Лунные пряхи

ГЛАВА 20

Каюта яхты была битком набита. Здесь находился Марк, довольно-таки бледный и заново перевязанный; я сама, похожая в штанах Колина и огромном свитере Марка на битника после бурной ночи; Ламбис, с виду крепкий и собранный, но все еще благоухающий гвоздиками; Колин со свежим синяком на щеке, молчаливый и ни на шаг не отходящий от Марка. Это, так сказать, члены команды. Вместе с нами за крохотным столиком в каюте сидели староста Агиос-Георгиос и трое деревенских старейшин — старики, облаченные в пышные критские героические костюмы; можно было подумать, они прямо в них и спали — так быстро они появились на месте происшествия, аккуратно застегнутые на все пуговицы. Это были наши судьи, лорд-мэр и члены выездной сессии суда присяжных, в то время как снаружи — на палубе, на скалах — разместились присяжные заседатели в полном составе, то есть все мужское население Агиос-Георгиос.

Четверо мужчин отнесли Стратоса в гостиницу и остались там караулить и следить за ним. Тони, воспользовавшись всеобщей суматохой, сбежал. Хотя к этому времени большинство рыбацких лодок, привлеченные невыразимым шумом и огнями в гостинице, уже сгрудились в бухте, однако ни у одной из них не имелось мотора, так что Тони преспокойненько улизнул, прихватив, как выяснилось, из гостиницы всю наличность, а также кучу собственных пожитков — все, что смог унести. Но старейшины уверяли, что поймать его не составит труда.

Правда, я в этом очень сомневалась. Хладнокровный Тони с его гениальной способностью отмежевываться от неприятностей, очутившись на надежной лодке среди просторов Эгейского моря, имел возможность отправиться куда угодно, на выбор — в Европу, Африку, Малую Азию… Но я промолчала. Сейчас было не до того — мы сами так нуждались в сочувствии и внимании.

Нам четверым понадобилось не много времени, чтобы поведать свою историю. Мы не опустили ничего, вплоть до мельчайших подробностей гибели Джозефа. Все это было выслушано с мрачным видом, кое-кто покачал головой, но я видела, что в целом симпатии на нашей стороне. В то же время, судя по всему, жестокие действия Стратоса сами по себе не произвели впечатления на этих людей, и к нам отнеслись бы совсем иначе, убей мы самого Стратоса, что бы он ни натворил, верша свою личную месть. Но смерть Джозефа, турка, да еще турка из Ханьи, — это было совсем другое дело. А что касается бедной Софьи Алексиакис, которой придется немало пережить, когда делишки ее брата станут достоянием гласности, то можно считать Божьей милостью, что теперь наконец, овдовев, она сможет снова стать свободной женщиной и христианкой. Она сможет даже — благодарение Христу — причаститься в это самое Пасхальное воскресенье…

Остальное уже не представляло сложности. Когда позднее Стратос пришел в себя и узнал об обнаружении драгоценностей на его рыболовецких угодьях и трупа Александроса (который был найден зарытым в поле возле мельницы), а также о бегстве Тони и о смерти Джозефа, он избрал самый простой путь и поведал историю, которая в целом весьма походила на правду.

Они с Александросом не были ворами (вопреки теории Колина), а в течение нескольких лет являлись партнерами по укрыванию краденых вещей, а Тони был кем-то вроде ассистента и офицера связи. Стратос, владея доходным ресторанчиком на Фрит-стрит, обеспечил себе безукоризненную «крышу», и с виду их с Александросом не связывало ничего, кроме дружбы, естественной между земляками. Даже у этой дружбы имелось совершенно натуральное объяснение, поскольку Александрос тоже был критянином, родом из Аногии — деревушки, лежащей высоко в горах, над развалинами византийской церквушки. Итак, какое-то время дела их шли успешно, пока не произошло ограбление Кемфорд-хауса.

