Химеры Апокалипсиса (СИ)

— За ужином, если хочешь, сам спросишь о ходе расследования Моргана, — закончила я. — Если он захочет с тобой этим делиться. Впрочем, я-то так или иначе буду в курсе дела, а он знает, что мы друзья, так что, думаю, ему понятно, что от тебя все равно эту информацию не утаишь. А ты, Тихорецкий, будешь молчать и даже не пикнешь о нашем расследовании в свою газету. Понял?

— Я фотограф. Мое дело маленькое, — буркнул он и потянулся вилкой к тарелке. Пустой. Внизу, на благоразумном расстоянии от его ног, довольная Клео умывала мордочку.

— Геля, — поправив очки, серьезно произнес Тихорецкий. — Я не котоненавистник, но еще один набег на мою тарелку, и эта вилка будет торчать в лысой попе твоего гремлина!

Весь день я наводила порядок в нашем домике, скорее напоминавшем холостяцкую берлогу, и закупала продукты в соседнем супермаркете. Тихорецкий, пару часов проработав в своей фотолаборатории, к вечеру изволил спуститься в кухню, засучил рукава и выдворил нас с Клео за дверь. Чтоб не путались под ногами. И уже через четверть часа по дому — да что там, по району! — поползли умопомрачительные ароматы.

Понежившись в ванне и тщательно расчесав непослушные вихры, я открыла шкаф и призадумалась. Еще утром у меня было намерение одеться так, как обычно — в удобную просторную одежду типа джинсов и футболки, но внутреннее чутье подсказывало, что невыносимый щеголь Морган Фэйр заявится одетый с иголочки, с бутылкой хорошего вина и возмутительно воняющий дорогим одеколоном. Поэтому, покопавшись в недрах шкафа, я отыскала короткое черное кружевное платье на тонких бретелях и изящные туфли-лодочки в комплект. Подарок мамы на университетский выпускной.

Мысль о матери отозвалась в сердце неожиданно острой болью. Воспоминание накрыло лавиной, четкое и яркое. Мама, вошедшая в комнату солнечным утром… хрустящий сверток в ее руках… и странный, грустный взгляд родных глаз, когда она произнесла: 'Как же ты быстро выросла, доченька…' А я лишь засмеялась тогда. Как давно и недавно это было… Я бы не раздумывая отдала свою жизнь, да что там! — заложила бы дьяволу души всех людей мира — лишь бы вернуть тот проклятый миг, когда я стояла у широкого окна аэропорта, провожая взглядом тающий в сумерках, мигающий огонек самолета… Последний день, когда я видела свою маму. Я даже тела ее не получила. Их с Эдом так и не нашли среди руин.

Я захлопнула створку шкафа и уставилась на свое отражение в зеркальной поверхности. Я была похожа на маму. Золотисто-каштановые непослушные вихры, бледное треугольное лицо, всегда немного удивленные, темно-серые глаза… Время сделало их взгляд из доверчивого угрюмым, как у волчонка.

Решительно вытерев слезы, я принялась воевать с хитроумными застежками на платье. Слезами ничего не вернуть и не изменить, это я поняла давно и слишком хорошо. Нет, ни Бог, ни Сатана не увидят моих слез. Никогда.

… Морган, как истинный англичанин, прибыл секунда в секунду. Сверху мне было слышно, как они с Тихорецким затеяли очередное церемонное расшаркивание и обмен любезностями. Казалось, запах дорогого парфюма (впрочем, весьма приятного) проник и на второй этаж.

— Надеюсь, мой визит доставил вам не слишком много неудобств, — донесся до меня мужественный британский баритон. В ответ Тихорецкий пробасил не менее галантно:

— Ну что вы, к нам так редко заходят гости, Геля совсем тут со мной заскучала. Мы вам только рады. Тем более, она о вас такого высокого мнения…

Представив тщеславную улыбку, расползающуюся по холеной джентльменской физиономии, я решила, что самое время мне спуститься, пока Тихорецкий не сморозил еще одну очаровательную глупость. Нарочито громко застучав каблучками, я принялась спускаться по ступенькам.

Детектив превзошел все мои ожидания. Светское, строгого покроя пальто он сменил на кожаный разлетающийся плащ, из-под которого выглядывала черная рубашка с модным стреловидным воротником и кожаные же штаны. Темные волосы спускались на плечи аккуратными волнами и подозрительно блестели — видимо, смазал какой-то гадостью. В одной руке демонически прекрасный гость сжимал пышный букет белых лилий, в другой — пузатую винную бутылку в футляре из соломки. Рядом с ним откровенно рыжий Тихорецкий, так и не снявший передник, смотрелся более чем уморительно. Я прыснула со смеху.

