Роковые шпильки

Видите ли, я, если можно так выразиться, новостной наркоман. Можете винить моих родителей. Мой отец не мог сесть за стол без того, чтобы не включить программу Уолтера Кронкайта [9], потому что быть хорошо информированным – обязанность каждого американца. Моя мать ставила манеж, где я играла, перед телевизором, когда там шли слушания по Уотер-гейту [10], потому что считала, что это должно меня стимулировать. Наверно, так оно и было, но с тех пор в голове у меня звучит сигнал тревоги всякий раз, когда я вижу человека с большими, кустистыми бровями [11]. Я не рассказывала об этом психоаналитику. Пока что.

Так или иначе, теперь вам понятно, почему я считаю работу в новостях самой крутой профессией. Но со временем я поняла, что важен не только стиль, но и содержание. Поэтому, выполнив весь положенный гуманитарный цикл обучения, я смело вошла в мир журналистики в надежде найти свое место. Я готова была предложить свой глубокий и проницательный взгляд на события, определяющие ход истории, нести просвещение в массы и вообще сделать этот мир лучше. В каком-то смысле я этим и занимаюсь. Но не так, как мне бы хотелось.

– Вы ведете колонку полезных советов? – Детективы вернулись после осмотра тела и теперь опрашивали нас с Кэссиди. В тоне, которым детектив Липскомб задал вопрос, не было ни малейшего предубеждения, однако меня что-то неприятно кольнуло. Ничего удивительного, если учесть, что я сидела рядом со своей сногсшибательной подругой, умницей, красавицей, да к тому же еще и адвокатом, отстаивающим интересы общества. Да, нацепите на меня домашние тапки и стеганый халат: я всего лишь веду колонку полезных советов. Почему-то это не тот жанр, которому Пулитцеровский комитет [12] уделяет много внимания. По крайней мере в этом году. Но я же не собираюсь заниматься этим до гробовой доски, Господи, благослови память незабвенной Энн Ландерс [13]! Мне едва перевалило за тридцать (не будем уточнять!), и я всегда готова ухватиться за любую возможность, которая приблизит меня к миру настоящих новостей.

И вообще, есть же и приятная сторона: большую часть моей работы я выполняю дома, так что платят мне за то, что я, сидя в пижаме, объясняю людям, как они портят себе жизнь и как поступила бы, окажись я на их месте – чего, тьфу-тьфу, ни разу не случалось и чему я неизменно радуюсь. В основном мне мое занятие правится, хотя порой некоторые письма заставляют беспокоиться о будущем человеческой расы. Я хочу сказать, ради бога, можете писать мне о деликатных вопросах этики или этикета, но нужно же когда-то и своей головой думать! Как можно сначала написать: «Дорогая Молли, я уже шесть месяцев сплю с мужем своей сестры, у нас грандиозный секс, но в последнее время меня преследует чувство вины…», а потом еще спрашивать: «Должна ли я признаться во всем своей сестре?» Как более или менее разумная, уважающая себя женщина, сумевшая выжить хотя бы в средней школе, может не знать: если перед тобой стоит выбор – сохранить тайну или открыть правду – немедленно запри дневник и выброси ключ!

– Вот это да! – выпалил офицер Хендрикс. – И как это я сразу не догадался! Молли Форрестер, «Доверься мне»! – И он расплылся в улыбке, с которой, как я раньше считала, мужчины смотрят только на профессиональных спортсменов.

Кэссиди удивленно выгнула бровь:

– Вы читаете колонку Молли?

– Не я, – сознался Хендрикс, – моя девушка иногда читает ее мне. Это ее любимый раздел в журнале, и она всегда говорит: «О мой бог, Дэви, ты только послушай!» Вот она удивится, когда узнает, что я с вами познакомился!

– Мы все очень рады за вас, офицер Хендрикс, – произнес детектив Эдвардс, и этого оказалось достаточно, чтобы Хендрикс подобрался и замолчал. Детектив Эдвардс вновь перевел взгляд на меня. – Так почему же вы и ваш адвокат, мисс Форрестер, оказались здесь в такой поздний час?

– Кэссиди – не мой адвокат. То есть она юрист, но не мой адвокат.