Но Стратос обладал чутьем бизнесмена, которое подсказало ему вовремя выйти из дела, и задолго до ограбления Кемфорд-хауса он принялся потихоньку реализовывать свои активы, чтобы затем чинно, не вызывая подозрений, отбыть в родную деревню со своим состоянием. Александрос, понимавший лишь то, что чрезвычайно выгодное сотрудничество сворачивается в момент наивысшего расцвета, резко воспротивился решению Стратоса. Споры следовали за спорами, кульминацией их стала яростная стычка в самый канун отъезда Стратоса, когда доведенный до бешенства Александрос выступил с угрозами, которые почти наверняка не собирался выполнять. Случилось неизбежное: столкнулись крутые нравы, в ход пошли ножи — и, посчитав Александроса убитым, Стратос бросил его на боковой аллее по меньшей мере в двух милях от Фрит-стрит, а сам вместе с Тони той же ночью преспокойно отбыл в Афины авиарейсом, билеты на который были заказаны заблаговременно — по крайней мере недель за шесть.

Медленно поправляясь в лондонской больнице, Александрос держал язык за зубами. Возможно, теперь он уже понял, узнав о переполохе, поднявшемся из-за исчезновения драгоценностей Кемфорда, что Стратос вышел из игры весьма своевременно. Единственное, что не давало ему покоя: Стратос забрал всю добычу…

Как только Александрос поправился и уверился, что полиция пока что не связала темную резню в Ламбете с ограблением Кемфорда, он, в свою очередь, отбыл (предварительно вооружившись) в родные края.

Если только можно сказать, что глупость заслуживает столь сурового наказания, как смерть, тогда вроде бы Александрос на что напрашивался, то и получил. Стратос и Тони, вполне понятно, встретили его весьма настороженно, но вскоре дело каким-то образом было улажено и последовала сцена примирения с взаимными извинениями — присутствие Софьи и Джозефа придало ей еще более благообразный вид. Решено было, что в свое время Стратос разделит добычу, и трое мужчин пойдут каждый своей дорогой, но пока что разумно им всем троим «залечь на дно» — до тех пор, пока не станет возможным каким-то образом постепенно сбыть драгоценности. Согласие было достигнуто, и семейная вечеринка (по обычаям Сохо, щедро сдобренная вином и кушаньями, при активном участии Тони) завершилась эскортированием Александроса в родную деревню, но по дороге возник какой-то спор по поводу дележа драгоценностей, почти мгновенно переросший в ссору. И тут Александрос потянулся за пистолетом…

Вполне вероятно, что Александрос не был столь глуп и доверчив, каким его рисовал Стратос. Последний же поклялся и продолжал клясться, что сам он и не помышлял об убийстве. Это все Джозеф — он убил Александроса, он стрелял в Марка и он же по собственной инициативе, безо всяких указаний Стратоса отправился в горы, чтобы убедиться в гибели Марка. Что же касается Колина, которого они потащили с собой, пребывая в панике и смятении, то Стратос божился, что лично отдал распоряжение освободить мальчика, и уж это, сказал он — и никто не усомнился в его словах, — его сестра наверняка подтвердит.

И наконец, нападение на меня… Ну а чего, собственно, можно было ожидать? Он отправился, по обыкновению, проверить свои тайники и обнаружил там девушку, имевшую, как он подозревал, отношение к таинственному исчезновению Джозефа, которая ныряла за его садками. Он поступил так, как любой поступил бы на его месте, и здесь, совершенно очевидно, собрание с ним в общем-то согласилось; к тому же он пытался лишь испугать меня, но ни в коем случае не убить.

Но это все было уже утром. Сейчас же, когда выслушаны были первые объяснения, рассказы наши сложены воедино, взвешены и в конце концов приняты, кто-то принес из гостиницы кофе для всех и стаканы с родниковой водой. К тому времени, когда забрезжил рассвет, Агиос-Георгиос благополучно свыклась с великой сенсацией.

Я сидела, обессиленная, осоловелая, и дремала, привалившись к плечу Марка, он обнимал меня здоровой рукой. Воздух в каюте сделался синевато-серым от дыма, а стены вибрировали от шума голосов и звона стаканов, когда кто-нибудь в сердцах стучал кулаками по столу. Я уже давно оставила всякие попытки уследить за быстрой и неразборчивой греческой речью. Пусть этим займется Марк, сквозь дрему думала я, пусть теперь всем занимается Марк. Моя роль в этой истории исчерпана: пусть он разбирается со всем остальным, и тогда, уже скоро, мы все сможем уплыть отсюда, наконец-то вырваться на свободу и догуливать то, что осталось от наших так называемых отпусков…