Джентльмен Джоул и Красная Королева (ЛП)

Корделия внезапно улыбнулась:

– Пойдем со мной в дом. Я тебе кое-что покажу. Только тебе.

Алекс послушно, но с явным любопытством последовал за нею.

Она привела его в свой личный кабинет, закрыла дверь и расчистила столик для переговоров. Затем отперла высокий шкаф с плоскими, широкими ящиками. «Я не открывала его больше трех лет». Она помедлила и начала вытаскивать папку за папкой: одни с пластиковыми листами, но большинство – с настоящей натуральной бумагой всех размеров, от обрывков до широких листов ин-фолио в половину столика. Алекс сперва наблюдал, потом подошел поближе и осторожно потрогал.

– Это рисунки твоего дедушки Эйрела, – объяснила она.

– Я знаю, что он умел рисовать, – сообщил Алекс. – Я помню, как-то он рисовал нас с Хелен, когда вы приезжали на Зимнепраздник. – Похоже, это было в последний раз, когда они ездили на Барраяр вместе, подсчитала Корделия. – Но я не знал, что он нарисовал столько!

– Не так уж и много, за столько лет. Он как-то рассказывал мне, что рисовать начал совсем маленьким – ему было меньше, чем тебе сейчас. Но те рисунки пропали. Кое-что он нарисовал подростком; это тоже в основном не сохранилось, но несколько штук ему удалось припрятать. И он почти не возвращался к этому хобби вплоть до тех пор, пока не перестал быть регентом. А еще больше стал рисовать, когда мы переехали на Сергияр.

– А красками он тоже рисовал?

– Чуть-чуть. Я как-то пыталась заинтересовать его видеоживописью, но ему, видимо, требовалось чувствовать пальцами то, что он делает. Руки, глаз, разум – и ничего больше. – Чтобы это не принадлежало никому, кроме него самого? Эйрел так много времени в своей жизни был слугой Империи, всецело ей принадлежавшим, что для него было вполне естественным желанием сохранить некий крошечный запас только для себя.

Алекс оперся локтями на стол, наклонился, вглядываясь:

– А почему он их никому не показывал? Не отдал? Их тут так много. Они никому не нужны?

– Кое-кому он показывал. Мне, Оливеру, иногда Саймону. Я думаю, другие люди хотели бы их себе получить, но… не из-за самих рисунков. А потому что их делал лорд Регент, граф, адмирал – или, еще хуже, потому что их можно дорого продать. – Она помолчала. – Он говорил, это как по Округу возят медведя на велосипеде. Всем интересно не потому, что медведь настолько хорош в езде на велосипеде, а потому, что это нечто необычное и новое.

– А мне они кажутся хорошими.

– Ты… не так уж ошибаешься. – Даже в твои одиннадцать лет.

Алекс начал листать стопки рисунков, с обнадеживающей осторожностью перекладывая листы.

– Тут много зданий. Это хассадарская Главная площадь, да? О, смотри, а вот вице-королевский дворец. Здорово.

Корделия поглядела через его плечо:

– Особенно если учесть, что тогда его еще тогда не достроили. – Она сглотнула, и вместо этого завела свою обычную речь: – Ты же знаешь, дедушка никогда не уходил на войну. Война сама пришла к нему. И он учился воевать, потому что ему пришлось. Если бы его старшего брата не убили, и он не стал наследником, если бы никогда не было Юрия Безумного – подозреваю, он мог бы стать… наверное, не художником, но архитектором – точно. Одним из тех, кто берется за грандиозные общественные проекты, такие же требовательные и сложные, как командование целой армией, потому что его форкосигановская энергия все равно потребовала бы выхода. – Как река, торящая свой путь вниз с Дендарийских гор, взламывая берега. – Он бы все равно строил Барраяр, просто по-иному.

Лицо Алекса застыло:

– Но я ведь наследник.

– Но ты живешь сейчас и на том Барраяре, который переделал твой дедушка, а не на том, который он сам получил в наследство. У тебя есть из чего выбирать. Все варианты, какие ты только можешь себе представить. Ему было бы очень приятно узнать, что ты получил от него этот подарок. Что твоя жизнь не обязана повторять его. – Она подумала и добавила: – Она не должна быть ни такой, как жизнь твоего папы, ни как его деда Петра, или кого-то другого – а только твоей собственной. Она должна отвечать только твоим стремлениям. Какими бы они ни оказались.

Трудно было сказать, как он воспринял ее речь. Мальчик был почти всегда таким же сдержанным, как его мать. Живое юное лицо Майлза обычно сразу отражало все стремления его души, и, наверное, это избаловало Корделию как родителя. Но Алекс потянулся к листам с рисунками и осторожно спросил:

– А можно мне несколько?

– Когда-нибудь ты унаследуешь их все. И я очень рада, что они тебя заинтересовали. Но если хочешь взять с собой несколько штук сейчас, выбери те, которые тебе нравятся больше всего, а я соберу их для тебя в нечто вроде альбома, чтобы они не помялись. – Архивисты с образованием и кто-нибудь в ее штате должны знать, как это сделать.

– Мне бы хотелось, – сказал он настолько тихо, что Корделии пришлось наклонить голову, чтобы расслышать.

– Значит, так и сделаем. Бери столько времени, сколько нужно. – Она отошла к комм-пульту, дав мальчику возможность изучить весь этот клад без спешки. Тихонько подглядывая за ним через полупрозрачный видео-дисплей, она пыталась оценить, насколько удачной была идея. Наверняка да, поскольку им пришлось прерваться на обед, а он еще не закончил смотреть. Что любопытно, он ни словом не упомянул об этом за обеденным столом, хотя, конечно, когда собирался весь клан, у Алекса почти не было возможности вставить хоть слово.

В окружении всех Форкосиганов Корделия вдруг вспомнила старинное родительское проклятье: «Да чтобы у тебя родилось шестеро детей, таких же, как и ты сам!» Как-то наперекосяк оно сбылось. Майлз был бы только счастлив получить шесть своих копий: с ними он бы знал, что делать. Вместо этого у него было шестеро детей, не только совсем на него не похожих, но и полностью непохожих друг на друга. Как родительское проклятие это сработало куда эффективнее.

Вернувшись в свой кабинет вместе с Алексом, она взяла ридер и принялась читать очередной доклад, стараясь держаться как можно более ненавязчиво, пока Алекс продолжал свои молчаливые изыскания. Она держала ухо востро, стараясь не пропускать случайные возгласы удивления или комментарии под нос. И когда Корделия уже была готова сделать перерыв и предложить вернуться в сад, он вдруг воскликнул:

– О, бабушка, а тут ты! А почему без одежды? Ты плавала?

Корделия едва удержалась от того, чтобы подскочить в кресле, и сделала вид, что просто решила встать и подойти. Тот ящик ей следовало бы запереть, но на них не было отдельных замков, лишь у всего шкафа в целом.

– Художники часто рисуют обнаженную натуру. Человеческое тело – труднейшая вещь для правильного изображения. И я позировала Эйрелу, когда он хотел попрактиковаться.

– А хорошо выглядит! Я имею в виду, похоже на тебя нарисовано. А вот тут адмирал Джоул. Наверное, художникам надо учиться рисовать и мужчин, и женщин.

– Верно. – Эротический оттенок портретов явно от него ускользнул. Тут она вспомнила, что глубже в этой папке было еще несколько рисунков, в жанре которых не ошибется никто, и конфисковала папку под предлогом, что сама хочет их освежить их в памяти.

– А гермы тут есть? Они же тоже должны быть. И, может, еще квадди. И эти водоплавающие люди. И жители тяжелых миров.

– Наверное, Эйрелу недоставало натурщиков всех видов. Консул Вермийон сюда тогда еще не приехал. – Вызвался бы бетанец-герм попозировать, если бы она ему намекнула на такую возможность? Наверное, да. Теперь уже поздно, поздно для всего…

На следующем наброске в ее папке были она с Оливером, вместе и явно в постели. Это было бы сложновато объяснить мальчику. Она извлекла из папки несколько рисунков, изображающих ее саму, Оливера и еще нескольких людей – всех однозначно одетых, – и подсунула их Алексу для отвлечения, а тем временем украдкой убрала с виду оставшийся компромат. Когда-нибудь он получит и их в наследство – она вовсе не собиралась их уничтожать, – но пока рано.

– А можно я возьму тот, где ты на яхте?