Поцелуй победителя (ЛП)

Она пыталась есть и пить настолько мало, насколько это было возможно. Кестрел помнила слова стражницы... но, по большей части, не вспоминала о них и избегала полных тарелок просто из осознания того, что накачанная наркотиком еда изменяла её, и девушке это не нравилось. Когда никто не видел, она опрокидывала миску своей баланды на грязный тюремный двор. Кестрел крошила хлеб, позволяя тому рассыпаться крошками по земле.

И все же она голодала. Её мучила жажда. Порой она не обращала внимания на навязчивое чувство беспокойства и просто набивала желудок едой.

* * *

«Я бы пошла на все ради тебя». Эти слова эхом звучали у неё в голове. Чаще всего она не могла точно сказать, кому она их говорила. Возможно, она сказала их своему отцу.

А потом ей внезапно сделалось плохо. Её захлестнули эмоции, в которых, будь голова чуть яснее, она опознала бы чувство стыда. Нет, она не говорила таких слов отцу. Она предала его. Или это он предал её?

Это сбивало с толку. Она была уверена только в чувстве предательства, густом и горячем, разлившемся у неё в груди.

У Кестрел случались мгновения ясности перед принятием утренних наркотиков или перед сумерками, до ночной дозы. В те мгновения она чувствовала запах серы и ощущала пыль на ресницах, видела жёлтое вещество под ногтями и пыльцу, покрывавшую кожу, очень похожую на ту, которой она посыпала те слова на бумаге. «Я пойду на всё ради тебя». Она точно знала, кому и зачем они были написаны. Она осознала, что обманывала саму себя, когда верила, что её слова не были правдивы, или что любые границы, установленные между ней и Арином, имели ценность, потому что в конце концов она оказалась здесь, а Арин был на свободе. Она сделала всё, что смогла. А он даже не подозревал об этом.

* * *

Стражи по-прежнему не доверяли Кестрел кирку. Она начала беспокоиться, что так никогда её и не получит. Небольшой топорик был настоящим оружием. С ним у неё появится возможность сбежать. В часы прояснения, в те дни, когда она очень мало ела и пила, Кестрел отчаянно желала заполучить один из них. Её нервы вопили о них. В то же самое время она боялась, что к тому моменту, когда стражник вручит ей инструмент и отправит в туннели, будет уже слишком поздно. Она станет похожа на прочих заключённых: безмолвная, с вытаращенными глазами, бездумная. Если Кестрел пошлют в подземные туннели, она не могла поручиться, что останется в своем уме.

* * *

Как-то раз Кестрел удалось избежать приема обычной дозы прежде, чем её заперли в камере. И она пожалела об этом. Ее трясло от голода и усталости, мучила бессонница. Она чувствовала грязный пол сквозь дыры в своей обуви. Воздух был холодный и влажный. Она скучала по бархатистой теплоте своей ночной дозы. Та всегда укутывала девушку, будто тёплым одеялом. Она лишала подвижности и усыпляла. Кестрел полюбила это состояние.

Кестрел знала, что стала забывать вещи и события. Это было ужасно тревожно, словно она спускалась по лестнице, держась за перила, и вдруг неожиданно перила исчезали, и в руках у неё не оставалось ничего, кроме воздуха. Что бы Кестрел ни делала, она не могла вспомнить имя своего коня, оставшегося в Геране. Она знала, что любила Иней, свою геранскую няню, и что Иней умерла, но Кестрел не могла вспомнить, как та умерла. Когда Кестрел попала в лагерь, у неё были мысли о поиске заключённых, которых она знала (опальных сенаторов, несправедливо осужденных за продажу чёрного пороха на востоке, сосланных сюда прошлой осенью), но обнаружила, что никого не узнала. Вот только девушка никак не могла понять, то ли это потому, что никого из здешних не знала, то ли просто забыла их лица.

Кестрел закашлялась. Кашель отдался громом в легких.

Той ночью Кестрел вместо Арина и отца решила вспомнить Верекса. Когда она впервые встретила принца, согласившись выйти за него замуж, то посчитала его слабым. Ничтожным, инфантильным. Как же она ошибалась.

