Чужое счастье

Теперь Марк понял, почему он почувствовал к Анне такое влечение. В ней не было привычной фальши; он видел ее настоящую. Он опустил взгляд на ее руки, лежавшие на коленях. Ногти уже не были изгрызены до кожи. У нее мягкие и нежные руки, маленькое колечко с опалом, которое Анна нервно теребила, было их единственным украшением. Марк почувствовал, как что-то оборвалось в его душе, и понял, что хочет преодолеть то небольшое расстояние, которое было между ними, и взять ее руки в свои.

— Моя жена… — Он замолчал. Ему было тяжело возродить воспоминания, которые в часы бодрствования он изо всех сил пытался подавить. — Она была… она… адвокат. Мы всегда шутили, что окончить спор в нашем доме можно лишь в том случае, если один из нас уснет. Она была такой пылкой, отстаивая свои убеждения. Это одна из причин, почему я ее полюбил.

Марк представил себе Фейс за рабочим столом, в ее маленьком кабинете в фонде по защите прав женщин и детей. Не то чтобы она обращала много внимания на окружающую обстановку; она могла бы работать и в картонной коробке на тротуаре… Единственным, что имело для нее значение, были ее клиенты — бедные женщины, в основном матери-одиночки, для которых она неутомимо боролась со всеми — от отцов-неплательщиков до службы миграции и натурализации. Не было расстояний, которые бы Фейс не решалась преодолеть, и для Марка привычным стало то, что она могла вернуться с работы поздней ночью, предварительно заехав в бар, — и неожиданно натолкнуться на растянувшегося на диване под одеялом мужа.

— Как долго она так жила? — Анна посмотрела на Марка с состраданием.

— По-моему, всегда.

Она сочувственно вздохнула.

— Я знаю, что вы чувствуете. Самое худшее то, как это накапливается в тебе. Вместо того чтобы сразу смириться с утратой близкого человека, ты теряешь его по частям. Иногда мне хочется накричать на свою мать, как будто это она виновата в том, что ничего не помнит. Потом я себя за это ненавижу.

Ее откровенность придала Марку сил, и через некоторое время он заговорил спокойно.

— Сначала в отношении Фейс нельзя было сказать ничего определенного, — продолжал вспоминать он. — Просто много мелочей. Ее несвязные комментарии. То, как она временами на меня смотрела, как будто думала, что я не в состоянии ее понять. Затем она помешалась на соседях.

— В каком смысле?

— Она была убеждена в том, что они за нами шпионят.

Анна кивнула.

— Моя мама иногда вбивает себе в голову, что мой отец хочет ее избить — это при том, что он умер уже почти двадцать лет назад. У нее на лице появляется этот окаменелый взгляд, и я клянусь, что мне нужно взглянуть через плечо, чтобы убедиться, что его там нет.

— Страх настоящий, даже если демонов нет.

— Больше всего я ненавижу то чувство, когда… когда… — Анна сжимала и разжимала руки. — Когда кажется, что я нахожусь перед закрытой дверью и, как бы я ни старалась, не могу попасть внутрь. Вы когда-нибудь испытывали что-нибудь подобное?

— Все время.

Имела ли Анна хоть малейшее представление о том, как привлекательно она выглядела? Наверное, нет. Из разговоров с ней Марк узнал, что она очень комплексовала из-за своих объемов, которые, по ее мнению, превышали норму. Но чистота ее сердца, которую он редко видел в ком-либо, кроме детей, делала ее куда привлекательнее, чем Моника.

Доктор Феллоуз, основатель и директор «Патвейз», безусловно, неодобрительно посмотрит на его добровольное предложение помочь Анне выбрать дом престарелых для ее матери. Он обязательно поинтересуется тем, руководствовался ли Марк скрытыми мотивами. И в момент нерешительности, который последовал за его импульсом, Марку и самому стало это интересно. Но он не искал возможности затащить Анну в постель. Кроме того что это было бы нарушением профессиональной этики, Марк не хотел бы причинить ей боль. Анна не походила на Натали — его нынешнюю подружку, которой было все равно, что он женат, и которая не хотела бы большего, даже если бы он оказался свободен.

Система двусторонней связи запищала, тем самым избавив Марка от дальнейших мыслей по этому поводу.