– И она сама здесь присутствует, – вмешалась Кэссиди. – Мы подруги. Мы сидели в баре перед обедом, и Молли сказала, что здесь в офисе есть какая-то жутко уродливая скульптура, которую я непременно должна увидеть.

– Эта скульптура все еще здесь? – детектив Эдвардс посмотрел по сторонам.

– О мой бог, не думаете же вы, что Тедди пытался предотвратить кражу скульптуры? – вырвалось у меня раньше, чем я успела подумать, и все уставились на меня с разной степенью изумления.

Детектив Липскомб всячески демонстрировал свое терпение, но не преминул дать понять, как трудно ему это дается:

– На этом этапе расследования мы должны рассматривать любые возможности.

– Но только не эту. Уж кем-кем, а героем Тедди не был. Если бы даже кто-то влез сюда с целью украсть эту уродину, можете быть уверены, Тедди бы придержал для него дверь. Не то чтобы Тедди мог в этом участвовать или что-то… – Может быть, если бы я продолжала говорить, мой мозг рано или поздно догнал бы язык. Но пока что язык явно захватил лидерство. Похоже, было бы лучше вернуться к кивкам.

Детективы обменялись взглядами, затем детектив Эдвардс дотронулся до моей руки. Без сомнения, он хотел меня успокоить, но ничего не вышло.

– Вы можете показать мне эту скульптуру?

Кивнув, я встала и начала обходить Тедди и всю компанию, которая им занималась, но внезапно остановилась, осознав, что иду босиком. Я посмотрела вниз, то же сделал и детектив Эдвардс. Он сочувственно кивнул:

– Сожалею, но мы должны какое-то время подержать ваши туфли у себя.

– Все равно с них кровь не сойдет, – пробормотала за моей спиной Кэссиди. Я оглянулась, удивившись тому, что она последовала за нами. – Статуя – главная причина, почему я здесь оказалась, – объяснила она. – И, черт возьми, я намерена все-таки ее увидеть, если ее, конечно, не украли.

Ее не украли. Она по-прежнему корячилась на пьедестале перед кабинетом издателя. Называлось это творение Муза 47. По словам издателя, художник заявил, что фигура олицетворяет стремление творить. По мне, это был бесформенный гном, корчившийся в приступе почечной колики. Детектив Эдвардс некоторое время разглядывал скульптуру, затем обследовал приемную издателя, даже проверил, нет ли на ковре следов обуви или других вещественных доказательств. Ковер и мебель в этой части офиса такие же безликие, как и во всех остальных, разве что стоят подороже, что сразу бросается в глаза. Хром сияет ярче и все такое. На детектива Эдвардса, судя по всему, обстановка не произвела особого впечатления. Я тихонько стояла, наблюдая за каждым его движением. Кэссиди с отвращением кивнула на скульптуру:

– Современное искусство – это просто анекдот.

– Довольно резкое заявление, – возразил детектив Эдвардс, продолжая осмотр.

– Если законодательство не изменилось с того момента, как я ушла из офиса, то я имею право на свое мнение.

Всегда очень поучительно наблюдать, как Кэссиди примеривается к противнику, видимо, прикидывая, сможет она его проглотить за один раз или все-таки за два.

– Знаете, сегодня мы как раз работали над тем, чтобы лишить граждан их прав и свобод, но не успели из-за растущего числа убийств. Поэтому – да, еще денек-другой вы имеете право на свое мнение. – Он перестал осматривать ковер и взглянул на нас, ожидая реакции.

Кэссиди упорно молчала, поэтому я не замедлила воспользоваться моментом:

– А мне нравится Джаспер Джонс [14].

Кэссиди закатила глаза. Детектив Эдвардс слегка скривился, из чего я поняла, что Джаспер Джонс вряд ли поможет нам найти общий язык. Но я не сомневалась – Эдвардс понял, что я старалась помочь, и оценил это.

Одному богу известно, как я устала от того потока нытья и жалоб, в который вынуждена вникать по роду своей работы, а ведь я имею дело всего лишь с бумагой или экраном компьютера. Представляю, что в таком случае должен пропускать через себя каждый день нью-йоркский детектив, не считая непосредственного расследования убийств! Самое меньшее, что я могла сделать – это постараться как-то сгладить высокомерие Кэссиди. И потом, я действительно люблю Джаспера Джонса.