Солнце Бессонных (СИ)

   - Муляж для Евы, - кратко пояснил Калеб, когда я повернулась к нему с немым вопросом. - Она-то за собой всегда кружки на кухню уносит.

   Остальные две стены, просто покрашенные в белый цвет, использовались, как место, куда складывать картины, десятками прислоненные к ним. Посередине комнаты стоял мольберт, огромное круглое кресло, и в отдалении под самими окнами - большая кровать, забросанная школьными учебниками и папками с выпавшими эскизами, словно кто-то их кинул в раздражении.

   Меня удивило расположение кровати, и с интересом я подошла к ней. Но когда я легла, то поняла, почему Калеб поставил ее сюда - под окна. Прямо над моей головой в окне виднелось небо и деревья. Сейчас было еще светло и небо выглядело почти чистым, без намека на облака и с него светило солнышко, легко доставляющее сюда свои лучи, от чего комната озарялась и наполнялась светом. Зато ночью, если небо чистое, должно быть видно звезды и луну. Притом кровать была такая удобная, и мне вовсе не хотелось вставать, я чувствовала, как распухли ноги, но интерес к картинам заставил меня подняться.

   Все они были повернуты так, что их не было видно. Когда я направилась к ним, то молча, одними глазами испросила разрешения посмотреть их. Калеб просто кивнул, и даже если он был против, то не показал этого.

   Я взяла первую попавшуюся - на ней была мать Калеба. Но на фотографии ее лицо было четче, здесь же она как бы отдалялась, расплывалась, отступая в туман. Может, такой она запомнилась Калебу в последний раз? Отблеск черноты, расплывшейся в ее глазах, тревожил.

   Ничего не говоря, я отложила ее. Калеб также молчал, стоя на одном месте. Его глаза, казалось, заледенели. Я понимала, что вторгаюсь во что-то очень личное, одновременно он и жаждал и не хотел моего вторжения, потому и держался на отдалении. Я видела, как он хотел освобождения от своего одиночества, ставшего его музой, его спутником на многие годы, а значит, все же желал меня. Я была приятно удивленна.

   Я взяла еще одну, и чтобы мне было удобней, села на простой деревянный пол, заляпанный краской, испещренный разноцветными полосками от рам.

   Когда я развернула ее, то остолбенела - на картине была я! Или может не я? Прекрасная незнакомка с моими синими глазами и более насыщенным ультрамариновым цветом волос, выступала из осени, словно что-то искала. Такая же потерянная и одинокая, как я совсем еще недавно. На мне были черные одежды, что сплетались в поток, а потом переходили в дождь. Картина не напоминала реалистичную, и казалась чрезвычайно меланхоличной.

   Впервые я задумалась, какой Калеб в первый месяц видел меня. Неужели такой? Он увидел во мне ту же боль, что испытывал и сам? Была ли я такой страждущей и страдающей, как он меня изобразил? А может, он видел намного больше, чем я хотела показать: здесь я была одета в ту депрессию, еще совсем недавно снедающую меня.

   Немного оправившись от увиденного, я отметила, как он хорошо рисует. В некоторых местах на передний план выходили мазки, а задний сливался в сплошной цвет. Палитра же красок навевал воспоминания о дождливой осени, если не считать несколько ярких пятен, обозначающих листья на деревьях.

   Видимо эти две картины были нарисованы недавно. Я потянулась к еще одной, что находилась в самой середине холстов. Мне хотелось знать, что он рисовал до того, как встретил меня. Я остолбенела, перевернув ее. Волна восхищения прошла в моем сознании и заставила мое сердце биться чаще - если бы Калеб был картиной, он стал бы этой.

   Ночной пейзаж, освещенный лунным светом, передавал все те ощущения, что чувствуешь, оказываясь ночью в лесу. Казалось, я слышу звук ночи и чувствую ветер, в отдалении шумит водопад, и словно я опять в лесу и иду за Калебом. Но нет холода в этой ночной красоте. Вот она - темнота жизни Калеба, в которую он меня затягивал, завораживал...

   - Я хочу ее... - развернувшись к Калебу, заявила я.

