Вернись и полюби меня (ЛП)

- Снейп наложил заглушающее заклятье, а ты его снял, - сказал Сириус, сам еще не зная, как к этому относится. Наверное, чуть-чуть восхищается: Ремус это сделал невербально, да еще и с противоположного конца комнаты.

Лунатик казался каким-то отрешенным, хоть глаза при этом и не прятал.

- Лучше поторопись, пока она не взялась за тебя.

- Ага, - согласился Сириус, убирая волшебную палочку в карман. - Я подожду снаружи, - он развернулся, чтобы уйти, но едва не наткнулся на Сохатого – бледного как полотно и с пылающими щеками.

Руку щекотало остаточное тепло – от Ремуса шел жар, как от печки. Вслед за Джеймсом Сириус вышел в коридор и закрыл за собой двери. Там никого не было; Хвост либо караулил за углом, либо смылся с концами… скорее, конечно, второе, чем первое.

И Снейп исчез тоже.

- Это… это… - Сохатый даже начал заикаться.

- Я в курсе, приятель, - произнес Сириус. Он никогда не видел, чтобы Джеймс так заводился, но точно знал, что сейчас его лучше не трогать: только огребешь – либо в глаз, либо какой-нибудь сглаз. У него даже руки тряслись, а взгляд казался остекленевшим – то ли от злости, то ли от страха.

Сириус попытался вспомнить, приходило ли ему когда-нибудь в голову, что Снейп может стать таким… таким… каким он стал. Скорее всего – нет. Это было… что-то немыслимое.

В тишине коридора отчетливо слышалось тяжелое дыхание Сохатого.

- Раньше ты мне не верил. - Вдох. Выдох. - А теперь убедился.

- Теперь убедился, - подтвердил Сириус, хотя раньше не то чтобы не верил – скорее, не хотел брать в голову. Но рассказывать об этом Джеймсу было бы полным мудачеством.

- Бродяга. - Ой, пиздец… Это что – слезы?.. О Боже. - Что, если он ее убьет?..

Какой-то внутренний голос требовал найти этого злобного ублюдка, эту бешеную тварь, и растерзать его на части, кусок за куском. Сириус порой даже не мог уснуть – так донимали его мысли о том зле, что привольно бродит по Хогвартсу; он знал, что рано или поздно Снейп вольется в эту тьму и будет сеять ее везде, где только появится.

Но никогда не думал, что это случится так скоро.

- Мы пойдем к Дамблдору, - он наконец-то отважился тронуть Сохатого за плечо. - И он во всем разберется.

Я очень на это надеюсь.

***

Cеверус ожидал от себя душевного подъема – после того, как всласть поизмывался над Поттером… какое у него было лицо – воспоминание об этом прямо-таки окрыляло.

По крайней мере, поначалу он думал именно так.

А потом заметил, что у радости почти ностальгический привкус. “Жаль, что он никогда так на меня не смотрел, пока не умер”, - промелькнуло у Северуса в голове, и всю дорогу от больничного крыла до библиотеки он терялся в догадках.

Вместо ожидаемого ликования внутри была только гулкая пустота. Но почему?..

Миновав ряды книжных шкафов, Северус направился в самую дальнюю часть библиотеки, к тем столам, за которыми никто уже не учился. И только тогда задумался над тем, что все прошлые тенденции теперь потеряли всякий смысл. Поттер и Блэк считали его мерзавцем-Пожирателем – и ошибались. Думали, что он все тот же человек, которого они на дух не переносили – но заблуждались и в этом отношении.

Да и сами Поттер и Блэк вовсе не были теми людьми, которых он так ненавидел. Тот, кто двенадцать лет просидел в Азкабане, а потом захлебывался отчаянием, когда оказался на свободе… и второй – кто погиб от руки Темного Лорда, не сумев защитить своих жену и ребенка… сейчас их еще попросту не существовало. А те двое были мертвы – мертвы по-настоящему. Это тот Блэк и тот Поттер вызывали в Северусе такую ненависть… но здесь и сейчас они еще не были теми людьми – точно так же, как и он сам не был Пожирателем Смерти. Это тем двоим он хотел бы устроить ад на земле – за тот ад на земле, что они устроили ему; отыгрываться же на этих мальчишках… казалось каким-то крохоборством.

