Смерть пиявкам!

— Так, значит, вы знали? — спросил Вежбицкий.

— Фиг я знала, но догадывалась и чувствовала. Все нервы истрепала, пока мои неясные ощущения не подкрепились фактами. Ох и напереживалась! На собственной шкуре почувствовала, что такое сомнения, и пусть только кто попробует мне об этом напомнить!

И я погрозила кулаком собравшимся, что, согласитесь, не очень хорошо характеризовало меня как хозяйку дома. Гости были ошарашены, только Магда не унималась:

— Ладно уж, давай рассказывай.

— Эву осадили с двух сторон, — начала я. — Мне известно и вам известно, — я ткнула пальцем в адвоката Вежбицкого, — что с детства она испытывала страшный гнет отца, уж ее папочка постарался. «Эва, марш!» — только и слышала девочка с тех пор, как научилась понимать слова. Он хотел мальчика, а родилась девчонка. Вот он и выплескивал на малышку свое разочарование. Я не вдавалась в психологию, тут нужен специалист, чтобы разобраться в подоплеке такого поведения. Был ли он женоненавистником или просто психически неуравновешенным человеком — не мне судить. Знаю, что жену он превратил в тряпку, годную лишь на то, чтобы ноги вытирать, то же хотел сделать и с дочерью. Чтобы избежать давления, девушка уехала из дома. Только вдали от папочки она могла свободно дышать. Эва стала хорошей писательницей, начала получать недурные гонорары, и тут к ней присосались новые пиявки. Ее облепили паразиты всевозможных мастей, которые артистически владели искусством высасывать из человека его творческую сущность, его мысли, его талант и делать на этом бизнес Девушка вырвалась из когтей папочки, но не смогла избавиться от комплекса неполноценности, ведь ей вдалбливали всю ее сознательную жизнь, что она ничтожество. Так что, оставшись одна девушка стала легкой добычей для издателей, журналистов, киношников… этих беспозвоночных.

— Прошу учесть, я брал интервью лишь однажды! — пылко вскричал Островский.

— А я о вас лично и не говорю! — огрызнулась я. — Но вся ваша братия, эта армия шакалов, ох, извините, шакалы — это позвоночные, ну, значит, клопы и прочие пиявки. И тут развернулся Флорианчик Ступеньский. Надо признать, он был хорош собой, умен и обаятелен. Однажды и я нарвалась на такого…

Гости в обалдении таращились на меня.

— Ну да, я в ту пору была в возрасте Эвы. Но Ступеньский перестарался. Эва быстро разобралась в нем, школа папочки не прошла бесследно, и Эва сорвалась с крючка негодяя. Точно не знаю, но мне кажется, Ступеньский не смирился с поражением, рассчитывал, что Эва вернется к нему, а с другой стороны… Боюсь, у него случилось так называемое раздвоение личности. Надежда на возвращение Эвы и страстное желание ей отомстить. Его переполняли ненависть и злоба, и он развернул бешеную деятельность. Почему, черт возьми, пан это не записывает? — рявкнула я на Островского.

От неожиданности Островский едва не подпрыгнул.

— Записываю я, записываю! — пробормотал он. — Вы просто не замечаете.

— Ну смотрите, второй раз повторять не буду. — И я продолжала: — Если зашла речь о Ступеньском, надо сказать и о его режиссерских амбициях. Об этом лучше всех знает Мартуся, она на себе испытала. Заморские и Држончеки под ногами у него болтались, думаю, ума у него хватало, чтобы не тягаться с настоящими режиссерами, такими, как Вуйчик или Лапинский, но вот эти… Он им цену знал и понимал, что надо избавиться от прямых конкурентов. И тут он познакомился с Эвой, а затем и с ее папочкой. Убедить этого солдафона в том, что типы вроде Вайхенманна — воплощенное зло и преграда, для Ступеньского не составило труда. Возможно, он и сам удивился, с какой легкостью обвел вокруг пальца заносчивого старика и как тот ловко расправился с Вайхенманном. Ну а потом ему оставалось лишь выбирать, на кого направить свое живое орудие мести… Ох, устала, надо передохнуть. Перерыв! И можете считать меня пьянчугой, но мне срочно требуется коньяк.

Когда рассказываешь о столь гнусной афере, без подкрепления не обойтись.

