Тайна Дамы в сером

Карл поднял голову от фотографий и посмотрел на нее. Диас вздохнула – в глазах его не было ни признания, ни отказа, ни холода, ни тепла, вообще никаких чувств, кроме усталости.

– Я не люблю тебя, Диас, – просто сказал он. – Не знаю, способен ли я вообще на это чувство. Прости. Ты же сама не захочешь, чтобы я был с тобою только из благодарности.

И Диас ушла, глотая слезы.

Позже, когда Карл уже уехал с дочерьми в Швейцарию, ей сообщили, что та прекрасная вилла в Диаманте, Акапулько, что расположена на самом берегу Тихого океана и которой она не раз восхищалась, принадлежит теперь ей.

Приятно были удивлены и трое полицейских офицеров, что приходили арестовывать Карла и предлагали ему свою помощь. Их банковские счета в одно прекрасное утро округлились и приобрели солидный пятизначный вид.

Потом с разными людьми в разное время произошло еще несколько мелких, средних и крупных финансовых чудес. Некоторые из этих людей догадывались о том, кто является их автором, другие нет, третьи просто считали, что там, наверху, их наконец-то оценили по заслугам, а чьими руками это сделано – не так уж и важно.

Карл тоже так думал, потому никогда и никому не говорил об этих своих поступках. А если бы кто-нибудь задал ему прямой вопрос, то он ответил бы отрицательно.

Он не хотел, чтобы его благодарили. Первое время по возвращении из Мексики он вообще не хотел никаких чувств со стороны других людей. Он хотел уйти, закрыться от них – ну, хотя бы в ту же археологию, где имеешь дело с мертвыми костями, а не с живыми людьми – благо теперь он был человеком обеспеченным и мог заниматься чем угодно или не заниматься ничем. И это, возможно, произошло бы с ним, и он затворился бы в своей науке, проводя жизнь в библиотеках, музеях и экспедициях в дикие и безлюдные места, если бы не дочери.

Эти три девицы трудного возраста (старшей – четырнадцать, младшей – десять) нуждались не столько в материальном обеспечении, сколько в заботе, внимании и терпении – в общем, строгой, но доброй отцовской руке. С этими тремя сорванцами в юбках нечего было и мечтать о затворничестве и уходе в чисто интеллектуальную жизнь. Эти три полукровки, унаследовавшие неукротимый нрав матери, не оставили своему отцу ни малейшей возможности отрешиться от мирской суеты и оледенеть сердцем. Они не давали ему вспоминать прошлое. Они снова научили его смеяться.

Огонь в камине давно догорел, и небо за окном посерело, предчувствуя близкий рассвет. Карл лежал на полу, положив голову на колени сидящей Аделаиды, которая тихо гладила его по волосам. Что-то изменилось между ними за последние несколько часов. Аделаида не знала, что именно, но чувствовала, что очень важное. Он, конечно, поведал ей далеко не все, но, учитывая, что раньше он вообще об этом не говорил (по крайней мере, ни одной женщине), это могло значить, что она для него – не просто временная подруга.

Что же касается самой Аделаиды, то ее чувства к нему тоже изменились. Если раньше это был жертвенный восторг Снегурочки, тающей от блаженства под лучами солнца, трепет и ликование смертной, угодившей в объятия бога, то теперь она чувствовала к нему и нежность, тонкую и пронзительную до слез, и жалость, и желание защитить и согреть всем своим не востребованным и не растраченным в двадцатипятилетнем браке теплом.

Он перестал быть для нее высшим, недосягаемым в своем совершенстве существом. Он стал обычным человеком, таким же, как она, и мысль о союзе с ним не казалась ей больше такой уж невозможной.

Аделаида наклонилась и с новым и сладким чувством собственности поцеловала его в лоб.

Это новое, невыразимо приятное ощущение жило в ней и наутро, когда она проснулась в белой как снег и мягкой как пух постели собственного (еще на целых два дня!) дома. Карла рядом с ней не было, но снизу, из кухни, доносились приглушенные звуки и запах свежемолотого кофе.

