Смерть пиявкам!

Так что мне оставалось лишь включить магнитофон.

— …Ну как вы себе это представляете? — гремел голос Гурского, в котором отчетливо угадывалось ехидство. — Нам на голову свалилась целая серия убийств, причем людей заметных, в основном из мира телевидения и, ладно уж, и культуры. Так я лечу к прокурору и требую ордер на обыск дома человека, никак с ними и с этим миром не связанного. А доказательства того, что он убийца? — вопрошает прокурор. А я ему отвечаю — мол, у пани Хмелевской такое предчувствие. Меня даже с работы не уволят, прямиком отправят в сумасшедший дом, где запрут до конца дней моих.

— Да не предчувствие у меня было, — раздался мой, до ужаса ненатуральный и писклявый, голос.

А Гурский продолжал:

— Так этот тип подходит по характеру, поясняю я, а прокурор опять спрашивает, откуда мне это известно. А потому что некая баба Вишневская так сказала. К тому же мы обнаружили одно из орудий убийства. Где обнаружили? Да у одной старушки с гнойным аппендицитом, которая, насколько мне известно, никогда не переступала порога телецентра…

— Один раз переступила. (Это голос Петрика.)

И опять Гурский, не реагирующий на замечания слушателей:

— Но в телецентре работает ее сын. А подозреваемый — его крестный отец… И что я, холера ясная, имею для ордера, спрашивает меня прокурор, а я поясняю, что у каждою христианина должен быть крестный отец… Ведь бывает же, что просто в воде крестят, не в церкви? — проявляет эрудицию прокурор, а я ему отвечаю, что это если младенец сразу помирает. A Петр Петер жив.

Яду в голосе Гурского прибавилось.

— Предположим, прокурор сдерживается, не выставляет меня за дверь, а вместо этого интересуется: где находился подозреваемый во время совершения убийств? Может, его видели на месте преступления? Что вы, отвечаю, его вообще не было в Варшаве…

— Так он же приезжал! (Мой возмущенный писк.)

— Ага, пани Хмелевская видела какого-то забинтованного типа, который, сняв бинты, уехал на незнакомом ей авто. Железная причина для получения ордера на арест!

В последних словах Гурского яд сменился отчаянием.

— Ну, знаешь ли, — покачала головой Лялька, — похоже, твоему менту пришлось немало пережить. Так каким же чудом он добился истины?

Я ее успокоила:

— Слушай дальше, сейчас будет запись Островского. Никто даже не заметил, когда он сменил одну кассету на другую, одной бы не хватило.

— Давай же!

— Свидетели! (Это вмешался адвокат.)

— Свидетели! — воскликнул Гурский. — Видели бы вы их показания в официальных протоколах! Нуль абсолютный, нелогичные и путаные донельзя, петрушка с пастернаком, сплошные провалы памяти. А у свидетельницы Вишневской вообще плохо со слухом, до нее ни один вопрос не доходит, хотя она прекрасно слышала все, что выкрикивал подозреваемый, квартира которого находится этажом выше. Но тут другие соседи подтвердили — орал на весь дом. Я не ошибаюсь, это тут коньяк стоит? Можно приложиться? Патрульная машина меня сюда привезла, она же и домой доставит.

По звукам трудно было определить, что происходит в моей гостиной. Скажу своими словами: я кинулась за бокалом, чуть не опрокинув по дороге Вежбицкого. Островский что-то бормотал, но Гурский громко и отчетливо заявил:

— И если бы не ваша информация, дело пошло бы в архив. Не сразу, конечно, спустя какое-то время, но наверняка был бы висяк. Помогли две вещи. По чистой случайности пани Иоанна упомянула о каком-то парне, который живет в квартире напротив Хлюпанеков, я его припомнил…

— Но он там лишь недавно поселился и не понравился мне! (Это выскочила я со своим замечанием.)