— Моника здесь, — сообщила Синди. — Ее сестра с вами? — У нее был напряженный голос. Несомненно, Моника, как всегда, скандалила, и Синди не терпелось поскорее избавиться от нее. Вчера Марк слышал, как Синди за глаза назвала Монику «Ее Величество Заноза в Заднице».

— Скажи ей, что мы выйдем к ней через минуту. — Марк не мог не чувствовать себя удрученным. Моника была крепким орешком. Даже после месяца ежедневных групповых сборов, сеансов с глазу на глаз, собраний групп анонимных алкоголиков, прогресс, который в ней наблюдался, был в лучшем случае небольшим.

Марк поднялся, чтобы проводить Анну, и, когда она встала, что-то в линии ее щеки, в наклоне подбородка заставило его вспомнить свою мать. Внешне Анна не похожа на нее — Элли была низенькой и темноволосой, с искренними карими глазами и улыбчивым ртом, — но зато существовало между ними что-то общее благодаря решимости, которая витала вокруг них. Его мать приехала в эту страну ни с чем и сумела без посторонней помощи поднять на ноги своих лишенных отца детей. По тому, что Марк знал об Анне, он решил, что она была из той же породы.

У двери она пожала протянутую руку.

— Я не знаю, как вас благодарить.

— Не беспокойтесь об этом. — Марк вспомнил, как ему было тяжело, когда он искал подходящую больницу для Фейс, и это при том, что он врач.

Он еще раз задумался, были ли его побуждения добрыми. Было ли это чем-то большим, чем игра в доброго самаритянина? Возможно. Но никаких бед от этого не будет, так что же в этом плохого?

— Закрой свое окно. Я замерзла.

Анна пошла на компромисс, закрыв окно наполовину. Неужели это будет продолжаться до самого дома? Казалось, что Моника решила придать новый смысл поговорке «горбатого могила исправит».

— Почему ты не оденешься теплее? — На сиденье лежал смятый кашемировый кардиган бледно-желтого цвета, который стоил больше, чем Анна зарабатывала за неделю.

Моника лишь скрестила руки на груди. Она выглядела немного бледной, хотя это можно было объяснить тем, что на ней нет макияжа.

— Я не понимаю, почему ты не прислала лимузин. Не хватало мне сейчас еще свалиться в кювет на этой старой таратайке! — Моника выглянула и посмотрела на ограждение, за которым виднелся двухсотфутовый обрыв над блестящим внизу океаном.

— Я думала, что благодаря этому у нас будет время поговорить. — Анна всеми силами старалась произносить слова ровным голосом, при этом подумав: «Давай начнем с того, по какой причине я не могу позволить себе что-то получше, чем эта старая таратайка».

— Поговорить? — фыркнула Моника. — Все, что я делала последние несколько недель, — это разговаривала. Мне это так надоело, что я не расстроюсь, даже если больше никогда не поговорю ни с одним человеком до конца своих дней.

«Это вполне меня устраивает».

— Ну, должно быть, это пошло тебе на пользу. Я никогда не видела тебя более… свежей.

— По сравнению с чем?

— Ты знаешь. — Анна не собиралась принимать участие в этой старой игре.

Моника ожидала, что сестра и дальше будет спорить, но когда поняла, что та не станет этого делать, тяжело вздохнула.

— Хорошо, я признаю это. Ты была права, когда отослала меня туда. Это то, что ты хотела услышать?

— Все, что я сделала, — это подтолкнула тебя в правильном направлении.

— В любом случае, месяц в ГУЛАГе был бы пустяком по сравнению с этим. Ты не возражаешь, если я покурю?

Анна уже открыла рот, чтобы вежливо спросить, не может ли Моника подождать, пока они приедут на стоянку, но поняла, что это будут слова прежней Анны.

— Собственно говоря, возражаю, — сказала она.

Моника посмотрела на нее, сощурив глаза.

— Ну-ну, мисс Позитив. Полагаю, в следующий раз ты прикажешь мне закрыть рот.

— А это неплохая идея. — Спокойствие, с которым Анна говорила, поразило ее саму. Откуда оно взялось? Казалось, что она годами задыхалась и вдруг неожиданно смогла дышать. — Послушай, дорога будет длинной, а ты ни капельки не облегчаешь ее.