— Я тоже не пьянчуга, но присоединяюсь, — заявила Магда. — Мне тоже требуется подкрепиться. Тем более за рулем Адам.

Тут и Петрик подал голос.

— Надо же, как все сложно. С Эвой я встречался только раз в жизни, в раннем детстве, на похоронах моего дедушки, и почти не помню… но моя мамуля… Не могу ее осуждать, но почему они с отцом выбрали мне такого крестного! Так вы хотите сказать, что их всех поубивал отец Эвы? Ох, простите, сейчас чихну, у вас тут атмосфера какая-то странная… Уж извините, пани Иоанна.

Я вдруг вспомнила, что у Петрика аллергия на кошек, а у меня вон их сколько. И нет гарантии, что какая-нибудь не пробралась в дом и теперь не спит в укромном местечке.

— Ох и пригодился бы нам сейчас инспектор Гурский, — вздохнул Островский.

Тут же адвокат Вежбицкий высказал мнение, что следователь может знать нечто такое, о чем мы не в курсе. Ведь отец Эвы мог и не один действовать.

— И из любезности отобрал у сообщника орудие убийства и отнес к пани Петер… Но считается, что в момент убийства он находился в Буско-Здрое.

— Вот я и говорю — очень нужен Гурский…

— Скажу вам, что я поставила бы на папашу все имеющиеся у меня деньги, если бы не Ступеньский. Это ведь Ступеньский нанес Эве самый страшный вред — заставил ее разувериться в своих способностях. Просто чудо, что ей удалось стряхнуть с себя эту тяжесть и снова стать человеком. Для папочки Ступеньский был ценным союзником. Что же, он союзника укокошил? Совсем из ума выжил? Нет, этот Ступеньский у меня никуда не вписывается.

Гости согласно закивали, а Вежбицкий сказал:

— Боюсь, я должен еще кое-что добавить.

— Так добавляйте, чего вы ждете?

— Эва Марш что-то сказала вам! — вскричала в приливе вдохновения Магда и перехватила взгляд Островского, исполненный любви.

— Мне мешают профессиональные ограничения, — вздохнул Вежбицкий. — Адвокат не имеет права раскрывать тайны клиента, а Эва хоть и близкий мне человек, но тоже в известной степени клиентка…

— Да хватит вам жаться-мяться, выкладывайте все как есть. Здесь все свои, так что переживаем за Эву не меньше вашего.

Вежбицкий решился:

— По словам Эвы, ее отец органически не выносил обмана. И никогда не прощал.

— А вообще он хоть что-нибудь прощал?

— Насколько мне известно — никогда и ничего! — пробормотал Петрик.

— И он вдруг обнаружил, что Ступеньский не только обвел его вокруг пальца, но еще выставил форменным болваном, подставил! — воскликнула я.

— Она не любит об этом говорить, — продолжал Вежбицкий, — а если и говорила, то намеками. Но недавно все же призналась, что ее роль в этой истории — самая главная. Как на духу призналась, все начистоту.

— Не иначе как пообщалась с Лялькой! — вырвалось у меня.

Глядя мне прямо в глаза, Вежбицкий кивнул:

— Возможно. Эва призналась, что отец ее не просто деспот, а деспот одержимый. Всякое проявление непослушания не только вызывало в нем ярость, он буквально зацикливался на нем, годами мечтал о наказании, на возмездии. У него появлялась цель в жизни — наказать провинившегося, чего бы это ни стоило. А Эве удалось вырваться из его лап, упорхнуть из клетки. И за это отец ее возненавидел, с этого момента он думал лишь о том, как проучить непослушную дочь. Шли годы, но одержимость его только усиливалась. Поначалу Эву спасло то, что она вышла замуж…

Слушатели не сводили глаз с рассказчика, боясь проронить слово. Лишь Магда удивилась:

— Как же он допустил такое?

— Эва вышла замуж тайком, и отец не смог этому помешать. А ее муж Седляк оказался человеком с характером. Мы были знакомы, очень спокойный и достойный мужик, твердый как скала.

— Так, получается, в чем-то он похож на ее папочку, — заметил Петрик.

Я все с тревогой на него посматривала — не расчихается ли в приступе аллергии? Глянула в окно — один из котов терся у самого стекла. Наверное, Петрика спасало то, что он сидел к окну спиной и мою кошачью стаю не видел. А вдруг обернется? Ведь вмиг пятнами покроется и задыхаться начнет!