Поцелуй победителя (ЛП)

Или его мать. Конечно, он мог спасти ее. Она не борец, не такой у неё был характер. Она бы не сделала этого, зная, что сын там. Он видел, как она набросилась на солдата, державшего сестру. Солдаты зарезали отца. Дверь в гардеробную закрылась за Анирэ. Кинжал скользнул по горлу матери, её кожу покрыл яркий шлейф крови.

В ушах у Арина стоял рёв. Его глаза были сухими льдинками.

После того как солдаты оторвали кричащего мальчика от тела матери, его увели вместе со слугами в город. На холме горел королевский дворец. Всех членов королевской семьи вздернули на рынке, в том числе и принца, за которого Анирэ собиралась замуж. Может, его сестра была ещё жива? Но спустя два дня Арин увидит её мертвое тело на улице.

Всё самое худшее, что могло случиться, — случилось. Арин проглотил слёзы. Он был безмолвен в своем ужасе. Он сделал, как ему велели. Нужно вести себя как следует, так сказал ему солдат.

Он увидел вооруженного мужчину, шагающего в окружении войск. Позже, Арин узнал, что генерал был молод в момент вторжения. Но в ту ночь этот мужчина казался древним и огромным: монстром из плоти и железа.

Арин представлял, как, если бы это было возможным, встал бы на колени перед тем мальчиком. Как бы он прижал его к своей груди, спрятал бы его зарёванное лицо у себя на плече. «Тише, — сказал бы ему Арин. — Ты не будешь одинок, ты станешь сильным. Однажды ты отомстишь».

* * *

То, что случилось с Кестрел, было не самым страшным. Это нельзя сравнивать.

Арин размышлял об этом, когда его корабль с оставшимся валорианским флотом бросил якорь в геранской бухте, залитой лунным светом. Он провёл пальцем по шраму, рассекающему левую бровь и всю щёку. Потер огрубевшую кожу. Недавно появившаяся привычка.

Нет, ему больше не было больно думать о Кестрел. Он был дураком, но ему пришлось простить себе худшее. Сестра, отец, мать. Что до Кестрел... Арин теперь более или менее представлял, кем он был: человеком, который слепо верил, который напрасно отдал свое сердце.

Возможно, она уже замужем за валорианским принцем. Она играет в свои игры при дворе. Не сомневаясь в победе. Может, её отец напишет дочери с фронта и попросит об ещё одном блестящем совете, благодаря которому она однажды уже приговорила сотню людей в восточных землях к голодной смерти.

Голову Арина сдавило от отвращения. Как же он раньше был очарован дочерью генерала Валории! Как когда-то её отказ уязвил его. Теперь же он думал о Кестрел с холодным спокойствием. Словно к ушибу приложили лед.

Теперь он испытывал лишь благодарность. Потому что она больше ничего для него не значила. Разве это не дар богов, вспоминать её и ничего не чувствовать? Если же он что-то и чувствовал, то это было не больше, чем просто прикоснуться к шраму и удивиться тому, насколько он длинный и как омертвели нервные окончания на коже. Арин знал, что некоторые вещи будут всегда причинять боль, но Кестрел уже не была одной из них. Она была раной, которая наконец-то зажила.

Глава 2

Ей некого было винить, кроме себя.

Повозка катила на север, Кестрел оглядывала меняющийся пейзаж через зарешеченное окно. Она смотрела на горы, сменяющиеся равнинами, усыпанными островками тусклой красноватой травы. По отмелям выхаживали белые длинноногие птицы. Ей даже попалась на глаза лисица с белым птенцом в зубах. У Кестрел от голода свело желудок. Она бы сама с удовольствием съела этого птенца. Да что там птенца, она бы проглотила лисицу целиком. Порой ей хотелось съесть себя. Она проглотила бы всё — грязное синее платье, кандалы на запястьях и одутловатое лицо. Если бы она могла поглотить себя, то от неё бы не осталось и следа, как и от ошибок, которые она совершила.

Кестрел неловко подняла скованные руки и прижала кулаки к сухим глазам. Может, она была слишком обезвожена, чтобы плакать, подумала девушка. Горло саднило. Она не могла вспомнить, когда страж, правящий повозкой, последний раз давал ей воды.

