Тело Кристины

Счастливая жизнь… Я жду, когда моя жена умотает на работу, чтобы стащить что-нибудь и не подохнуть с голоду окончательно. Счастливая жизнь. Я жду, когда звякнет ключ в замке, чтобы вынести свою коробку, полную говна, в унитаз, который в пять раз выше меня. Счастливая жизнь.

Школьный звонок прозвенел уже полчаса назад. Что-то ты опаздываешь, моя старушка. Это не в твоем духе. Что случилось? Тебе нечего больше надеть? Это нормально, дура, тебе не запихнуть больше твои окорока в тридцать восьмой! Надо было думать об этом, когда ты сегодня ночью обжиралась на кухне. Ты жрешь за двоих — за себя и за меня. И набираешь двойной вес — твой плюс мой. Логично.

По-прежнему ни звука. По ходу дела сегодня понедельник, нет? Я посчитал и пересчитал. Точно, сегодня понедельник. Сегодня понедельник. Никакой климатической катастрофы, судя по лучам солнца, которые бликуют на лужах мочи, что мерцают звездами по всему полу. Никакой всеобщей забастовки государственных служащих, если верить визгу ста пятидесяти сосунков соседней начальной школы. Никакого землетрясения. Ни одного метеорита, упавшего на город. Никакой вероломной атаки маленьких зеленых инопланетян, жадных на межгалактические захваты. Тут, я думаю, у нее хватило бы вежливости меня предупредить. Война? Отлично. Да здравствует война! Враги, ко мне! Оскорбляйте меня — мои барабанные перепонки будут вибрировать от нежности. Пытайте меня — моя кожа вздрогнет от ласки. Ваши плевки в лицо заменят мне поцелуи юных леди, которые задирают форменные юбки, чтобы сводить с ума еще более юных идиотов, не понимающих своего счастья.

Это из-за меня она заболела.

Приклеившись ухом к ванной двери, я полчаса слушал, как ее выворачивало. Какое пюре! Всеми этими витаминами, минералами, микроэлементами, глюкозами, липидами, протеинами, которыми она полчаса забивает прямую кишку нашей канализации, можно было бы поставить на ноги голодающее население целого государства Центральной Африки. Можно меня было поставить на ноги. За рвоту надо карать по закону. Рвота — это тяжкие телесные повреждения, нанесенные тучной половиной человечества другой половине. Приступ печеночных колик и желчная недостаточность должны облагаться штрафом, а булимия караться тюрьмой строгого режима.

Есть хрипы, насчет которых обмануться невозможно: она страдала и страдала за двоих. Во-первых, потому что это вам не игрушка — очистить свой желудок от нескольких кило продовольственных товаров, предварительно впихнутых туда за пару часов. Во-вторых, потому что, конечно, это очень неприятно осознавать, что твой злейший враг поздравляет себя с каждым новым приступом рвоты и аплодирует за каждый новый всхлип. Но я не хлопал в ладоши от радости. О нет! Мне было не до смеха. Из ванной доносятся самые противоестественные звуки: симфония слизь бемоль мажор, жидкая опера, перед которой бледнеют в испуге самые неудобоваримые квебекские ведьмы, когда-либо завывавшие на наших средних волнах. Как только все соседи не оглохли, если только они не сделали это раньше. Сколько она еще собирается болеть? Как долго, я спрашиваю? Долог день до вечера, коли кушать нечего. Каждая секунда звенит в ушах, как еще один шаг к голодной смерти, а каждая истекшая минута превращается в скорбный марш последнего пути. А если она слегла на неделю? Мне-то что делать? Может отгрызть себе пальчики и поджарить барбекю? Или позвонить в приемную отеля и заказать себе континентальный завтрак в постель? Или послать почтового голубя в Speed Rabbit Pizza? Мой желудок размером с кузнечика и также прыгает с места на место. Иногда мне кажется, что он пытается глодать мои собственные кишки, жук навозный. А когда я ставлю его пинками на место, слышу, как он хрюкает в бешенстве. Он сожрет меня изнутри в один прекрасный день. Может, ему кусочек обоев оторвать? Или пуха гагачьего? Пух — он же животного происхождения. Может, там протеинов до отвала, кто знает.

