Смерть пиявкам!

Домой я возвращалась не спеша, пытаясь упорядочить хаос, царящий в голове.

Папочка Эвы метал в адрес Ступеньского громы и молнии. Это хорошо. Ступеньский его объегорил. Это и вовсе замечательно! И отсюда следовал вывод, который напрашивался с самого начала, — товарищество Ступеньский — Яворчик, сеющее слухи и поливающее грязью честных людей. Я тоже стала их жертвой, с той только разницей, что мне не надо было бежать на край свет от жуткого папочки.

Внезапно я сообразила, что до сих пор не принимала во внимание один очень важный момент. Драгоценный папочка полностью зациклился на дочери. Дочь принадлежит ему, она его собственность, она не имеет права жить своей жизнью, должна слепо подчиняться ему, как жена. И по какому праву она проявляет такую самостоятельность, убегает от него и живет как вздумается, занимается чем хочет и даже осмеливается добиваться каких-то там успехов? Без него?!

Похоже, он ждал сына, чтобы вырастить свою копию. А родилась дочь, так мало того, она еще совсем на него не походила, да и строптивицей оказалась.

Тут появляется Ступеньский, мигом понимает, с кем имеет дело, и успокаивает папочку: взбунтовавшаяся дочка не сама добилась успехов, она ноль без палочки, тут родитель прав. Ей помогли всякие прохиндеи на ТВ, которые ловят таких простаков и используют в своих целях. Они и последнюю дурочку способны вознести на невиданные высоты, у них связи и возможности, любое дерьмо так преподнесут почтеннейшей публике, словно это бесценные сокровища, им из идиотки звезду сделать — раз плюнуть. Нет, для этого вовсе не обязательно затаскивать в постель, у них другие цели — заработать на своей кукле. Вот и из Эвы они делают такую куклу, источник денег. Разрекламируют, растрезвонят, глупая публика послушно проглотит все, что ей преподнесут. Реклама, как известно, — двигатель торговли.

И папаша верил всему, что плел лучший друг Флорианчик. Нет, так он этого дела не оставит, он покажет негодяйке, где ее место, и растолкует, что она сама по себе — ничтожество. Только надо устранить всех этих липовых покровителей. Ишь, и ей голову задурили, а главное, ему от этого — ни гроша медного.

Мог ли Ступеньский убедить кретина в том, что к вознесению Эвы причастен и Вайхенманн? А почему нет? Ведь ему нужна была знаменитость, небось сколько раз трепал эту фамилию, распаляя папочку. А Држончек? И его приплел. А Заморский и вовсе лапу наложил на Эву, полностью подчинил себе, она его как собачонка слушается. Вот не представляю, каким чудом можно заставить человека поверить в такие бредни… Впрочем, ослепленный ненавистью болван во что угодно охотно поверит.

До сих пор вроде бы логично. Но следующий на очереди — Ступеньский… С ним как?

Дышинский и Язьгелло! Совместными усилиями они развенчали бред, который наворотил Ступеньский. Они понимали и другим разъяснили, что так называемые великие режиссеры-постановщики — бездарные пиявки, за душой ни капли таланта, а лишь безумная жажда обогащения. И они не помогают писателям, напротив, они их губят. Разрушают творческую атмосферу, загоняют писателя в угол и, если он слабый и одинокий, затопчут, загрызут, убедят, что это он — ничтожество, а без них и вовсе пропадет. Вот папаша и кумекает: выходит, драгоценный Флорианчик всю дорогу врал про Эву, наплел с три короба насчет помощи могущественных воротил, чужими руками устранял конкурентов. Папаша пришел в ярость и решил отомстить.

Вроде бы все складывается логично, но ведет к однозначному выводу: Ступеньского пришил папочка.

К выводу я пришла, остановившись на красный у очень сложного перекрестка — аллеи Неподлеглости и Вилановской.

Стоп, скомандовала я и машине, и себе. Машина послушно замерла, а я, наоборот, помчалась в своих рассуждениях дальше. Невозможно! Не мог он убить! Убийство врага всегда предполагает выплеск ненависти и последующее освобождение. Убив, можно радоваться победе над поверженным противником, наслаждаться тем, как ты сумел собственной рукой уничтожить ненавистного подлеца. После убийства злоба и ненависть исчезают, сменяясь торжеством и радостью. А тут…

Пани Вишневская — просто бесценный источник информации.