Он не любил ее. Она не любила его. Но они заботились друг о друге, и Кестрел помнила, как он вложил ей в руки мягкого чёрного щенка. Никто и никогда не дарил ей подобных подарков. Он заставлял её смеяться. И это тоже было даром.

Верекс, скорее всего, сейчас на южных островах, притворяется, что находится с ней в романтическом путешествии.

«Может быть, ты думаешь, я не сумею заставить тебя исчезнуть, что двор будет задавать слишком много вопросов, — сказал император, когда капитан его гвардии схватил Кестрел и её тело охватил кислый запах ужаса. А отец наблюдал за всем этим из другой части комнаты. — Вот сказочка, которую я всем поведаю. Принц и его невеста настолько поглощены любовью друг к другу, что тайно поженились и ускользнули на южные острова».

Верекс будет повиноваться императору. Он знал, что бывает с теми, кто выступает против.

«А спустя какое-то время, — прошептал император, — месяц, может, два... мы получим известие, что ты заболела. Очень редкой хворью, которую даже мой лекарь не в силах одолеть. Так что для империи ты умрешь и будешь оплакана».

На лице отца Кестрел не дрогнул ни один мускул. Когда девушка вспомнила об этом, что-то внутри нее сломалось.

Она выглянула через решётку своей темницы, но увидела лишь тёмный коридор. Как бы ей хотелось увидеть небо. Оно бы обняло её.

Будь она умной, то вышла бы за Верекса. Или вообще не вышла замуж, а вступила бы в армию, как отец всегда мечтал. Кестрел прислонилась затылком к каменной стене, покрытой плесенью. Её тело вздрогнуло. Она знала, что это не просто от холода или голода. У нее началась ломка. Она жаждала своего наркотика.

Но у неё не просто болели все конечности. Она страдала от горя. Это был ужас человека, у которого в руке была выигрышная комбинация, который поставил свою жизнь на кон игры, чтобы затем (сознательно?) проиграть.

* * *

Следующим вечером Кестрел ела и пила всё, что ей давали.

— Умница, — сказала седовласая стражница. — Не думай, будто я не знаю, что ты сделала. Я видела, как ты вылила свой суп и притворилась, будто пьешь из пиалы. Так, — женщина указала на пустую тарелку Кестрел, — лучше, не правда ли?

— Да, — ответила Кестел. Как же велик был соблазн поверить в это.

* * *

Она проснулась от слабого света зари, проникавшего через решётчатую дверь из коридора в камеру, и увидела нарисованную ею моль на грязном полу. Она тут же села.

Одна вертикальная линия, четыре крыла. Моль.

Она совершенно не помнила этого. Это было плохо. Даже хуже: возможно, в скором времени она может даже не понять, что такой рисунок означает. Она провела пальцем по моли. Должно быть, она нарисовала её прошлой ночью. Теперь её пальцы дрожали. Комочки грязи смещались под её касаниями.

Это я, напомнила она себе. Я — Моль.

Она предала свою страну, потому что считала, что это был правильный поступок. Но сделала бы она это, если бы не Арин?

Он ничего не знал. Он никогда об этом не просил. Кестрел сделала выбор. Нечестно было бы винить его.

Но ей хотелось.

* * *

Кестрел пришло на ум, что настроение ей больше не принадлежало.

Девушка задумалась, чувствовала бы она себя такой же опустошенной и одинокой, будь она под воздействием наркотика. Утром в шахтах, когда она была неутомимой великаншей, добытчиком блоков серы из земли, будучи под воздействием наркотиков, то забывала о своих чувствах. Ее совершенно не волновали собственные ощущения.

Но ночью перед сном, она знала, что её мрачные эмоции, от которых сжималось сердце, те, что съедали изнутри, были единственно правильными.

* * *

Но однажды что-то изменилось. Привычно туманный и холодный воздух, казалось, гудел напряжением.

Напряжение исходило от стражи. Кестрел слушала их, пока наполняла корзины.

Должен был кто-то приехать. Инспекция.

И без того быстро бьющееся сердце Кестрел, заколотилось ещё сильнее. Она поняла, что не потеряла надежду, что Арин получил её моль. Она не переставала верить, что он придет. Надежда взорвалась в ней и побежала по венам, словно жидкий солнечный