Слишком чужая, слишком своя

— Я? — Он обижается. — Да я мог бы Квазимодо превратить в Брэда Питта. А тут какая-то несчастная... Ну, ладно. Пятьдесят тысяч. Но я же рискую!

— А я не рискую? Может, ты за это время спился. Может, подрастерял квалификацию. Кто может мне гарантировать? Я рискую остатками своей вывески, а ты...

— А я рискую жизнью, если... Только не будет никакого «если». Я завязал уже давно. Потом скажу, почему. А такие операции мне приходилось делать за это врем много раз. Благодаря твоей протекции — помнишь? То-то же.

— Получишь бабки, но после того, как...

— Договорились. Но выдай мне аванс — надо закупить препараты, еще кое-что.

— Это я оплачу отдельно. Но покупать будем вместе — чтобы у тебя не возникло соблазна сэкономить.

Ишь какой, будто я его первый день знаю!

— У тебя всегда был злющий язык. Но я всё равно рад видеть тебя. Не расскажешь, где пропадала?

— Меньше знаешь — дольше живешь, Синклер.

— Узнаю тебя. Ты не изменилась.

Через два дня Синклер был готов. Черт подери, я знаю, что рискую, сильно рискую, но у меня нет выбора. Ну что же, надеюсь, Осирис и на этот раз будет ко мне благосклонен.

— Ты только не бойся,— его прохладная ладонь гладит мой лоб. — Я изучил снимки, все видел. Я буду осторожен с твоей головой, хотя после такой операции я бы не рекомендовал... Но я понимаю. Что, ты думала, я не замечу? Милая моя, я же врач — и хороший врач. Работу мастера всегда замечу, а с твоей головой после травмы управился настоящий художник. Ну, а я — художник в другом. Только не бойся.

Но я боюсь, все равно боюсь. Я не смогу контролировать ситуацию, потому что буду под наркозом, и может случиться что угодно. Может, Синклер уже продал меня. Нет, это была плохая идея. «Беги, Керстин, беги!..» Нет, ма, я не могу, потому что золотые ленты закрывают мне глаза.

— Признайся, что ты плохо обо мне подумала.

И как только старик заметил, что я очнулась? Черт, больно-то как! Болит все лицо и такое ощущение, словно кожа вот-вот треснет.

— Ну, так что? Ты же подумала, что я веду двойную игру, так?

— Ну и что? — Вот еще ранимая душа!

— Ты сделала мне больно, — старик ставит мне капельницу.

— Прости.

— Потом поговорим. Сейчас надо отдыхать.

Когда сняли повязки, я несмело тянусь к зеркальцу. Боже милосердный, откуда эти синяки? Он что, выместил на мне обиду тем, что сначала отколошматил меня? Я его убью. Прямо сейчас. Все, Синклер, готовься. Чувствовала моя душа!

— Ну и что это такое? Синклер, если ты пытался пошутить, то это тебе удалось.

— Если ты немного помолчишь, я бы тебе кое-что объяснил. Ну, никакого уважения к старшим! Скверная девчонка! Сначала она заподозрила меня в некомпетентности. Потом в том, что я продал ее — кому, интересно мне знать, нужна такая змея? А теперь она недовольна! Объясняю. Это просто гематомы. Через недельку-другую все придет в норму, и тогда ты сама увидишь, на что способен старый Синклер ради неблагодарной, зловредной и подозрительной ведьмы.

Он отворачивается к окну. Я знаю правила игры. Я должна буду сейчас взять его за руку и извиниться, тогда его седые брови станут на места, тонкие губы немного улыбнутся, а упрямое выражение маленьких серых глаз потеплеет. Старик ужасно упрям. Я иногда думаю, что даже если бы его допрашивали, он не раскололся бы из чистого упрямства.

— Ну, прости меня, старик Чего уж там! Просто я стала слишком ранимой, когда речь идет о моей внешности. А в последние годы... мне нельзя было никому доверять. Даже тебе. Ты извини. Ну, хочешь, я пересплю с тобой, если тебя это как-то порадует.

Он сейчас просто подскочит от возмущения, я знаю.

— Ах ты, бесстыдница!

— Ты попался!

— Да, — его короткий энергичный нос торчит уже не так воинственно. — Да. Ты знаешь, на чем меня подловить. Нечему удивляться. А я всегда ловлюсь.

— Ага. Как в первый раз.