Я должен выйти во что бы то ни стало. Я просто обязан организовать налет на эту проклятую кухню, иначе я кончу, как коврик из человечьей шкуры на пороге собственной квартиры. Если из меня вынуть все кости, я буду шириной как половик-зебра. Выйти-то не проблема, а ну как мы с ней столкнемся опять? Проведите мне по ребрам, и вы услышите адский грохот, поверьте моему горькому опыту. Она уставится на меня своими глазами, полными ненависти, она польет меня с ног до головы отборной руганью, она пнет меня как следует ниже пояса — ведь для этого не надо даже ногу высоко задирать. Если бы вам вдруг захотелось вытереть об меня ноги, вам бы тоже не пришлось их высоко задирать. Удар по яйцам — это фигня. Ее взгляд — вот что приводит меня в ужас. Кто не испытал, тому не понять. Голубой, бездушный, холодный, как мрамор могильной плиты, цепенящий, как то, что покоится под ней. Взгляд, который заставляет жалеть о том, что я еще не там, под могильной политой.

10

Она бегала по три раза в неделю. И с каждым разом все быстрее. И дольше. Ее ноги наматывали километры мокрого асфальта, ее дыхание сравнялось с ритмом дыхания львицы на помеченной территории. Сам видел, как испуганные прохожие оборачивались ей вслед. И куда девались одышка загнанной лошади, колебания на краю скользких тротуаров, прыжки в сторону от прохожих, которые ее не замечали? Теперь ее видели все и даже специально останавливались, чтобы проводить ее взглядом, пока она не скроется за углом. Так смотрят вслед опасности, чтобы убедиться, что она миновала и можно спокойно продолжать путь. Поверьте мне, ее уверенность в себе приняла пугающие размеры. Я слышал, как она стонала от удовольствия, если побивала собственный рекорд. Я слышал, как она удовлетворенно вздыхала, если обходила на дистанции признанного бегуна. Эти бегущие достопримечательности, ряженные в лиловую лайкру, поверить не могли, что маленькая попка в непорочных пляжных шортиках утерла им нос. С мурашками по всему телу и кроссовками на ногах, я до головокружения пялился на угол соседнего дома, откуда она могла вынырнуть каждую следующую минуту, и, когда она наконец появлялась, я бросался вниз по лестнице, боясь, как бы она не исчезла раньше времени, в наркотической зависимости от ямочек, которые свели меня с ума. Она делала вид, что не замечает моих детсадовских маневров. Признаю — стратегия, достойная недоумка. Однако, прежде чем забежать в свой подъезд, она смягчала свой голубой пьянящий взгляд, как кюрасо на горящих углях, и бросала его на меня, чтобы я таял. И я был тот самый кретин, который улыбался ей, кивая головой. Ничего не поделаешь, рефлекторный жест околдованного самца.

Другая бы на ее месте вызвала полицию:

— Алло? Комиссариат? Какой-то подозрительный тип преследует меня во время занятий джод-жингом.

— Вы бегаете в шортах?

— Да.

— Носите спортивный костюм, мадемуазель.

Но она была бесстрашной. Я же не был охотником. Она не была добычей. Нет. Просто, я думаю, в тот самый миг, когда я впервые побежал за ней следом, это не я, а она побежала за мной. Это я стал добычей. Боже милосердный, какой прок осознать реальность, когда все уже поздно! Перемешивать свой мозг, чтобы там не осталось комков, перетряхивать воспоминания… Да как же без этого? Это единственный род деятельности, в котором мне еще дано принимать участие. Мой спорт. Мое хобби. Моя лотерея бинго. Номер… 26! Бинго! Столько мне было, когда она занялась моим похудением. У меня не было ни жиринки лишней. Но уже тогда она мечтала морить меня голодом. Номер… 13! Выиграл! 13 июля 1992-го. На верхней ступеньке церкви она остановилась и предупредила меня с улыбкой, что, сколько бы я ни пытался ее бросить, она никогда не позволит мне уйти. Никогда. Вспоминая об эрекции, которая случилась у меня в то мгновение, мне хочется оттяпать свой прибор, который и без того уже больше не пригодится.

Я бегал за ней неделями напролет. Мне было двадцать лет, и я был самым влюбленным мальчиком в мире. Потом я уехал на каникулы к своему ирландскому другу, который обещал развеять мою одержимость. Я заставлял его бегать за собой по утрам, настаивая, чтобы он бежал сзади, потому что впереди бежала она. Мне не надо было даже закрывать глаза, чтобы ее увидеть. Я видел ее лучше, чем если бы она и впрямь бежала впереди в холодном утреннем тумане, топча проселочные дороги, перескакивая торфяные кочки, периодически оглядываясь на меня своим влажным взглядом с облачком теплого выдоха в уголке потрескавшихся губ. Небо могло оставаться сколько угодно серым, я был окончательно отравлен синевой ее взгляда.