Золотая рыбка 2

— Займусь. Но с кем-нибудь другим.

— Стоит ли тратить время и силы на поиски, если под боком уже кое-кто есть?

— Я люблю тебя, Дональд, но если ты зациклился на этой теме, тебе лучше уйти. Или давай сменим пластинку.

Глаза у Дональда усталые и грустные, но от всего его облика веет искренней доброжелательностью, и это согревает мне душу. Я кладу голову ему на колени. Он гладит мои волосы, затем отстраняется и встает. Неуверенно вертит в пальцах бокал, потом наполняет его в края и, залпом опрокинув, прищелкивает языком.

— Ну ладно, я пошел, Ден. Мое дело — сказать, твое — выслушать. Дура ты полоумная! Истеричка чертова! Курица безмозглая!

— Пока, Дональд.

Мой лучший друг уходит, недопитая бутылка маячит перед глазами. Я наливаю себе стаканчик. В ожидании отца без дела шатаюсь по комнате, демонстративно обходя стороной швейную машинку, роюсь в свалке на столе — вдруг подвернется газета. Но без конца подворачивается сценарий фильма, и я наконец сдаюсь: беру его в руки и принимаюсь читать.

Пробегая глазами сцену за сценой, я пытаюсь представить Хмурого, и во мне крепнет уверенность, что к концу съемок он непременно свернет шею, если Эзио с подручными не прикончат его раньше. В груди растекается болезненный жар, словно горсть раскаленных углей жжет нутро. Я подхожу к открытому окну. Возмущению моему нет предела. Какие там «душевные страдания», меня терзает самая настоящая физическая боль. И хоть бы какая-нибудь язвительная мыслишка, чтобы заглушить, уменьшить, высмеять эту муку!.. Но нет, о чем я ни думай, боль все время со мной, во мне, жжет и испепеляет.

«Почему вы отстранили меня от своих дел? Вы мне не доверяете?» — «Если уж так настаиваешь — НЕТ».

Назойливо дребезжит телефон. Снимаю трубку.

— Я не смогу сегодня приехать, — говорит отец. — Если не догадываешься, о чем мне хотелось с тобой поговорить, загляни в утренний выпуск газеты. А сейчас ложись отдыхать. Желаю, чтобы тебе не снились маньяки, — смеется он.

Не стоило ему этого говорить — маньяк мне снится будто назло. Я слышу собственный стон и просыпаюсь. Вскочив на постели, нашариваю выключатель. Простыня подо мной — хоть выжимай, по спине ручьями струится пот, все тело сотрясает дрожь, зуб на зуб не попадает. На подкашивающихся ногах ковыляю в ванную и становлюсь под душ, на обратном пути к кровати прихватываю с собой бутылку. Привалясь к стене, я сижу на кровати и курю сигарету за сигаретой в страхе уснуть. В окне, выходящем на западную сторону, все еще непроглядный мрак, а противоположный квадрат постепенно светлеет. Над городом занимается заря.

Утренний выпуск газеты предлагает вниманию читателей очередное воззвание «Юстиции». Оказывается, среди нас живут люди, выдающие себя за других, — преступники, с помощью пластической операции изменившие свою внешность и тем самым успешно скрывающиеся от ответственности. Называются конкретные имена, перечисляются громкие дела, оставшиеся нераскрытыми, поскольку виновные как сквозь землю провалились. Автор воззвания сулит в ближайшее время вывести их на чистую воду и призвать к ответу.

Брызги кофе попадают мне на блузку, приходится переодеваться. Голова после кошмарной ночи гудит, к тому же я подмечаю в себе признаки раздвоения личности. Текст первого воззвания составила я, но это второе «коммюнике» — совершенная новость для меня. Что бы это значило? Кто-то перехватил у меня инициативу или же я сама написала этот текст и напрочь о нем забыла? Нет, это исключено, успокаиваю себя, пока что я в здравом уме и твердой памяти. Но кто же тогда включился в игру?

Пролистав газету дальше, я убеждаюсь, что маньяк с северного шоссе продолжает будоражить умы репортеров. Здесь же помещены фотографии Уве, его жертв и моей персоны, а из интервью, которое якобы я дала представителям прессы, с интересом узнаю, что мне поручено очередное ответственное дело, но я пока не вправе разглашать подробности. Неслабо, а?