Надо будет ему сказать, чтобы не пил так много кофе, лениво подумала Аделаида, вредно для сердца. Она не спеша поднялась, заглянула на пять минут в ванную и, накинув халатик, спустилась вниз. У стенной ниши, где висела верхняя одежда, она остановилась и достала его куртку, ту самую, в которой он явился к ней тридцать часов назад, – помятую, грязную, в земле и каких-то темных пятнах.

Надо будет отчистить, сказала себе Аделаида и повесила ее в сторону, подальше от своего нового пальто. Так, а здесь у нас что? Его плащ, в котором он был вчера. Серый, из непонятной ткани, и подкладка из какого-то темного меха, короткого, очень мягкого, может быть, даже настоящего.

Аделаида провела по подкладке ладонью. Во внутреннем кармане обнаружилось что-то плоское и прямоугольное – записная книжка, должно быть. Аделаида преодолела внезапно возникшее искушение, отвернулась от плаща и пошла на кухню.

Вопреки ожиданиям, на столе не было ни овсянки, ни яичницы с беконом, ни бисквитов с джемом – традиционной, по ее мнению, утренней пищи европейцев. Там был нежирный творог, мюсли и свежие фрукты. Проголодавшаяся Аделаида чуть заметно вздохнула.

Карл, колдовавший за барной стойкой над каким-то сверкающим, полным кнопок и рычажков, аппаратом, протянул ей высокий стакан с грейпфрутовым соком.

Сок был ледяной и такой терпкий, что у Аделаиды заныли зубы.

– Свежевыжатый, – сообщил Карл, – очень полезно для здоровья. Витамин С, сжигатели жира и различные антиоксиданты.

Колбаски бы сейчас, докторской, помечтала Аделаида, глядя, как он налил молока в тарелку с мюсли и начал с аппетитом есть.

Аделаида пододвинула к себе миску с творогом и обвела глазами стол в поисках сахарницы. Сахарницы не было. Аделаиде стало совсем грустно, но она не подала виду и мужественно улыбнулась наблюдавшему за ней Карлу. Из твоих рук, любимый, все, что угодно, хоть чашу с ядом…

– Ладно уж, – сказал Карл, – в холодильнике ветчина и сливочное масло, рядом с тостером порезанный батон, а на нижней полке в шкафу банки с медом и клубничным джемом.

Аделаида бросила на него благодарный взгляд и не спеша поднялась из-за стола.

В холодильнике и на полках было все то, что он сказал, плюс многое другое. Разъяснилось содержание пакетов и коробок, привезенных им вчера, – некоторых, но не всех. Несколько больших и средних коробок с этикетками и без все еще лежали под лестницей. Аделаида преодолела еще одно искушение и не спросила, что в них.

Вместо того, намазав очередной тост маслом и джемом, она спросила его о том, как он стал учителем.

Оказалось, что это произошло совершенно естественным путем и опять-таки благодаря его собственным детям.

Детям не понравилась швейцарская школа – там было слишком много предметов, и их преподавали слишком сухие, сдержанные педагоги. Детям не понравились преподаватели, которых Карл пытался нанять для их домашнего обучения, – мужчин они изводили насмешками над их нордической флегматичностью, а всех женщин моложе шестидесяти – ревностью к отцу. Женщины старше шестидесяти не выдерживали физической и моральной нагрузки и после первого же урока уходили сами.

Карлу пришлось снова отложить археологию, обложиться учебниками и учить их самому. И, к его огромному удивлению, у него получилось.

После недели занятий дочери попросили разрешения пригласить кое-кого из новых друзей. Сама по себе просьба Карла не удивила – он знал, что его дочери в состоянии найти друзей даже в безлюдной пустыне. Удивило его то, что друзья (пять-шесть мальчиков и девочек разного возраста) пришли не для того, чтобы играть или развлекаться. Они пришли послушать в его изложении историю Древнего мира и на всем протяжении часовой лекции по древним цивилизациям Центральной Америки сидели смирно, не вертелись, не отвлекались, а после лекции стали задавать ему вполне осмысленные и даже интересные вопросы.

Приходили они и на английскую литературу XIX века, и на немецкую филологию, и даже на математику, в которой Карл как преподаватель чувствовал себя не совсем уверенно.