— Неважно. Ага, коньяк, спасибо. Я тоже ему не понравился, благодаря чему он оказался бесценным свидетелем. Мне помогла молодая дама, которая находилась в квартире вместе с неприятным молодым человеком. Родители уехали в отпуск, вот молодежь и воспользовалась вольницей. Когда я позвонил, из-за двери прокричали, что, мол, у них и без того времени с гулькин нос, а тут еще какие-то настырные нахалы покоя не дают. Как я понимаю, первым нахалом были вы, пани Иоанна, а вторым я.

— Может, и еще кто вклинился.

— Не исключено. В основном кричала дама — мол, они так ждали уединения, а тут всякие шляются, нервы треплют, а из-за этого у ее парня падает… Выражалась дамочка не особо дипломатично, это я вам выдаю цензурную версию, так вот, падает у ее кавалера темперамент. А я им отвечаю — ежели они немедленно не откроют дверь и не ответят на вопросы полиции, то у него не только темперамент упадет, но и кое-что еще. Словом, эта парочка сообразила, что с полицией шутки плохи и лучше не лаяться через дверь, а тихо-мирно ответить на вопросы. Так что отвечали они очень четко, явно желая отделаться от меня побыстрее. Более того, парень настучал на ноутбуке свои показания и тут же распечатал. Способный малый! Оба подписались, и, по сути, это единственный правильно оформленный протокол в этом деле.

— Так они видели этого негодяя?

— Видели, причем оба. Оба сидели дома и занимались понятно чем, а тут вдруг с лестничной площадки донеслось какое-то шебуршание. Девица из любопытных, кинулась в глазок смотреть, а потом и кавалера позвала, чтобы спросить, кто это у соседской квартиры, которая вроде бы пустует, топчется. И действительно, у соседской двери возился человек, да еще все оглядывался, словно проверяя, не идет ли кто.

— Так это был Хлюпанек? (Деревянный голос принадлежал Вежбицкому.)

— Собственной персоной. И еще один важный факт. Только вчера выяснилось, что нашелся свидетель из телецентра. Некий командировочный из Гданьска приехал на один день, и вот он-то сказал очень важную вещь.

Тут я остановила пленку, вспомнив, какое впечатление произвели на меня тогда слова Гурского. И не только на меня: Магда, сидевшая рядом, словно окаменела. А я сразу догадалась, что этот командировочный из Гданьска — не кто иной, как ее десперадо, и наверняка вовсе не в командировку он в тот день приезжал, а к ней. Сейчас Гурский что-нибудь ляпнет, а Островский сразу все поймет.

— Ну! — подогнала меня Лялька.

И я снова запустила кассету.

— …Так вот, этот приезжий когда-то устанавливал видеокамеры наблюдения по всему телецентру. Он показал камеру, про которую мало кто знал. И камера зафиксировала, как Заморский входит в телецентр в обществе некоего мужчины, и совершенно ясно, что пришли они вместе. Дата и время на записи имеются, не придраться…

Новость эта произвела настоящий фурор, поднялся шум, каждый рвался что-то сказать. Островский кричал, что любое видеоизображение на компьютере можно увеличить и сделать более четким. Петрик предлагал пообщаться с охраной и как следует поприжать какого-то Тырчика. Я пыталась добиться ответа на свое настырное «И что?». Вежбицкий добивался того же самого. Наконец снова дали слово Гурскому.

— И вот это было уже конкретным фактом. Ведь совсем другое дело, когда знаешь, кого ищешь. Теперь у меня есть хотя бы основания нажать на свидетелей из Буско, потребовать результатов от краковских сыщиков…

Я опять выключила магнитофон.

— Дальше идет запись телефонного разговора с Мартусей.

— Включай!

— Мартуся, скажи, в той забегаловке, «Альгамбре» или как ее там, не сидел случайно какой-нибудь художник?

— Трафик тебя не устроит?

— Устроит. Сидел?

— Сидел. Лицом к выходу. И даже не очень пьяный. А забегаловка называется «Алхимия». А что?

— Фамилия, имя, адрес!

Адреса художника-графика Мартуся не знала, но Гурский знаком показал мне, что и так найдет.