Лунные пряхи

Страх придал мне новые силы, я стала бороться с этой неизвестной и неожиданной опасностью, позабыв о другой. Свет, гарпун — они принадлежали верхнему миру, этот же ужас исходил словно из преисподней. Живое воплощение кошмара, порой преследующего купальщиков, — водоросли, щупальца, рыболовная сеть… Это «что-то» крепко держало меня, тянуло вниз, душило. А свет уже приближался.

Моя слабеющая рука снова нащупала твердую поверхность скалы, я вцепилась в нее, волоча за собой штуковину, опутавшую мои колени. Все, конец мне, и я знала это. Свет приближался.

И вдруг он исчез, будто кто-то щелкнул выключателем. Внезапная тьма наполнилась шумом, ослепила меня. Но шум был настоящим: ночь неожиданно прорезал рев двигателей, слышались крики, треск заводимого мотора, и я увидела другие огни — маленькие и тусклые, они стремительно приближались. Погруженная во тьму лодка Стратоса замерла между мной и звездами, будто в замешательстве, затем мотор ее взревел, и белая пена, брызнувшая из-под кормы, едва не сбила меня с моей скалы. Лодка ринулась прочь, и тьма мгновенно поглотила ее. А на месте ее возник силуэт более крупного судна с горящими на носу и на мачте огнями.

Кто-то сказал: «Держись крепче, малышка», потом еще кто-то произнес по-гречески: «Храни нас Бог, да это госпожа моря», а затем раздался еле слышный голос Колина: «Она ранена».

Вслед за этим о скалу возле меня стукнулся багор, и яхта мягко приблизилась. Ко мне протянулись руки, ухватили меня. Борт яхты накренился, я ухитрилась уцепиться за него, а затем меня наполовину втащили на борт; так я и висела, перегнувшись через него, задыхающаяся и обессиленная, пока наконец чьи-то руки снова не подхватили меня и не подняли на палубу, а вместе со мной и тот неизвестный предмет, что обвился вокруг моих ног и едва не утопил меня.

Я лежала в рубке яхты, скорчившись на толстой веревочной подстилке, тяжело дыша и дрожа всем телом. Словно сквозь пелену до меня доносился голос Марка, я чувствовала прикосновения его рук. Меня сильно растерли чем-то сухим и жестким, влили в рот какой-то едкий, ароматный напиток, и все это время яхта покачивалась и со скрипом терлась о скалу, а Марк не переставая ругался вполголоса, да так, как я от него и не ожидала. Потом я ощутила сухую шершавую поверхность твидового пиджака, наброшенного на мои голые плечи, еще один глоток крепкого греческого бренди… и вот я сижу, Марк обнял меня здоровой рукой, тепло его тела согревает и успокаивает. Онемевшими, слабыми пальцами я прижимаю к себе его пиджак, прикрывая наготу.

— Тихо, тихо, все в порядке, ты только успокойся.

Таким голосом он совсем недавно успокаивал Колина.

Дрожа, я прильнула к нему.

— Гарпун, — прошептала я. — Водоросли.

— Знаю, знаю. Но теперь все хорошо. Он уплыл. — Спокойствие исходило от него почти осязаемыми волнами. — Все кончилось, ты в полной безопасности. Так что успокойся и расслабься.

— Это все из-за ножа Джозефа. Я забрала его у Ламбиса из кармана, в церкви, когда мы его обыскивали. И забыла о нем. Он лежал у меня в кармане. Они нашли нож. Они ведь наверняка станут нас преследовать.

Несколько секунд он взвешивал услышанное.

— Вот как. Но все равно непонятно, почему он…

— Марк!

Неясный силуэт, в котором я узнала Колина, спрыгнул к нам и присел на корточки.

— Что такое?

— Эта штуковина, которая вытянулась вместе с ней… Это не водоросли, а веревка.

— Веревка? — Меня вдруг снова забила дрожь, и рука моего защитника напряглась. — Ты имеешь в виду, сеть?

— Нет. Длинная веревка с буйком и чем-то вроде садка для омаров на другом конце.

Садки… ну конечно же… Словно воспоминание из какой-то другой жизни.

Я сказала:

— У него здесь повсюду расставлены садки. А я и забыла. Значит, вот что это было. А на ощупь — такая жуть, будто водоросли…

— Ну и швырни эту дрянь обратно, — посоветовал Марк.

— Но там внутри что-то есть. — В голосе Колина неожиданно прозвучало волнение. — И совсем не рыба, а какой-то сверток.

