It Sleeps More Than Often (СИ)

Лоренц учтиво кивает мэру, обводит аудиторию спокойным уверенным взглядом, на молодом мулле задержавшись чуть дольше. Сложно поверить, но под пронзительным взглядом наглец тушуется. Очки Лоренца — как лупа, что при умелом взаимодействии с солнечным лучом рождает пламя. Глаза Лоренца, ясные и чистые, необыкновенно яркие для человека его возраста — как солнечные лучи: их взгляд прям, безжалостен и прожигает насквозь.

— Спасибо, господин мэр. Претензии господина Салаха мне не ясны. Площадь возле Центра международной торговли находится в собственности муниципалитета, градоначальство вольно сдавать её в наём кому угодно. В этом году, в отличие от многих предыдущих, епископат подал заявку первым, и нет ничего удивительного в том, что её утвердили. Возможно, мусульманам следовало бы просто быть порасторопнее… — он делает паузу, позволяя представителям мусульманского сообщества вдоволь повозмущаться. — А возможно, всё дело в неверно расставленных приоритетах. Аугсбург — древний германский город, прославленный многими христианскими мучениками. И блюсти традицию не запретит нам никто.

Не дожидаясь воцарения суматохи, Лоренц уступает место на трибуне почтенному профессору Гессле. Катарина смотрит на старика, не отводя глаз, она волнуется жутко, сильнее, чем за себя. Но они выбрали правильную тактику: профессор отделывается долгой и скучной научной справкой, фактологическим экскурсом, не снабжая свою речь никакими оценочными характеристиками. По её завершению ни у кого из присутствующих в зале сомнений не остаётся: Троичные гуляния — старинная местная традиция с глубокими корнями. Это факт, и на этом всё. И овцы целы, и волки сыты. Лоренц явно недоволен, Катарина с облегчением опускает напряжённо приподнятые плечи, а профессор вежливо откланивается и в сопровождении дочери покидает зал заседаний. Наступает время ответного хода, и слово переходит к сестре Катарине.

Право поднять вопрос расово-религиозной неприязни неслучайно доверили женщине: с одной стороны, ей будет проще парировать нападки взаимными обвинениями в нетерпимости, хотя бы в гендерной, с другой стороны, исламские проповедники не умеют общаться с женщинами на равных, а в рамках мероприятия им так или иначе придётся это делать. Они стараются, но получается не очень: ставка на войну нетерпимостей была верна. Противнику не удаётся долго удерживать маску приличия. Уже через пару реплик на Катарину обрушиваются обвинения в некомпетентности, несоответствии занимаемой должности и вообще — не бабское это дело о серьёзных вещах рассуждать. Команда епископата ведёт в счёте: парламентариям, которым сразу же после публичной дискуссии предстоит принять окончательное решение о правах на аренду, такие выпады точно не понравятся.

Вопрос сменяется вопросом, обстановка накаляется, а когда отец Пауль, надев так хорошо ему дающуюся маску парламентёра-миротворца, предлагает господам мусульманам вместо того, чтобы ссориться, принять участие в Троичных гуляниях и в качестве добрых гостей отведать отменной свиной рульки со свежим пивом, зал взрывается. Ландерс ляпнул это не со зла, а по незнанию. Кому-то могло показаться, что молодой настоятель нарочно спровоцировал оппонентов: в ситуации, когда по воздуху пробегают электрические разряды, вещать подобное с фирменной ландерсовской улыбкой во всю мордаху, может только провокатор. Выстрелило всё сразу: и свинина, и алкоголь, и сама мысль о развлечениях и угощениях — начало месяца Рамадан* выпадает как раз на католическую Троицу. Катарина закрывает лицо руками, Лоренц судорожно соображает, как бы спасти ситуацию, Ландерс продолжает улыбаться — суть происходящего дойдёт до него чуть позже. И только отец Кристоф, не произнесший до этого ни слова, спокойно ожидает своей очереди выступать. Спокойствие изменяет ему, как только эта очередь подходит:

— Господин Шнайдер, — выкрикивает темнокожая женщина в хиджабе — сестре Катарине она показалась знакомой. — А как Вы прокомментируете ситуацию с бывшим настоятелем Вашего прихода? Сперва его обвиняют в совращении несовершеннолетних, после он таинственным образом исчезает, и вот на днях полиция обнаружила его труп…

— Почему Вы задаёте этот вопрос мне? — после непродолжительной паузы спокойно отвечает Шнайдер. — Почему бы Вам самим не попытаться на него ответить?