— Я тебе сейчас что-то расскажу, только не перебивай. — Синклер смотрит в окно. — Когда умерла Мэри, я был просто в отчаянии. Мы сорок лет прожили вместе — и тут она взяла и умерла. Вот так, просто — не проснулась утром, остановилось сердце. Ты представляешь, что я почувствовал? Если бы она болела или еще что-то... У меня было бы время как-то подготовиться к этому, а так просто — я не будил ее, приготовил кофе и понес в постель. А она лежит... Я позвал ее... а она... уже успела остыть.

Его голос прерывается. Оказывается, консерваторы тоже страдают.

— Не надо говорить. Если тебе тяжело, то... я знаю, что ты чувствуешь.

— Может, потому и больно, что нас с детства учили: гаси в себе свои эмоции. А они иногда... гасят нашу жизнь. Они живут в нас и подтачивают изнутри. Кто как утоляет боль. А я начал выпивать. Знаешь, меня же именно за это уволили. Я допустил ошибку, потому что был выпивши. Меня наказали правильно, у врача нет права на подобные вещи. Но когда от меня один за другим отвернулись все мои друзья — не потому, что я оступился, а потому, что утратил общественное положение, — тогда я решил, что моя жизнь закончилась. И уже приготовил для себя ампулу. Я решил, что хватит с меня этого дерьма. И тут появилась ты. Помнишь? Да, ты помнишь, как я лежал тут, пьяный в дымину, а ты поливала меня водой из графина и отборной руганью. А потом предложила работу.

— А тебе надо было сопротивляться так, словно я предложила тебе изнасиловать королеву-мать.

— Именно эта твоя циничная манера выражаться меня и шокировала. А потом я подумал: какого черта? Если общество отвернулось от меня, значит, мне пора сделать то же самое по отношению к нему. И я сдался. Я думал, что недолюбливаю тебя, правда. Но когда ты пропала, дал себе слово: я не буду больше пить, только ты найдись. Я ждал, когда ты наконец объявишься. А когда ты появилась, то решила, что я способен на подлость. Ты понимаешь, какую боль мне причинила?

— Ну, прости, старик. Откуда я знала, что ты меня так любишь?

— Я и сам не знал. Пока не увидел газетные заголовки.

Мы молчим. Что говорить? Иногда находишь там, где ожидаешь потерять. Старый консерватор Синклер, ему тоже неуютно в этом мире фальшивых святых. Да всем, наверное, неуютно!

Когда я покинула дом Синклера, мой счет стал легче на энную сумму, старик не берет фунтами — его месть обществу. Но на душе у меня легко. Я опять такая, как была. Рука у старика уверенная, он — настоящий талант. Вот теперь я могу не бояться, что от моего вида поезда будут шарахаться. Но появилась другая проблема: меня может опознать какой-то не в меру наблюдательный репортер.

Теперь я как дисциплинированный агент должна связаться со своим непосредственным руководством. Но я еще не решила, хочу ли этого. Я же исчезла. Не знаю, не помешают ли мне? Дядя Макс мог за это время подписать с Кеном пакт о ненападении. Мог, наконец, умереть или уйти на пенсию. Может, Кен сидит на его месте и проворачивает свои делишки уже с официального благословения — в Сенате, в ЦРУ, да везде полно честолюбивых маньяков, которых хлебом не корми, дай только запихнуть наш многострадальный голубой шарик в собственный грязный карман. Так что мне даже неинтересно, какая обстановка в моей бывшей конторе. Сначала сделаю дело — инкогнито, а потом уж попробую навести мосты.

— Это ваши документы, мадам?

Ну, почему я так не нравлюсь таможенникам? У меня что, такой неблагонадежный вид?

— Да, а в чем дело? — Я смотрю прямо в глаза хорошенькой сучке в форме. — Какие-то проблемы?

— Вы не могли бы пройти дактилоскопический контроль? Сюда руку, прошу вас.

Нет, мои документы самые настоящие. Выданы государством. Просто на другое имя. Но ведь отпечатки пальцев не меняются.

— У вас есть причины проводить такую процедуру?

— Прошу вас, мадам.

Ну, конечно. Она немного бледнеет. Если я пожалуюсь на нее, ей придется туго. Я даже знаю, почему она это сделала. Она узнала лицо на фото и решила заработать на сенсации.

— Вы удовлетворены? — Я недовольна и с большим удовольствием сломала бы ей сейчас нос. Но я не могу, я не должна привлекать лишнего внимания. — Или красить волосы противозаконно? Сразу возникает подозрение, что... В чем вы меня заподозрили?