Льются слова, утекая в песок...(СИ)

Она скривилась и посмотрела на своего советника, будто бы тот предложил неимоверную дикость.

- Хорошо. Сегодня вечером, его устроит? - она откинулась на спинку трона и посмотрела на советника, будто бы тот мог поменять что-то и отказаться исполнять волю королевы. - Впрочем, мне всё равно. Позови Ивана, я желаю его видеть.

Она вспомнила, как выглядела сегодня утром в отражении - снежно-бледная, до дикости равнодушная и совершенно спокойная. Ей шла эта высокая причёска, шло платье с открытыми плечами, а ещё - тонкий венец, свидетельство власти. Но, впрочем, она выглядела красиво не для жалких мужчин вокруг, не для сплетний, что будут шипеть завистливо ей в спину, а для себя самой. Ведь если она - лучшая, то все они подчинятся. А иначе и быть не может.

И уж точно она не пыталась выглядеть хорошо для Ивана. Когда десять лет назад она, такая же молодая и прекрасная, как и сейчас, - подобрала двенадцатилетнего мальчишку, это было почти смешно. Растрёпанный, испуганный…

Тогда она надеялась, что он будет как пластилин в её руках, податливый и добрый. Но иногда Татьяне казалось, что черты его лица смазывались, показывая разложившиеся губы и глаза, из которых выползают черви. Это из цельных личностей она умела ковать Зло, а из прогнивших уже в детстве ничтожеств просто получала временные орудия.

Но тогда она ещё верила, что сможет хоть в нём отыскать свою любовь. Увы, но Иван - это лишь жалкая пародия на мужчину, равно как и все остальные. Единственное, что она и вправду привязалась к нему; жаль отпускать что-то, во что ты вот уж десятилетие как вкладываешь свои знания, свою душу, свою силу. Но в остальном он был ей не нужен - равно как не нужны все остальные.

- Ваше Величество, - раздался как всегда покорный его голос. - Вы желали меня увидеть…

- Да, мальчик мой, - пусть сейчас они выглядели почти одногодками, Татьяна никак не могла избавиться от этого презрительного обращения. Отчего-то в такие мгновения она чувствовала себя сластолюбивицей, королевой лет шестидесяти, возжелавшей ребёнка - будто бы хоть что-то из этого списка могло быть правдой. - Десять лет я вкладывала в тебя свою силу, свои знания и свою мощь. Пришло время наконец-то отплатить мне должной монетой.

Он смотрел на неё покорно и подобострастно, но порой Гроттер казалось, что тьма плещется в небесного цвета глазах. Отвратительная, скользкая, липкая тьма, она то тянула к ней свои лапы, то отступала в сторону и послушно сдавалась. Всё это было чистой глупостью, разумеется, приступом холодной, неразумной ярости - но кто бы только мог подумать!..

- Как прикажете, моя госпожа.

***

Первый Маршал, думалось ей, будет высоким, статным мужчиной того периода, когда силы уже постепенно отступают. Он был по году рождения на пять лет старше её; она ждала пятидесятипятилетнего генерала с седыми висками и извечно прямой спиной.

Может быть, с другой стороны, она надеялась увидеть юркого колдуна с обманчивой улыбкой на губах. Уже немного постаревшего, но с живыми тёмными глазами, вспыхивающими, когда дело идёт к выгоде, с такими быстрыми, поспешными движениями, когда он взмахивает рукой, будто волшебной палочкой - что это перед её чарами?

Но она не ожидала увидеть молодого мужчину с печатью бессмертия на его ладонях, такой же, как и у самой Татьяны. Гордого и безмерно холодного; в его чёрных глазах плескалось одиночество, но он будто бы перестал испытывать боль от малейшего прикоснования этого неразумного, пустого жала со стороны испуга и боли.

Она видела в нём своё же отражение - вечного лидера, обречённого на тридцать лет бесконечного одиночества и блуждания в холодном неизвестном царстве, пустом и уставшем. Может быть, она должна была ему что-то сказать, как-нибудь прервать его, вот только сейчас всё это - даже одно короткое слово, - не представлялось возможным.

Она смотрела в его глаза и будто бы видела там усталость веков - будто бы сталкивалась с холодным расчётом и пустыми почерневшими мыслями, которые то и дело вспыхивали невообразимо ярко и сильно.

