Чужое счастье

Даже Лиз выползла из своего панциря. Она откровенно рассказала об их отце, и Анна поняла, что ошибалась, полагая, что Лиз, как самую младшую из них, их с Моникой участь обошла стороной. Слушая, как сестра рассказывала о тех годах, когда по ночам она писала в постель и лежала без сна часами, погруженная в мочу, боясь даже пикнуть от страха, что ее изобьет отец, если обо всем узнает, Анна едва сдерживала слезы.

Но самой удивительной была перемена, происшедшая с Моникой. В первый день Анна ожидала, что сестра будет рычать, как тигр в клетке, но та выглядела необыкновенно подавленной. Возможно, это было эффектом от тех лекарств, которые Моника принимала, но она казалась нетрезвой. Скорее слегка навеселе, чем в стельку пьяной. Когда Моника начала говорить о том, что она пьет и как сложно было это бросить, несмотря на то что она знала, до чего это доводит ее и всех окружающих ее людей, было очевидно, что она говорила искренне. Никто не смог бы так убедительно сыграть, даже Моника.

Анна поняла, что злость и негодование в ее сердце время от времени уступают место жалости. Тем не менее она мысленно аплодировала Марку, когда он накинулся на Монику за то, что она винила во всем несчастный случай, и заставил ее признать, что она — алкоголик. Анна не ошиблась в нем: он действительно был единственным человеком во вселенной, которого ее сестра не смогла очаровать.

Сейчас Анна тщательно изучала Монику, едва похожую на ту богиню, увековеченную бесчисленное количество раз в журналах и на кинопостерах. Ее всем известное лицо было без макияжа, а золотисто-каштановые волосы неряшливо собраны сзади в «конский хвост», стянутый обычной резинкой. Одетая в большую на несколько размеров футболку и мешковатые штаны со шнурками, — вещи, в которых Моника и мертвая не показалась бы никому даже у себя дома еще две недели назад, — она напомнила Анне ту Монику-подростка, какой была до того, как сменила фамилию с Винченси на Винсент и стала суперзвездой, известной миллионам людей во всем мире.

Моника не подняла руку и бросила на сестер предупреждающий взгляд, чтобы те и не думали стать добровольцами. Это стало последней каплей. Внезапно Анна вспомнила о всех тех ситуациях, когда она подавляла свои чувства вместе с гордостью для того, чтобы не нарушать спокойствие. По-видимому, ее рука поднялась вверх сама по себе.

— Я буду первой, — произнесла Анна.

Ее сердце забилось в груди с бешеной скоростью, но ее вознаградила теплая ободряющая улыбка, которой одарил ее Марк.

Моника бросила на сестру зловещий взгляд, прежде чем медленно выехать в центр круга. Анна подняла свой стул и поставила его напротив Моники. Дюжину раз прошлой ночью она зачитывала вслух свой список противоречий, репетируя каждую с Лиз для того, чтобы не было видно, что она нервничает, или, что еще хуже, чтобы не струсить. Но, сидя лицом к лицу с Моникой, Анна снова почувствовала страх.

— Это удобное расстояние для вас? — спросила доктор Мидоуз, та симпатичная темноволосая женщина, которая читала им лекцию в самый первый день, в тот день, который, кажется, был в прошлой жизни. Сегодня доктор Мидоуз была соруководителем их группы.

Анна подождала, пока ответит Моника, и вдруг вспомнила, что она тоже должна дать ответ.

— Для меня да, — сказала Анна, думая, что расстояние отсюда до Питсбурга понравилось бы ей еще больше.

Моника едва заметно кивнула.

— Помните, ваша задача не в том, чтобы доказать свою правоту, — сказал Марк, напоминая Анне об инструкциях, которые они вчера получили в группах. — Рассказывайте о том, что случилось с вами, а не с другим членом семьи, и как это на вас повлияло. — Он перевел взгляд на Монику. — У вас будет возможность ответить немного позже, но сейчас я прошу вас только слушать. Хорошо?

— А у меня есть выбор? — вяло съязвила она.

Анна открыла рабочую тетрадь и вытащила листок бумаги с загнутыми уголками, исписанный ее аккуратным красивым почерком. Ее руки были липкими от пота, а голова гудела, как телефонная трубка, слетевшая с рычага. Выражение лица Моники было невероятно унылым; Анна словно вглядывалась в окна длиннющего лимузина, но все, что она могла разглядеть, — это свое собственное отражение.