— Не понимаю, на что вы намекаете! — вспыхивает дама.

Шнайдер молчит, хотя подёргивающееся правое колено выдаёт, что спокойствие его — и не спокойствие вовсе, а предвестие чего-то. Совсем уж неудобная геометрическая фигура складывается под столом, и если бы не покрывающая его спускающаяся до самого пола плотная материя, фигура стала бы видна из зала, но материя скрывает её от чужих глаз.

Почувствовав дрожь Шнайдера своим коленом, Пауль моментально снимает улыбку с лица и кладёт ладонь на бедро друга. Про себя он повторяет: “Спокойно, не нервничай, держись”, и искренне верит, что здесь, как с молитвой — если очень стараться, то друг услышит его шестым чувством, слова поддержки дойдут до него тёплым импульсом через раскрытую ладонь. Паулю страшно за друга и, продолжая смотреть в зал, он не может знать, что в этот же самый момент на левое бедро Шнайдера ложится другая рука: испугавшись за самочувствие отца Кристофа сестра Катарина неосознанно и без всяких подспудных мантр пытается передать ему частичку своей уверенностью. И только епископ Лоренц наблюдает всю эту неоднозначную картину со стороны. Впалые бледные щёки покрываются розовыми пятнами, тонкие морщинистые веки сужаются в недобром прищуре, и ему стоит больших усилий взять себя в руки и вновь сосредоточиться на дискуссии, тем более что её ход грозит вот-вот выйти из-под контроля.

— Вы не ответили на мой вопрос, господин Шнайдер! — не унимается дама в чёрном. — Как расценивать произошедшее? Думаю, я никого не удивлю, если озвучу наиболее популярную версию, гуляющую по сети… Погрязшая в разврате, ваша Церковь устраняет своих же служителей, как только общественным организациям удаётся поближе подобраться к доказательствам их бесчинств. Это не моё мнение, — оговаривается она, видимо, чтобы её речь в дальнейшем не могла быть расценена как клевета в случае, если дело дойдёт до суда, — но об этом говорят люди! Люди верят, что за смертью господина Майера стоит сама Католическая Церковь!

В наглую обвинительницу тут же летят упрёки со стороны представителей католических общин, собравшихся в зале. “Сколько жён у Вашего мужа?”. Все знают, что закон Германии допускает лишь моногамный брак, но исламские священнослужители проводят церемонию никаха многократно для одного мужчины — и пусть ритуал не имеет законной силы, но с позиции приверженцев Шариата только он и имеет*. “А у католических священников вообще нет жён! Ваши устои порождают извращенцев!”, — несётся в ответ. “Как бы вы не переписывали Коран, и всё же сколько лет было Айше? Так что не вам говорить об извращенцах!”*, — раздаётся в ответ. Мэр поднимается со своего места и направляется к трибуне. Он уже готов был положить конец всему этому безобразию и сначала даже не расслышал тихого голоса. Но Шнайдер повторил свою реплику, и вот уже все взгляды из зала обращены на него:

— А может быть это вы убили отца Клауса Майера? Это не моё мнение, — то ли копирует, то ли парадирует оппонентку Кристоф, — но ведь это возможно, верно?

Зал погружается в тишину, а Лоренц уже и думать забыл об увиденной всего пару минут назад геометрии.

— Что Вы несёте, отец Кристоф, пожалуйста, замолчите… — цедит он сквозь зубы, но слышать его может лишь сидящая рядом Катарина. Она так и не убрала руку с колена Кристофа и теперь даже сжимает свою ладонь ещё сильнее.

— Отец Кристоф, пора закругляться, — шепчет она.

— Шнай, спокойно, Шнай, — шепчет Пауль в другое ухо.

Ощущая небывалое воодушевление, Кристоф готов сам себе признаться, что ему сейчас, в этот сложный момент, нравится абсолютно всё. Ему нравятся две ладони, вцепившиеся в его бёдра, ему нравится близость двух людей и десятки устремлённых на него из зала взглядов незнакомцев. Ему нравится ненависть, которой представители противоположного лагеря готовы, кажется, его испепелить. Ему даже нравится недовольство епископа. Пожалуй, сегодня второй раз в жизни он почувствовал себя… дерзким. Первый раз был на апрельском ток-шоу, когда ему пришлось схлестнуться в пререканиях с фрау Керпер.