Марк отпустил меня.

— Посвети-ка сюда, Ламбис.

Он опустился на колени рядом с Колином. Плетеный садок лежал между ними, под ним расплывалось темное пятно воды. Осторожно просунув внутрь пальцы, Марк извлек оттуда сверток и положил его на доски. Колин низко склонился над свертком. Ламбис со своего поста возле мотора пристально вглядывался через их плечи. Лица всех троих — серьезные, сосредоточенные, напряженные — выражали любопытство, готовое вот-вот перерасти в возбуждение. Яхта, мягко покачиваясь на волнах, удалялась от скалы, устремляясь в открытое море. Все мы напрочь позабыли о Франсис.

Марк развернул пакет. За слоем клеенки или полиэтилена последовал еще один и еще. И наконец в руках его оказался мешочек из какой-то мягкой кожи — замши, наверное, стянутый наверху. Благодаря надежной упаковке он был совершенно сухим.

Марк ослабил стягивавшую мешочек веревку, затем перевернул его. Что-то ярко вспыхнуло, переливаясь всеми цветами радуги. Колин изумленно охнул, Ламбис хмыкнул. Марк держал в руках нечто вроде цепочки, богато орнаментированной и в золотой оправе; когда он перебирал ее пальцами, красные блики чередовались с золотистыми. Колин робко протянул руку и поднял что-то, с виду напоминавшее серьгу: зеленый огонек в белой искрящейся оправе.

— Я же говорил, что это драгоценности, — задыхаясь от волнения, произнес он.

— Это и есть пожива?

В голосе Ламбиса явственно прозвучало глубокое удовлетворение.

— Да уж, пожива, самая настоящая пожива. — Марк опустил рубиновое ожерелье обратно в мешочек. — Кажется, начинает вырисовываться, а? Нам нужны были доказательства, и, бог ты мой, мы их получили, да еще какие! Если Александроса убили не из-за этого, тогда я — королева Виктория!

— «Лондонское дело», — процитировала я.

— Ничего себе дельце, а? — Колин, казалось, все еще был во власти благоговейного трепета. Он так и сяк крутил в руках изумрудную серьгу, подставляя ее под лучи света. — Интересно, сколько у него таких садков?

— Этот вопрос вполне можно оставить для полиции. А пока положим все на место. Бросай-ка сюда эту штуку.

Марк протянул Колину мешочек и, когда тот опустил туда серьгу, туго стянул веревку и принялся завязывать ее.

Я задумчиво сказала:

— Наверное, он решил, что я за этим и охотилась. Нож вызвал у него подозрения, но он считал, что мы находимся под его надежным присмотром. А потом он отправился проверить свои садки и вдруг обнаружил меня возле них, в воде. Ничего удивительного, что после всех недавних событий он обезумел от ярости и очертя голову погнался за мной. Интересно, он в самом деле решил, что Джозеф его надувает? В смысле, сговорившись со мной. Он что-то прокричал насчет него; ясное дело, Стратос сходил с ума, теряясь в догадках, куда тот подевался.

— Но ты-то что делала в воде?

— Мы разбили фонарь, так что не могли просигналить вам. Я плыла к вам. Я… ой, Марк! — Я сжала голову руками, только-только начиная приходить в себя от кошмара погони. — Наверно, я сама свихнулась! Марк, скажи Ламбису, пусть вернется обратно, к скалам! Там…

— Ты ранена? — резко перебил меня Ламбис. — Это кровь?

— Нет…

Я удивленно посмотрела на него. Ни раньше, ни сейчас я ничего не ощущала — по-прежнему влажное на ощупь, тело мое слишком одеревенело, чтобы чувствовать боль. Но когда Марк схватил фонарь и направил его прямо на меня, я действительно увидела кровь на своем бедре: она темной струйкой стекала на палубу.

— Наверное, он задел меня гарпуном, — проговорила я слабым голосом, поскольку меня снова забила дрожь. — Ничего страшного, совсем не больно. Давайте поскорей вернемся…

Но меня снова перебили — на сей раз Марк, который стремительно вскочил на ноги.

— Кровожадный ублюдок! Клянусь богом, этого я не потерплю! — Марк возвышался над нами, охваченный внезапной вспышкой необузданной ярости. — Будь я проклят, если мы после этого спокойно отбудем в Афины! Рванем за ним, даже если это будет последнее, что мы сделаем в жизни! Ламбис, сможешь догнать его?