Она начала с самого последнего случая.

— Когда ты потеряла сознание на полу в ванной и очутилась в клинике, я почувствовала, — Анна пыталась вспомнить нужную фразу, — страх и… и злость, — она запнулась и посмотрела на схему, висевшую на стене, на которой большими печатными буквами были напечатаны в ряд все эмоции, которые она сейчас испытывала: «ЗЛОСТЬ. СТРАХ. БОЛЬ. ВИНА. СТЫД. РАДОСТЬ. ЛЮБОВЬ». Кроме радости, конечно. Анна не видела ни капли радости в том, что ей приходилось рассказывать.

Как ни странно, молчание Моники ей не помогало. Анне в каком-то смысле было бы легче, если бы это был диалог. По крайней мере, она хотя бы знала тогда, чего ей ожидать.

Она снова заглянула в свои записи.

— В тот раз, когда ты кричала на меня в присутствии Гленна из-за того дурацкого галстука, я чувствовала злость, боль и стыд.

Эта картина снова встала у Анны перед глазами. В прошлое Рождество, когда она по ошибке завернула Гленну не тот подарок, — хотя он и не догадался бы об этом, если бы Моника не набросилась на нее, осыпая ругательствами. Конечно же, она была пьяна. Щеки Анны вспыхнули при этом воспоминании.

Она уловила какую-то вспышку в глазах сестры. Раскаяние? Или удивление оттого, что Анна все еще расстраивалась из-за этого? Анна опустила взгляд и увидела, как трясутся ее руки.

— Вечеринка, на которой я должна была быть гостьей, когда ты заставила меня забирать верхнюю одежду на входе. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, насколько это унизительно? Я стояла там, в своем лучшем платье… — Слезы вот-вот должны были хлынуть, но Анна нечеловеческим усилием сдержала их.

— Говорите о своих чувствах, — нежный голос Марка снова вернул Анну на верный путь.

Она энергично закивала, втягивая в себя воздух.

— Я чувствовала стыд, — тихо сказала она.

Это было так тяжело, а надменное лицо Моники делало это задание еще более сложным. Что происходило в душе ее сестры? Какую цену придется Анне заплатить за свою откровенность?

«Волков бояться — в лес не ходить», — сказала она себе.

Она села ровнее.

— В тот раз, когда я заболела гриппом, а ты продолжала говорить, что лучшее средство от простуды — это оставаться на ногах, только потому, что ты не хотела давать мне выходной, я чувствовала… — Анна запнулась, охваченная безумной яростью. Она и подумать не успела, как выкрикнула:

— Черт, у меня все воспалением легких закончилось из-за тебя!

Анна откинулась на спинку стула, шокированная всплеском своих эмоций. Хотя ей показалось, что она видела краем глаза, как Марк одобряюще кивнул.

Моника раскрыла рот. Не от шока из-за ее смелости, а от недоумения. Она этого даже не помнила! Анна могла умереть, но это не отразится на экране радара Моники. Внезапно терпение Анны лопнуло. Немного ранее Лиз в шутку назвала стул, стоявший теперь напротив Моники, электрическим, и Анна почти физически почувствовала удар, когда ярость, сдерживаемая годами, хлынула из нее. Всхлипнув, она подскочила и стрелой вылетела из комнаты.

Когда Марк нашел ее, она сидела на лужайке, свернувшись калачиком, и всхлипывала от рыданий.

— Ну, конец мира еще не настал.

Его голос был спокойным, но не лишенным жалости.

Анна подняла голову и обнаружила, что он рассматривал ее одновременно с восхищением и сочувствием во взгляде. Она тяжело вздохнула.

— Простите. Я не хотела…

— Все в порядке.

Глаза Марка улыбались и излучали нежность, тонкие морщинки тянулись к седеющим вискам. Еще он показался ей выше ростом, хотя это могло быть из-за того, что он стоял над ней.

Анна вытерла слезы тыльной стороной ладони.

— А я думала, что я здесь ради Моники.

— А вы бы приехали, если бы знали, что это не так?

— Скорее всего, нет, — она тихонько рассмеялась.