   - Здесь будет твоей любая картина, которую ты попросишь, - отозвался Калеб с кресла, при этом выглядел он так, словно увидел чудо. Я смущенно зарделась. Мне всегда становилось жарко, когда он смотрел так. - Ты такая милая, когда чем-то восхищаешься.

   - Все потому, что твои картины прекрасны, - не согласилась я с ним и потянулась за следующей.

   В основном все они были "ночными призраками одиночества", как называл их Калеб, но мелькали среди них и дневные, только связаны они были со мной. Но нигде я не была беременна, и мне это нравилось. На них я была больше собой, чем даже чувствовала сама, целостна и красива. Такой Калеб видел меня. Как я могла не любить его, после таких картин, после того, как посмотрела на себя его глазами.

   - Ты знал о моей депрессии до той лекции? - спросила я осторожно, просмотрев очередной свой портрет, где на мне вновь была черная одежда. Обернувшись к Калебу, я ожидала, что он начнет увиливать от вопроса, но нет, он готов был ответить.

   - Нет, но видел, что тебе плохо. Все равно, даже тогда ты была светла, освещая мне путь по дороге к себе, из моего эгоизма и самовлюбленности.

   - Я не свет, Калеб, я дождь, - невесело рассмеялась я, подойдя к нему. Ноги затекли, и двигалась я не столь элегантно и проворно, как хотелось бы. Без его согласия я примостилась на его коленах, и Калеб притянул меня к себе. Он обнял меня страстно и отчаянно.

   - Так может, смоешь мою печаль, - его улыбка могла бы быть горькой, если бы не искорки в его глазах, предвещающие мне поцелуй.

   Я, как раньше делал он, обхватила его лицо своими маленькими, почти детскими ладонями. Тепло его лица на миг обожгло меня, так как я этого не ожидала, но я настойчиво приближалась к его губам, не отводя глаз.

   Мы перестали дышать, когда наши губы соединились, и все вдруг потеряло смысл, были только мы. Такой болезненно сладкий поцелуй, он словно растворял нас друг в друге, и заставлял забыть обо всех тревогах.

   - Ты больше никогда не будешь один, - зашептала я ему, не желая прерывать этого момента.

   - Тогда никогда не покидай меня, - ответил Калеб несколько бесчувственно, но все его чувства проявились в нервном движении руки, скользящей по моей спине, шее. Вдруг он почти грубо спихнул меня с колен, и я мягко свалилась на пол. Калеб к тому времени уже стоял около окна, тяжело дыша.

   - Прости, - небрежно проведя по волосам рукой, он так и не стал оборачиваться. - Ты слишком притягательна. Мне раньше не приходилось общаться с такими девушками так близко. Когда-то мне казалось, что Особенный - это придуманная история некоторыми вампирами для оправдания превращения людей. Но ты действительно пахнешь очень интересно.

   Сидя на полу, я думала о том, какая же я дура. С ним так легко забыться, но ведь он имел свои проблемы. Даже просто находясь около меня в такой вот солнечный день, он не мог не чувствовать жажды. Мог, конечно же, подавлять это желание, но только не тогда, когда мы так близко.

   - Извини, мне так хорошо с тобой, что я обо всем забываю, - я с состраданием наблюдала, как он понемногу приходит в себя.

   - Это я должен просить прощения - ты такая маленькая, хрупкая, и я должен все контролировать, - Калеб уже почти улыбался. - Надеюсь, ты не ушиблась?

   - К сожалению, лишние сантиметры у меня не только на животе, - проворчала я, и все так же продолжала сидеть на полу. Я надеялась, он еще вернется, и поможет мне встать, тогда я снова смогу ощутить прикосновение его рук, близость лица и тела.

   - Во времена моей смертной молодости, ты была бы худой, - Калеб вернулся ко мне, с осторожностью поглядывая в мою сторону. Прошло еще некоторое время, прежде чем он открыл свои объятья вновь.

   - Ты уверен? - переспросила я, чтобы убедиться. Жизнь с вампирами многому меня научила, и главное - осторожности.

   - Я бы не подверг тебя опасности, если бы не был уверен, - укоризненно заметил Калеб, аккуратно устроив меня на коленях.

   - Знаю, хотела тебя подразнить.