаиду, но, вместо того чтобы удалиться, бесцеремонно плюхнулась на стул напротив Аделаиды, на то самое место, где всего пару минут назад сидел Карл.

Аделаида решила позвать официанта, чтобы он выпроводил нахалку, но та опередила ее – позвала официанта сама и велела подать бутылку шампанского и пару чистых бокалов.

– Лизка! – ахнула Аделаида, присмотревшись и прислушавшись к голосу незнакомки.

– Ну, наконец-то! – ухмыльнулась женщина, достав из сумочки пачку сигарет и дорогую, но безвкусную зажигалку, – а вот я тебя сразу узнала. Ты ни капельки не изменилась за последние… сколько мы с тобой не виделись – восемь, десять лет?

– Двенадцать, – вздохнула Аделаида, – боже мой, Лизка…

Елизавету Воронцову, бывшую Аделаидину коллегу по работе, а ныне светскую львицу, и впрямь было не узнать.

Лизка всегда была красивой, яркой и бесцеремонной, хорошо одевалась и непринужденно держала себя с мужчинами – не то что тихая и застенчивая Аделаида.

И тогда, когда они вместе пришли устраиваться на работу в школу, и несколькими годами позже, когда ей наскучило пресное существование учительницы русского языка и литературы и она выскочила замуж за известного в области спортивного обозревателя – бывшего теннисиста, и потом, когда лысеющий, с брюшком и дефектами речи теннисист был отставлен, а Лизка устроилась работать на телевидение, и началась ее собственная карьера в мире, как теперь говорят, шоу-бизнеса, – всегда в ней была этакая веселая самоуверенность и жажда удовольствий.

Аделаида иногда встречалась с ней в Городе, с интересом слушала ее рассказы о гламурной жизни, не утруждая себя выяснением, что в них правда, а что – вымысел, порождение неуемной Лизкиной фантазии.

И не было раньше у Лизки ни этого тоскливого, ищущего выражения постаревших, окруженных сеточкой мелких морщин глаз, ни горьких складочек в уголках ярко накрашенных губ.

Из-за этого-то выражения Аделаида и не признала ее сразу, а еще, может быть, потому, что Лизка еще больше похудела (хотя и всегда была тоща и вертлява) и дорогая, модная одежда и украшения висели на ней, будто неродные.

Аделаида, степенная, томная, довольная, в простом черном платье, подчеркивающем белизну ее прекрасно сохранившихся полных плеч и груди, смотрела на свою старинную знакомую с удивлением и жалостью.

Подали шампанское. Лизка, осушив залпом два бокала, принялась говорить. В чем, в чем, а в этом она осталась прежней – забрасывала Аделаиду вопросами и, не дожидаясь ответов, перебивала и начинала рассказывать сама.

– А что ты делаешь здесь, поздней ночью, одна? – воспользовавшись паузой, спросила Аделаида.

– Вот еще – одна! – возмутилась Лизка. – Я, моя милая, никогда не бываю одна! Пришла сюда с одним, он меня рассердил, ну и послала его к черту… Позвонила другому, говорю – приезжай немедленно, твой шанс. Вот и жду. Если через десять минут не приедет, позвоню третьему… А ты говоришь – одна! Нет, ты мне лучше скажи, что ты здесь делаешь в такой час? И что это за красавчик с тобой? Я хотя и мельком, но успела его рассмотреть…

Сильно подведенные Лизкины глаза сверкнули прежним, молодым, озорным блеском, и Аделаида поняла, что ради этого вопроса Лизка к ней и подсела.

– Или, может, ты скажешь, что это Борис? – продолжала Лизка, нимало не смущаясь и не снижая громкости своего хорошо поставленного еще в учительские времена голоса, – мол, вырос, похудел, похорошел, сбрил бороду и покрасил волосы?