В родной конторе я застаю Даниэля Беллока собственной персоной — он старательно тюкает на пишущей машинке. Закончив печатать, вытаскивает бумагу, пробегает глазами, подписывает. На меня он не смотрит, я тоже стараюсь не пялиться на него в открытую. Вырезаю из газеты сообщение о своей производственной загруженности, наклеиваю на чистый лист бумаги и сую в папку документов на просмотр Шефу. Теперь остается черкнуть записку Лацо и быстро смыться.

Однако далеко уйти мне не удается: выскочив из вертящейся двери, я попадаю прямо в лапы Шефа.

— Чего ради вы заявились? Я же велел вам Денек-другой посидеть дома, отдохнуть, прийти в себя.

Я выслушиваю его с каменным лицом.

— Все верно, но, как я узнала из газет, мне поручено очередное важное дело. Давайте его сюда, мигом распутаю.

Шеф гладит меня по голове, я с досадой отстраняюсь. Дональд гладил меня как сопливую девчонку, и этот туда же. Надоели они мне со своими отцовскими чувствами!

— Разумеется, Дениза, но на этой неделе я больше не желаю вас видеть. Договорились?

Кивнув, я показываю Шефу спину. Можно подумать, я без него не знаю, чем себя занять до конца недели. Человеку вечно не хватает времени, но стоит возникнуть разладу в загадочном уголке нашего существа, именуемом душою, и не знаешь, куда себя деть и что с собой делать. Гложет тоска-печаль, хочется скрыться от сторонних глаз, точно умирающему слону. Так происходит со всеми нормальными людьми, но только не со мной.

Из-за угла появляется Арджил. При виде меня на лице его расплывается широкая улыбка. Фотограф, чья профессия фиксировать смерть во всех ее чудовищных и неприглядных обличьях, сам человек на редкость живой и веселый. Озорной взгляд голубых глаз, плутоватая усмешка делают Арджила похожим на юнца, хотя ему уже под сорок.

— Я так старался, а ты хоть бы поблагодарила! — хватает он меня за плечо.

— Виновата. Благодарю.

— Открой секрет, для чего тебе понадобилась та жуть?

— Долгая песня, — с намеком отвечаю я и не ошибаюсь в своих предположениях.

Арджил тотчас ловит меня на слове. Выпустив мое плечо, он решительно поворачивается спиной к зданию полиции и заверяет:

— Мне не к спеху.

Мы неторопливо бредем вдоль улицы, и я вкратце излагаю ему историю с розыгрышем Круза. Фотограф усмехается и с укором качает головой.

— Неужели ты ни капельки не суеверна? Заигрывать со смертью — кощунство!..

— По-твоему, ставить на кон собственную жизнь — это не кощунство?

— М-да, каверзный вопрос… Кстати, тебе не жарко? Откровенно говоря, я сегодня имел на тебя виды. Надо бы, думаю, подбить ее на какую-нибудь авантюру. Что, если нам отправиться поплавать, а потом закатиться куда-нибудь?

— Вот так предложение!

— Приходится спешить, скоро на тебя будет такой спрос, что не подступишься. Газеты трубят тебе славу, публикуют твои фотографии. Не сегодня-завтра почтальоны начнут мешками таскать любовные послания, отвергнутые красавцы станут из-за тебя вешаться и стреляться, а пока что удели мне хоть малую толику своего благосклонного внимания. Давай возьмем напрокат парусную лодку и рванем в открытое море. Только не говори нет»! В конце концов, нам нечего терять, оба мы свободные люди.

— Солидные дамы вроде меня обычно не принимают всерьез таких балагуров, как ты.

— Чего ты все задираешься, Дениза! Побудь хоть разок мягкой и уступчивой. Давай руку, и пошли!

Настойчивость Арджила начинает меня раздражать, и я мысленно подыскиваю благовидный предлог, чтобы отвязаться от него. Но что ждет впереди? Бесконечная череда мрачных, тоскливых дней, и в данный момент Арджил — пусть недолгое, но избавление от этой перспективы.

— Ладно, пошли!

Арджил остолбенело смотрит на меня.

— Повтори-ка еще раз! — На лице его ни тени улыбки.

Краем глаза уловив знакомую фигуру, я заливаюсь переливчатым смехом.

— Пошли!

Арджил обнимает меня за плечи. Спиной чувствуя взгляд знакомого мужчины, я горделиво выпрямляюсь.

— Сколько я бился, сколько тебя уговаривал, и все без толку, — ликует Арджил. — У меня уже мозоли на языке от этих уговоров. Но на сей раз я тебя заловил и не отпущу!