Северус не ожидал от себя ничего подобного. Он так давно презирал и ненавидел этих двоих – за все, что они ему сделали… За удары в спину и нечестные приемчики, которыми они не брезговали в школьные годы, за весь их фарисейский догматизм, за популярность, которой они не заслуживали… за то, что перетянули на свою сторону Лили – и за то, что она на их сторону перетянулась… Ему бы следовало зубами и ногтями вцепиться в любую возможность им отплатить – разве не так? Это было бы закономерно. Его отношение к ним не изменилось – все та же враждебность, все та же брезгливая ненависть; так отчего он чувствовал только опустошение, когда вспоминал то выражение на лице Поттера?..

Должно быть, именно это и называют словами “новая парадигма”.

“Когда все вернется на круги своя, и Лили возвратится к ним, - сказал он себе, - ты тоже станешь прежним”.

Прозвучало неутешительно.

Он положил на обшарпанный стол две книжки, которые накануне умыкнул из Запретной секции. Ему порядком повезло – первого занятия у него сегодня не было; правда, Северус об этом напрочь позабыл, но восполнил этот пробел в памяти, когда сходил к Слагхорну за расписанием.

Прошлой ночью, пока он был в библиотеке, соседи по комнате уничтожили все содержимое его сундука. Так что утром он позаимствовал у них кое-что из письменных принадлежностей, пока они валялись на кроватях, связанные и обездвиженные Ступефаем. Мальсибер вынужденно одолжил ему перья, а Эйвери – пергамент и чернила; учебник по чарам можно было взять на время у Флитвика, а все, что касалось зелий, он и так знал наизусть. Хорошо еще, что в сундуке не хранилось ничего ценного, а деньги Северус всегда носил с собой. Недостающее можно будет купить в Хогсмиде.

Да клал он на все это с прибором; заменить барахло – раз плюнуть. Настоящая проблема – это Лили.

Он достал перо Мальсибера и пергамент Эйвери и начал записывать все, что знал о проклятии.

Вызывает эмоциональную лабильность и повышенную раздражительность. Отчаяние. Страх. Неестественные реакции на чужое поведение. Сумятица чувств, ведущая к физиологическим реакциям. Прикосновение купирует психологические симптомы, но на физиологические не влияет. Ощущение холода, не связанное с воздействием внешней среды.

Или же все дело в том, что проклятие выпивает из нее жизненные силы.

Северус потянулся за той книгой, что потоньше, и заметил, что у него дрожит рука. Томик был обманчиво небольшим; хрупкие пергаментные страницы покоробились от возраста. От них пахло пылью и древностью, и прикосновение отдавалось в пальцах холодным покалыванием – первый признак темной магии. И все же этот труд можно было держать в школьной библиотеке, в опасной близости от недоумков-студентов, поскольку воспользоваться им могли только те, кто и так уже поднаторел в Темных искусствах. В книге даже не приводились инкантации – только перечень проклятий и их симптомы.

Лечебные заговоры там тоже не приводились. Но за неимением лучшего сойдет и так. Все равно в основной своей массе они базировались на одних и тех же принципах – в том случае, если вообще были тебе по силам.

Он откинул деревянную верхнюю крышку переплета – витой шнур соединял ее с такой же деревянной задней крышкой – и перелистнул ветхие страницы. Чернила кое-где выцвели – пришлось воспользоваться Иллюминати, заклинанием, которое подсвечивало даже самые бледные следы чернил. Пергамент просиял золотистыми и черными завитушками букв; в воздухе над ним маячили крупные пылинки.

Северус открыл раздел о заклятиях, действующих на душу. Будь Контрапассо широко известно, информация о нем содержалась бы именно в этом разделе; эти заклятья действовали в первую очередь на психику, а на тело – лишь опосредованно, и обращали против человека его собственные эмоции; они отравляли разум жертвы, сводили ее с ума и, наконец, убивали.

Светящиеся буквы просачивались в сознание, нашептывая невнятные угрозы. В книге перечислялись остуды – они выпивали из человека счастье, и тот умирал от отчаяния – и отвороты, что преображали любовь в ненависть или страх, обрекая проклятого на убийство тех, кого он любит; некоторые из них уничтожали в несчастном саму способность любить, заставляя его проникнуться отвращением ко всему миру. Там были присушки – они приковывали жертву к заклинателю, принуждая ее жаждать его близости, его прикосновения, его любви, и ничто на свете не смогло бы насытить этот неутолимый голод. Но и это было еще не все; в трактате упоминалось заклинание, которое находило счастливые воспоминания, связанные с конкретным человеком, и выжигало их из души, превращая память сердца в золу; тот, на кого было наложено это заклятье, помнил о дорогом человеке все, но ничего при этом не чувствовал, и любовь в конечном счете сменялась равнодушием.