Они находились уже глубоко в тундре. Стояла поздняя весна... или нет. Перволетний день, наверное, давно прошёл. Тундра, большую часть года стоявшая обледенелой, ожила. В воздухе клубились тучи комаров. Они искусали каждый дюйм открытой кожи Кестрел.

Проще было думать о комарах. Проще было созерцать низкие, покатые вулканы на горизонте, вершины которых давно развеяли ветра. Повозка ехала в их сторону.

Проще было смотреть на удивительно яркую сине-зелёную воду.

Сложнее было осознавать, что такому цвету вода обязана сероводороду, а это означало, что они приближались к серным шахтам.

Сложнее было осознавать, что именно отец сослал её сюда. Тяжело и ужасно, точно так же, как он смотрел на неё, как он отказался от неё, обвинил её в измене. Она была виновна. Она сделала всё, чтобы он поверил ей, и теперь у неё не было отца.

Горе разбухло комом в горле. Она попыталась проглотить его. У неё был список того, что нужно сделать... что же это? Изучить небо. Притвориться одной из тех птиц. Прислониться лбом к стенке повозки и дышать. Она не могла вспомнить.

Но она никогда не умела забывать надолго. Она вспомнила и последнюю ночь во дворце, это было неизбежно. Она вспомнила и о письме, своей исповеди Арину. «Я — Моль. Я шпионила ради твоей страны, — писала она. — Я так давно хотела сознаться тебе». Она описала тайные планы императора. Неважно, что это была измена. Неважно, что она должна была выйти за сына императора в Перволетний день, или что ее отец был самым верным другом императора. Кестрел отринула тот факт, что она по рождению валорианка. Она писала то, что чувствовала. «Я люблю тебя. Мне тебя не хватает. Я готова на все ради тебя».

Но Арин так и не прочёл тех слов. Это сделал за него генерал. И её мир развалился на части.

* * *

Жила-была девушка, слишком самоуверенная. Не всякий назвал бы её красавицей, но согласился бы, что в ней была известная доля изящества, которая скорее устрашала, нежели очаровывала. Она была не из тех, так считал весь свет, кому бы вы хотели перейти дорогу. Она держала своё сердце в фарфоровой шкатулке, шептались люди, и они были правы.

Она не любила открывать ту шкатулку. Ей не нравился вид собственного сердца. Оно всегда выглядело одновременно меньше и больше, чем девушка ожидала. Оно билось на белом фарфоре. Мясистый красный комок.

Иногда, правда, она опускала руку на фарфоровую крышку и понимала, что пульс сердца был желанной музыкой.

Как-то ночью, кто-то другой услышал эту мелодию. Мальчик, голодный, он был далеко от дома. Он был, если уж вам так важно, вором. Он подкрался к стенам девичьего дворца. Он вцепился сильными пальцами в узкое окно. Он открыл его и пролез внутрь.

Пока девушка спала... да, мальчик увидел её в кровати и сразу же отвел взгляд... он украл шкатулку, не понимая, что в ней спрятано. Он только знал, что хотел эту шкатулку и точка. Его характер был полон желания, он всегда тосковал по чему-то, и его тоска, которую он не понимал, причиняла такую боль, что ему не хотелось разбираться в том, чего он не понимал.

Всякий из светского общества, к которому принадлежала девушка, сказал бы, что кража шкатулки — плохая затея. Они видели, что случалось с её врагами. Так или иначе, она всегда воздавала по заслугам.

Но он бы не прислушался к их совету. Он забрал свой трофей и ушёл.

Это было почти сродни волшебству, её мастерство. Её отец (бог, шептались люди, но его дочь, любившая его, знала, что он смертен) очень хорошо обучил девушку. Когда порыв ветра, ворвавшийся в открытое окно, разбудил её, она услышала запах вора. Он оставил его на оконной створке, на прикроватном столике, даже на балдахине, немного отодвинутом в сторону.

Она погналась за ним.

Она увидела его путь на дворцовых стенах, по сломанным веточкам бурого плюща, которым он воспользовался вместо веревки, чтобы вскарабкаться вверх, а потом спуститься. В некоторых местах ветви плюща были толщиной с ее запястье. Она видела, куда он перемещал свой вес, и где он чуть не упал. Она вышла на улицу и пошла по его следам в логово к вору.