Мужчины при виде меня, мягко говоря, лишились дара речи. Тихорецкий почему-то поправил на носу очки, недоверчиво оглядывая меня с ног до головы, а Морган едва не выронил бутылку. Я же с надменной невозмутимостью сфинкса неторопливо спустилась с лестницы и кивнула гостю:

— Добрый вечер, Морган. Букет мне или Никите?

— А… о… здравствуй, Энджи. Конечно, тебе. Не знал, правда, какие цветы в твоем вкусе…

Я приняла букет, понюхала, поморщилась, и, небрежно сунув его под мышку, направилась в кухню за вазой.

— Мне пионы нравятся. А лилии разве не покойникам дарят? — невинно поинтересовалась оттуда я, и у детектива медленно вытянулось лицо.

— Да это она так шутит, не обращайте внимания, — поспешил заверить его Тихорецкий. Он вытер руки о передник и аккуратно стащил его с почти идеально чистой и даже не сильно мятой рубашки.

— Проходите, прошу вас. Давайте ваш плащ. Столовая направо. Стол почти накрыт, дело за горячим и выпивкой.

— О, — услышала я из столовой. — Не знал, что Энджи — такая мастерица. Не стоило столько готовить к приходу одного-единственного человека…

— Что вы, Морган. В последний раз, когда Геля вздумала приготовить ужин, пришлось вызывать пожарную бригаду.

Я сердито зазвенела вазой. Мог бы, к конце концов, и промолчать… друг, называется…

К моему приходу в столовую с цветами в вазе Морган уже устроился в моем любимом кресле, а на коленях у него — о, вероломство! — уютно свернулась моя Клео. Под ласковыми пальцами детектива кошка просто изгибалась, оглашая воздух довольным урчанием. Рядом стоял Тихорецкий и с некоторой растерянностью созерцал эту сцену.

— Не могу поверить, что она даже не попыталась вцепиться вам в горло, — пробормотал он. — Это же не животное, а бешеный гремлин, она у нас вместо сторожевого пса… ни один вор не сунется… Клео только Гелю любит. Меня — терпит. А от вас она, похоже, без ума.

— Я люблю кошек, — улыбнулся Морган беззаботной мальчишеской улыбкой. — Пусть они и считаются дьявольскими созданиями. Маме тоже нравились лысые кошки…ведь они не линяют. И такие преданные.

— Давайте лучше за стол, — проворчала я не без ревности. — Ужин стынет.

И, как ни странно, вечер прошел славно. Не было того неловкого молчания и затянувшихся пауз, которых я ожидала, разговор не затихал ни минуту. Наш гость проявлял чудеса воспитанности, умудряясь одновременно поглощать ужин, гладить Клео и ухаживать за мной. Тихорецкий после вежливой и вполне искренней похвалы своего кулинарного шедевра (утка, фаршированная рисом, яблоками и какими-то вонючими приправами) окончательно подобрел и взирал на детектива с нескрываемым дружелюбием. А я… я не могла отвести глаз от красивого лица Моргана и от досады кусала губы. Он нравился мне, моему другу… моей кошке, наконец! Он нравился всем. А мне категорически нельзя было теперь влюбляться. Через две недели скоростной самолет унесет меня в Россию, и вряд ли я когда-нибудь еще вернусь на Британские острова, к сизым туманам, дождям и прелестному английскому говору.

— Давайте пересядем к камину и оговорим о деле. Я заварю кофе, — предложила я, когда мужчины, невзирая на мои протесты, убрали со стола грязную посуду, а вино было выпито. — Кажется, в холодильнике есть и десерт.

— Шоколадный торт, — уточнил Тихорецкий.

— Тебе бы поваром работать, а не фотографом, — проворчала я и устремилась в кухню.

Кое-как расположив на коленях блюдца с кусочками торта, мы устроились вокруг журнального столика, у электрического камина. Тихорецкий занял кресло, и нам с Морганом пришлось разделить маленький и весьма тесный диванчик. Усаживаясь, мы случайно соприкоснулись коленями и оба страшно сконфузились. Тихорецкий, глядя на наши мучения, откашлялся и произнес спасительную фразу: