Неживая, Немертвый (СИ)

Она замолчала, чуть заметно хмурясь, и почти машинально скользнула подушечками пальцев по руке графа — вверх и вниз — точно погладила. Фон Кролок сам толком не мог понять, на что именно он злится — в конце концов, чего-то подобного он ожидал с того самого момента, когда фрау Дарэм безуспешно пыталась вразумить одурманенную Сару. Ожидал — и все равно оказался унизительно, позорно не готов, точно в глубине души надеялся, что этого все же не случится. Как будто не было этих трех сотен лет, за которые мир и населяющие его люди стали такими предсказуемыми. Как будто он еще умел надеяться на что-то, или на кого-то, кроме себя.

— Но? — чуть резче, чем планировал, поторопил он.

— А толку? — откликнулась Нази. — Это абсолютно чужой мир, делать я, кроме своей работы, ничего не умею, а пользоваться даром здесь проблематично… да и бесполезно. Три года — это слишком мало, чтобы начинать заново, тем более, когда за душой у тебя нет ничего, ни денег, ни имени, ни связей.

Хватка ледяных пальцев на ее подбородке ослабла, из стального захвата превратившись в мягкое, почти бережное прикосновение.

— Полагаю, твое общество я вполне способен вынести дольше пары недель, так что ты могла бы остаться здесь, — негромко проговорил граф и, после короткой паузы, сухо добавил: — Со мной.

Дарэм в ответ только прерывисто, рвано вздохнула, с тоской глядя в серые, внимательные глаза, которые, казалось, видели ее насквозь. Они оба слишком хорошо понимали истинное значение только что произнесенных слов, и, откровенно говоря, Нази предпочла бы, чтобы граф продолжал хранить молчание, не усложняя еще больше то, что и так представляло собой серьезную проблему. Впрочем, она была уверена, что и сам фон Кролок, будь ситуация иной, предпочел бы молчать.

— И это самая важная причина, по которой я хочу, чтобы ты выполнил мою просьбу, — сказала она, понимая, что говорить придется начистоту. — Три года — это очень мало, чтобы начинать заново. Зато этого достаточно, чтобы увязнуть окончательно. Уходить все равно придется. Только через три года это расставание будет для меня еще более тяжелым, чем сейчас. И, судя по твоим словам, для тебя тоже, — она судорожно сглотнула подкатившую к самому горлу горечь и продолжала, все так же не отводя взгляда: — Винцент, мы знакомы каких-то паршивых две недели, а все уже зашло чертовски далеко. Давай лучше остановимся здесь.

Фон Кролок молчал, по всегдашней своей привычке чуть склонив голову к плечу, и смотрел на Нази сосредоточенным и, вместе с тем, каким-то отрешенным взглядом — полыхавшая в нем ярость как будто немного утихла, и граф с удивлением понял, что признание фрау Дарэм моральной тяжести их грядущей разлуки этому немало поспособствовало. В словах Нази крылась простая, но неумолимая истина, с которой фон Кролок при всем желании не мог поспорить. Все, что угодно — за еще одну минуту жизни, за час под солнцем — и этого все равно никогда не будет достаточно.

— Мы можем не останавливаться вовсе, — сказал он, и Нази ощутила, как пальцы графа, до этого момента придерживавшие ее за подбородок, скользнули ниже, на мгновение легко коснувшись ее шеи.

Это предложение, пожалуй, было куда более весомым и, в какой-то мере, куда более личным. В короткой, с точки зрения вселенной, жизни людей смерть являлась неотвратимой константой — гарантом свободы от любых обещаний и любых обязательств. Брачные обеты, старые долги, неоправданные ожидания, надежды, мечты, обиды, даже любовь — чувство, которое граф испытывал лишь единожды, и всю прелесть и мучительность которого почти забыл за годы, прошедшие с момента его гибели — все это обрывалось вместе с человеческой жизнью.

И с точки зрения фон Кролока, перспектива разделить с кем-то несколько десятков лет по серьезности своей не шла ни в какое сравнение с предложением совместно проведенной вечности. Он не был до конца уверен, но, пожалуй, сейчас и с этой женщиной он вполне способен был рискнуть. Рискнуть без малейшей гарантии результата, понятия не имея о том, способно ли его настойчивое нежелание выпускать Нази Дарэм из поля своего зрения перерасти в нечто большее.

— Вечная жизнь? — Дарэм улыбнулась, но улыбка эта получилась слабой и абсолютно безрадостной. — В мире столько людей, которые о ней мечтают, а ты выбрал человека, который точно знает цену бессмертия и не готов ее заплатить. Мы ведь оба прекрасно понимаем, что это не жизнь, это безвременье. Вечная стагнация, из которой нет выхода. Наверное, только такие люди, как ты, способны найти в ней хоть какую-то цель и хоть какой-то смысл. А такие, как Герберт — испытывать настолько сильный ужас перед окончательной смертью, чтобы согласиться существовать даже в качестве вампира, лишь бы существовать. А по мне, умереть — это далеко не так страшно, как «жить» вечно. Давай до конца оставаться теми, кто мы есть: ты — главным вампиром в этой местности, я — некромантом, который подохнет за то, за что подыхают все мне подобные.

— За жизни абсолютно чужих тебе людей? — фон Кролок поморщился.

Впрочем, на иной ответ со стороны Нази он даже не рассчитывал и, пожалуй, был бы немало изумлен, если бы она сказала что-нибудь другое — Дарэм до мозга костей была и оставалась членом своего странного, оставшегося в другом мире Ордена. А между некромантами и вампирами, как бы ни походили они друг на друга, была одна основополагающая разница, которая навсегда разводила их по разные стороны баррикад: разница мировоззрений и целей. Первые боролись за других, вторые — исключительно за самих себя.

Он с самого начала знал — Дарэм не примет его предложения. А еще он знал, что пожалеет, если этого предложения так и не сделает.

— При подготовке к вступлению в Орден мы принимаем тот факт, что живем не для себя. Не для себя и умираем. А на посвящении мы приносим присягу, — сказала Нази. Фон Кролок стоял всего в полушаге от нее, как обычно, не приближаясь, но и не разрывая дистанции: всегда рядом, но всегда далеко, и сейчас она чувствовала это особенно отчетливо. Наверное, с учетом обстоятельств, это было к лучшему. Не приближаться, не смотреть, отгородиться друг от друга невидимой стеной, которая неизбежно возникает между теми, кто отправляется в путешествие, и теми, кто остается. — Я клялась служить своему делу, защищать людей от нежити любого вида и любой формы, не применять свой дар с целью навредить и для личной выгоды, если выгода эта вредоносна для общества. Это очень длинная клятва, но суть ее, применительно к нынешней ситуации, такова: спасти хотя бы три человеческих жизни — это все-таки лучше, чем не спасти ни одной.

Она подняла взгляд на графа, сама не зная, какого именно ответа ожидает, но не смогла разглядеть даже выражения его лица.

Оплавленные до половины еще вчерашним вечером свечи, вновь зажженные с наступлением сумерек, теперь потихоньку прогорали, затухая, одна за другой, так что сейчас лишь на одной из них еще слабо трепыхался робкий огонек, превращающий фон Кролока в высокий, темный силуэт на фоне еще более глубокой и непроглядной черноты. Только отблески мерцали на скалывающей извечный его плащ булавке.

Короткий, едва слышный треск — и этот последний огонек погас, захлебнувшись расплавленным воском, погружая часть огромной библиотеки в темноту.

Где-то там, за несколькими поворотами образованного стеллажами лабиринта горел камин, но свет его не способен был проникнуть сквозь плотные ряды тисненных золотом и медью книжных корешков.

Дарэм знала, что для вампирского зрения даже кромешная тьма не является серьезной помехой, так что она нисколько не удивилась, почувствовав уверенное и безошибочно точное прикосновение к собственному плечу.

Не приближаться, не смотреть, не касаться.

Нази вслепую протянула руку, тут же ощутив под пальцами холодный шелк старомодного камзола, а затем подалась вперед, прижимаясь к этому шелку еще и щекой.

— Для того, чтобы завершить тот ритуал, я убила человека, — тихо сказала она, чувствуя, как руки графа смыкаются на ее спине. — Тело моего мужа уже несколько месяцев лежало в земле, и я просто не смогла бы привязать к нему вернувшуюся из-за грани душу, так что мне пришлось найти новое тело, способное удержать его на этом свете. Он был отступником, таким же, как и я теперь. Если бы кто-то в Ордене узнал, его бы ждал суд, но так вышло, что я выследила его первой. Я принесла его в жертву ради своей личной выгоды, и, знаешь, я даже не сожалела. Мне было все равно, потому что я была уверена — мне его тело гораздо нужнее, чем ему. Его бы все равно казнили.