- Ваше Величество, - он коротко склонил голову - на его губах загорелась мягкая, почти юношеская улыбка, не испорченая ни морщинами, ни пошлостью минувших лет.

Она была уверена в том, что он сейчас падет на колени - она собиралась приказать толкнуть его в спину, если он откажется выразить королеве достаточную честь, и она должна была восседать на троне и смотреть на то, как сильные мира сего целуют её туфли.

Но теперь не устояла и поднялась к нему, остановилась напротив, будто бы принимая вызов. Глаза в глаза - он протянул руку и сжал её ладонь, поднёс к своим губам, будто бы она была дамой на балу, а не всесильной королевой.

Его пальцы скользнули по её клейму - она чувствовала, как то пылало сильно-сильно, чувствовала, как заместо крови её сердце начинает перекачивать воду - таял лёд.

Они бы стояли так, пожалуй, бесконечно долго - за спиной раздались шаги, и она увидела краем глаза проклятого Ивана с двумя бокалами вина.

Мужчина бросил лишь на него один короткий, но осмысленный взгляд, скользнул взглядом по ненавистным бокалам - в них будто бы доселе неумело плескался яд.

- Выпьете со мной? - улыбнулся он.

Татьяна была готова кивнуть - ведь ни один яд не подействует на неё. Но он, пусть всё ещё сжимал её руку, смотрел не на неё, да и предлагал тоже не ей - взгляд его был устремлён на проклятого Ивана, замершего, будто бы статуя.

Они одновременно взяли бокалы. Упал на пол поднос - и Татьяна знала, что Первый Маршал был готов пойти на свою смерть ради наказания.

Его рука не вздрогнула. Он сделал несколько глотков и ждал ответного выстрела.

Иван рванулся. Бокал выпал из его рук; он отказывался принять яд.

- Я могу налить ещё… - пробормотал он. - В другом бокале.

- Будьте мужчиной. Умейте принимать вызов, - короткий ответ лишь на мгновение остался непонятным.

Он как-то неумеренно быстро выхватил свой револьвер - уже взведённый, - и нажал на курок, оставляя на полу теперь пятна не только от вина, а и от крови.

***

Остался один день её тридцати лет одиночества. Остался один день его тридцати лет несчастья.

Этот яд действовал на всех. Она знала, что и её бы это убило, знала, что никто не сумел бы пережить то, что она налила в бокал. Пусть она и была готова выпить.

Его бокал был всё ещё наполовину полон, и она взяла его из его рук, вновь перехватила его пальцы, словно пыталась понять, что же такого тёплого было в нём, чтобы льды с её сердца схлынули так быстро, и отпила, чуть больше, чем могла победить.

Они смотрели друг другу в глаза, и холодные взгляды теплели - и жизнь убегала откуда-то. Мёртвый Иван, казалось, переменился за считанные секунды, сменил множество лиц - но не интересовал никого ни он, ни пятна от вина и крови на полу.

- Ещё две минуты, - прошептала она. - Две минуты, и яд нас убьёт.

Он покачал головой.

- Этого ничтожно мало, - за окном вновь наступала ночь. - Ещё две минуты, и мы бы так или иначе потеряли всё, Ваше Величество.

Она не хотела думать о том, что он говорил.

Две минуты - так ничтожно мало. Две минуты - так безмерно много для одного короткого, но страстного поцелуя.

…Они рухнули на землю одновременно - стояли на коленях, чувствуя, как сила и вечность вытекали из их жил. Яд действовал - он сжимал болью сердце, вынуждая его остановиться, - и магия всё ещё отчаянно билась, пытаясь спасти своих жертв.

- Как это глупо, - прошептала она, - умереть от яда, когда остаётся две минуты…

- Милая, - на его губах всё ещё играла мальчишеская улыбка. - Как это глупо, умереть от яда, когда перед нами вот-вот должна была открыться целая вечность.

И под гром оружия, под крики народа вспыхнул дворец. Армии схлестнулись; болью и кровью осыпало не поддающуюся вот уж сотни лет столицу.

Но Таня лишь чувствовала, как её тело превращается в абсолютный свет - и последнее, что запомнила, это касание его губ к своим губам.