И все же мне удалось взять себя в руки и свернуть на нужную улицу, а не умчаться в синюю даль…

Петр Петер распахнул перед Гурским дверь, не задав глупого вопроса «Кто там?». Он ждал сиделку и был уверен — наконец пришла.

Гурский первым делом извинился, что нагрянул без предупреждения. Потом поздоровался. Потом опять извинился.

— Вы уж простите, визит полиции всегда не очень-то приятен, а тут я даже не сумел вас предупредить. Знаю, у вас сейчас неприятности в семье, а тут еще я, но, поверьте, это очень важно. Мне срочно надо с вами поговорить, и я очень рассчитываю на вашу помощь.

Петрик сначала онемел, потом струхнул, а потом собрался и впустил полицейского.

— Все о'кей, не стоит извинений. Вот-вот придет сиделка, операцию мама перенесла хорошо. На всякий случай мы не хотели бы ее на ночь оставлять одну и без медицинской опеки…

Мама Петра Петера проживала не в замке, а в обычной варшавской квартире, так что она прекрасно слышала, что к ее мальчику пришел полицейский, и сочла своим долгом вмешаться:

— Да со мной все в порядке, обо мне не беспокойтесь. Петрик, проводи пана в гостиную и поговорите там спокойно. Только двери оставьте открытыми, я позову, если что… Хуже всего с питьем: хочется пить, а врачи не разрешают. Да ничего, уж потерплю. Ага, вот еще что. Не забудь показать пану полицейскому ту вещь, ведь сам говорил, надо бы ее в полицию снести, а тут полиция сама к нам пришла…

— Мамуля, ты бы вздремнула, — ласково предложил сын и провел гостя в комнату побольше, которая поразила Гурского пестрым изобилием разложенных повсюду мотков разноцветной шерсти.

— Черт бы их всех побрал! — неожиданно рявкнул парень, так что следователь вздрогнул.

— А в чем дело? — вежливо поинтересовался он.

Жестом предложив гостю сесть, Петр и сам сел к столу, тяжело вздохнул и подпер подбородок руками, опершись локтями о стол.

— Так ведь я хотел рассказать вам об этом как-то дипломатично, не сразу, а может, и вообще не говорить… Ведь с полицией никогда не знаешь, что она преподнесет человеку. А родная мать сразу — из тяжелого орудия… Ну да ладно, начинайте вы, вам положено.

— Я пришел из-за Яворчика. Сразу говорю, его преступлениями я не занимаюсь, ничего о них не знаю и меня они не интересуют. И его алиби мне ни к чему, допрашивать его нет необходимости. Я хочу знать, что и кому он говорил. А среди лиц, которым мы склонны доверять, вы больше всех можете знать.

— Выходит, я достоин вашего доверия? — изумился Петрик.

— А вы полагаете — не достойны?

— Нет, я-то как раз считаю себя самым достойным, хотя могу и ошибаться, но не думал, что вы тоже…

— Напрасно некоторые уверены, будто в полицию подбирают лишь безнадежных дураков. А сейчас разрешите, я поясню, что именно нас интересует. Вся эта череда убийств неким иррациональным образом связана с Эвой Марш. Насколько нам известно, на Яворчика оказывали большое влияние…

Вздохнув с облегчением, Петрик убрал локти со стола и постарался как можно обстоятельнее отвечать на вопросы. Он понял — речь пойдет о том, что он слышал, то есть о сплетнях или слухах, а они не имеют соответствующих статей в уголовном кодексе. Вот, например, если бы пан Возняк опубликовал в газете заявление, в котором обзывал кретином и идиотом пана Ковальского, последний имел бы полное право обратиться в суд, защищая свою честь и достоинство. А когда те же слова произносятся в разговоре в узком кругу знакомых, у пана Ковальского нет никаких юридических обоснований для обращения в суд. Так что Петрик мог себе позволить пересказать то, что слышал, не опасаясь юридических последствий.

И он позволил, причем весьма охотно, потому как не выносил Ступеньского и Яворчика, зато любил и ценил Эву Марш. Он постарался как можно точнее припомнить все бредни и измышления Яворчика. Ну хотя бы о том, что Вайхенманн собирал книги Марш и агитировал сценаристов адаптировать их для кино; как Заморский своими фильмами делал ей рекламу; как Држончек выбирал самого щедрого из кучи спонсоров, горевших желанием поставить фильм по книгам Эвы Марш; как без поддержки поклонников Эва просто исчезла бы с горизонта. Повторяя все эти оскорбительные выпады, парень каждый раз добавлял, что сам он придерживается прямо противоположного мнения.